На пороге XXI века

или семантический словарь для его описания и заявляли, что смогли обосновать его.

«Релятивизм» кажется соотносимым с проблематичной и достойной отрицания позицией, лишь если он касается реальных, а не философских теорий. На деле никого не заботит существование несопоставимых и альтернативных формулировок категорического императива или несопоставимых категориальных сетей чистого рассудка. А вот уж конкретные, детальные альтернативы космологии или конкретные детальные альтернативы политического выбора нам действительно не безразличны. Когда предлагается такая альтернатива, мы спорим о ней отнюдь не в терминах категорий или принципов, а в терминах различных конкретных достоинств и недостатков, сулящих выгоды или убытки. Релятивистский аргумент обсуждается так часто среди философов-платоников и кантианцев именно потому, что им кажется, будто релятивизм в философских теориях — попытках «обосновать» теории первого уровня — неизбежно ведет к релятивизму в самих теориях первого уровня. Действительно, если считать, что ценность теории зависит от ценности ее философских оснований, то можно сомневаться в физике или в демократии до тех пор, пока не преодолен релятивизм в отношении к философским теориям. К счастью, никто на самом деле так не считает.

То, в чем убеждены все, — так это в том, что наши взгляды на демократию, математику, физику, Бога и тому подобные вещи всегда ко благу было бы привести в связный вид. Зачастую само по себе связное обобщенное обозрение заставляло нас радикально менять взгляд на отдельные вещи. Но как раз этот приспособительный процесс приведения в целостный вид сильно запутан. Он не имеет ничего общего с платоновско-кантовским понятием обоснования. Это понятие включало обнаружение ограничений, доказательство необходимостей, поиск неизменных принципов, которым можно подчиниться. Когда выяснилось, что этих вынужденностей, этих необходимостей и принципов хоть пруд пруди, — по сути ничего не изменилось, кроме отношения к философам в культуре. Не-философам со времен Канта постепенно становилось все более ясно, что профессиональный философ может подвести философский фундамент подо что угодно. Этим и объясняется, почему философия в наши дни становится все более изолированной от остальной культуры. Наши попытки обосновать одно и прояснить другое производят на наших братьев-интеллектуалов из других областей всего лишь смешное впечатление.

489

На пороге XXI века

Часть III. Иррационализм

Мое рассмотрение проблемы релятивизма может показаться уводящим от реальных проблем. Может быть, релятивистов нет вовсе. Просто может быть «релятивизм» — всего лишь неправильное имя для того, что многие философы считают столь спорным в прагматизме. Тем не менее во всем этом есть где-то реальная проблема. Она есть, но сформулировать ее и привести к виду, когда она будет поддаваться обсуждению с помощью доводов, — пока трудно. Я попытаюсь выявить ее в двух различных контекстах — микрокосмическом и макрокосмическом. Микрокосмический касается философии в весьма ограниченном смысле — именно деятельности Американской философской ассоциации¹. Наша Ассоциация традиционно была озабочена вопросом о том, должны ли мы перемещаться и учить свободно, или должны придерживаться определенных аргументативных и профессиональных рамок. Для меня самого эта проблема отлилась в форму вопроса: можно ли быть прагматиком, оставаясь профессионалом. Макро-космический аспект относится к философии в более широком смысле — попыток привести все к единству. Это ведь выбор между позициями Сократа, с одной стороны, и тиранов — с другой, выбор между любителями бесед и любителями замешанной на самообмане риторики. Для моих целей достаточно выяснить, можем ли мы оставаться прагматиками, не изменяя Сократу и не впадая в иррационализм.

Не слишком важный микрокосмический вопрос — о профессионализме — я обсуждаю здесь первым лишь потому, что его часто путают с гораздо более важным — об иррационализме, и еще потому, что он позволяет сконцентрироваться на последнем. Вопрос о том, должны ли поучать профессора философии, рассматривался нашей Ассоциацией еще в первые десятилетия по ее создании. Джеймс полагал, что должны, сомневаясь лишь в том, нужна ли особая профессионализация в этой дисциплине. Артур Лавджой, мощный противник прагматизма, считал профессионализацию неоспоримым благом. Повторяя то, что было сказано одновременно Расселом в Англии и Гуссерлем в Германии, Лавджой на заседании, посвященном шестнадцатилетию АФА, поставил цель — сделать философию наукой. Он хотел, чтобы АФА построила свою программу на основе хорошо структурированных дискуссий по строго определенным

'АФА - Ред.

490