§ 71. Временной смысл повседневности присутствия.

Анализ временности озабочения показал, что сущностные структуры бытийного устройства присутствия, интерпретированные до выявления временности с целью подвести к ней, сами должны быть экзистенциально приняты обратно во временность. На первых подступах аналитика избрала темой не какую-то определенную, отличительную возможность экзистенции присутствия, но ориентировалась на незаметные, средние способы экзистирования. Мы назвали вид бытия, в каком ближайшим образом и большей частью держится присутствие, повседневностью.

Что означает это выражение по сути и в онтологической отчетливости, осталось темным. Не представилось в начале разыскания и путей сделать экзистенциально-онтологический смысл повседневности хотя бы просто проблемой. Отныне бытийный смысл присутствия высветлен как временность. Может ли еще оставаться сомнение относительно экзистенциально-временного значения титула "повседневность"? И все равно от онтологической концепции этого феномена мы далеки. Остается даже под вопросом, достаточно ли проведенной до сих пор экспликации временности, чтобы очертить экзистенциальный смысл повседневности.

Повседневность подразумевает все-таки явно тот способ экзистирования, в котором присутствие держится "все дни". И однако "все дни" не означают сумму "дней", отведенных присутствию на "время его жизни". Хотя "все дни" нельзя понимать календарно, все же и такая временная определенность тоже звучит в значении "повседневного". Первично выражение повседневность значит все же определенное как экзистенции, владеющее присутствием все "время жизни". Мы употребляли в предыдущих анализах часто выражение "ближайшим образом и большей частью". "Ближайшим образом" означает: способ, каким присутствие в друг-с-другом публичности "явно" бывает, пусть даже "в принципе" обыденность им как раз экзистентно "преодолена". "Большей частью" означает: способ, каким присутствие не всегда, но "как правило" себя каждому кажет.

Повседневность означает то как, мерой которого присутствие "живет настоящим днем", будь то во всех своих поступках, будь то лишь в известных, которые предписаны бытием-друг-с-другом. К этому как принадлежит далее уют привычности, пусть даже она понуждает к тягостному и ''противному". Завтрашнее, выжидаемое повседневным озабочением, это "вечно вчерашнее". Однообразие повседневности принимает за перемену то, что всякий раз преподносит день. Повседневность обусловливает присутствие и тогда, когда оно не избрало себе в "герои" людей.

Эти многосложные черты повседневности характеризуют ее однако никоим образом не как голый "аспект", являемый присутствием, когда "мы" "рассматриваем" поступки и повадки людей, Повседневность есть способ быть, к которому принадлежит конечно публичная открытость. Как манера его собственного экзистирования повседневность опять же более или менее знакома также и всегдашнему "отдельному" присутствию, а именно через расположение вялой ненастроенности. Присутствие может глухо "страдать" от повседневности, тонуть в ее духоте, уклоняться от нее, ища для рассеяния в делах новой рассеянности. Но экзистенция способна также в мгновение-ока, и конечно часто тоже лишь "на мгновение", овладеть повседневностью, пусть никогда не отменить ее.

Что в фактичной истолкованности присутствия онтически так знакомо, что мы этого даже не замечаем, экзистенциально-онтологически таит в себе загадку на загадке. Этот "естественный" горизонт для первой постановки экзистенциальной аналитики присутствия лишь по видимости самопонятен.

Но находимся ли мы после предыдущей интерпретации временности в более перспективном положении относительно экзистенциальной обрисовки структуры повседневности? Или на этом запутанном феномене обнажается как раз недостаточность предыдущей экспликации временности? Не постоянно ли мы до сих пор фиксировали присутствие в известных положениях и ситуациях, "последовательно" недоучитывая, что оно, живя изо дня в день, "по времени" протяженно в последовательности своих дней? Однообразие, привычность, "как вчера, так сегодня и завтра", "большей частью" не могут быть осмыслены без обращения к "временной" протяженности присутствия.

И не принадлежит ли к экзистирующему присутствию также факт, что оно, проводя свое время, день за днем ведет счет "времени", астрономически-календарно этот "счет" упорядочивая? Лишь когда мы в интерпретацию временности присутствия включим повседневные "события" присутствия и озаботившие его в этих событиях счеты с "временем", наша ориентировка станет достаточно объемной, чтобы суметь сделать проблемой онтологический смысл повседневности как таковой. Поскольку же однако титулом повседневности подразумевается по сути не что иное как временность, а последняя делает возможным бытие присутствия, удовлетворительный концептуальный очерк повседневности удастся лишь в рамках принципиального прояснения смысла бытия вообще и его возможных видоизменений.

Пятая глава

Временность и историчность