книги / Собачий бог
..pdfВошел и в конюшню — неслышно, как кошка. После конюшни заглянул и в клети, а после в кельи вошел. Входил в каждую — и быстро выходил. Будто и не было никаких запоров.
* * *
Утро занялось — и крик поднялся.
И у амбара, и в амбаре, и в конюшне, и в кельях — везде лежали мертвые люди, зарезанные во сне. Да заре занные страшно: с порванными глотками, с почти отку шенными головами.
Астранник пропал, хотя и не выезжал со двора. Про пал вместе с лошадью.
Братия и послушники попрятались по кельям. Потом игумен Михаил велел запереть ворота.
Монахи за конюшней стали копать глубокую яму. Игу мен стоял рядом, надзирал, хмурясь и кусая губы.
Апотом вдруг всем велел разойтись по кельям и усер дно молиться. Кельи запер собственноручно, перекрес тился:
—Борони Бог, дойдет до Москвы — не сносить нам голов.
Он подумал.
—А ведь дойдет, дойдет... Странники донесут. Заперевшись в собственной келье, игумен споро раз
делся до исподнего, достал из сундука — из потайного отделения — крестьянский кафтан, шапку, кушак, пере оделся. Большими ножницами наспех, кое-как, клочья ми подстриг бороду; побросал в дорожный мешок кни ги, золоченую утварь, золотой крест, в кушак затянул золотые монеты. Выглянул из окошка, огляделся. Крях тя, пролез в узкий проем, засеменил к каменной ограде, неловкий в кафтане — словно ряса мешала...
—Странно, — заметил Неклюд Рукавов. — Монастырь есть, а монасей не видно.
Отряд конных опричников остановился на дороге. Впереди возвышались монастырские постройки; над ними кружилось воронье. Ни на дороге, ни на огородах не видно было ни единого человека. И ворота монасты ря были сиротливо распахнуты.
—Ступай вперед, — велел Генрих Штаден. — Разведай. Неклюд кивком подозвал двоих, тронул коня.
Они неспетым шагом подъехали к воротам. Неклюд
крикнул:
— Эй, святые отцы! Есть тут кто живой?
Хриплое карканье было ответом: в небо взмыло столько воронья, что в воздухе потемнело.
Неклюд вытащил из-за пояса ливонский пистоль. И въехал в распахнутые ворота.
Спустя немного времени Неклюд и оба его товарища во весь опор мчались назад. Штаден привстал в стре менах.
—Что такое?
—Мертвые! Мертвые там все! Валяются, где спали.
Иво дворе, и в кельях. Головы оторваны, как будто зверь лютовал.
Штаден подумал. Обернулся к отряду:
—А что, водятся в ваших старых лесах оборотни?
Не дождался ответа и спросил громче, но уже с другим смыслом:
— А в сказках?..
Еще подождал й молча поскакал к монастырю. Чер ные всадники сначала нехотя, потом все быстрее, по неслись следом.
Первое, что бросилось Штадену в глаза — изуродован ные, с выклеванными глазами трупы, валявшиеся под стенами. Над трупами вились черные рои мух, а запек шаяся кровь, вытекшая из разорванных глоток, была темной, с блестящим вороновым отливом.
Генрих остановил коня. Нагнулся, разглядывая труп.
—А ведь это наши, — сказал вдруг Неклюд, тревожно косясь по сторонам. — Кажись, Федора Кошкина ватага.
Вижу, что наши, — сказал Штаден. И повернулся к отряду:
—Обыщите все кельи, все закоулки. Найдите хоть единого живого человечка!
Сам выехал за ворота, спешился, сел под деревом. Ря дом пристроился дьяк Коромыслов, приданный Штаде ну в качестве толмача и «для доброго совета». Якобы хо рошо умевший, как шепнули Штадену в приказе, «вины еретические и иные говорить». «Для советов? Нет, такой говорун — для доносов», — правильно понял Штаден, едва увидев дьяка. Почти безбородый, длинноносый, темнолицый, — для ча еще такую харю держать?
Коромыслов, не глядя на Штадена, сказал:
—Прошлой ночью случилось.
—Откуда знаешь? — спросил Штаден.
—По запаху чую.
Штаден промолчал. Видно, дьяк не только в еретичес ких винах был осведомлен, но и в практической анато-, мии.
Убийца. Того гляди, пырнет ночью ножом ни с того, ни с сего...
Опричные стали возвращаться. Неклюд, зеленый ли цом, доложил:
— В монастыре монахов нет. Одни опричные слуги. Все — перерезаны. Иные, видно, сопротивлялись: лежат
странно. У кого птицами глаза не выклеваны, — смот рят так, будто черта увидели.
—А кони?
—Коней нет. У коновязи метла да собачьи головы. Се дел, оружия тоже нет.
—В подвал спускались? — спросил Штаден.
—Борони Господь! — испуганно перекрестился Ру кавов.
Штаден хлопнул себя по колену.
—Вы, русские, дикий народ! В подвалах-то кто-нибудь живой и схоронился. А кроме того, где монастырское доб ро? Или покойники его попрятали? Или оборотень унес?..
Он встал и пошел к воротам.
Неклюд посмотрел ему вслед мученическими глазами, потом, обернувшись к товарищам, снова кивнул и со вздохом поспешил за Штаденом.
** *
Дверь в закрома была тоже распахнута. Добротная дверь с кованой перевязью: в замке торчал обломок же лезного ключа.
Штаден велел свернуть факел, зажег и начал спускать ся по древним каменным ступеням.
— Хорошо строили, крепко, — как в Литве. Может, пленные ливонцы? — елейным голосом сказал сзади Коромыслов.
Неклюд хмыкнул, но промолчал.
Штаден прошел низким сводчатым коридором, вошел
вкладовую. Из-под ноги прыснули с шорохом мыши.
Итут же откуда-то раздался неосторожный звон.
— Проверь! — приказал Штаден Неклюду. — Да не бойся: видишь, покойников тут нет. А вот живой, я ду маю, есть.
Он нагнулся, рассматривая залитые воском глиняные сосуды. Постукивал по ним, по каменным стенам. При говаривал:
— Maus, maus! Komm heraus!..
Опричные с факелами, грохоча сапогами, побежали по подвалу, заглядывая во все кладовые. И точно: вскоре раздался чей-то не голос даже — голосок.
— Дяденьки! Ой, дяденьки! Не убивайте!..
И через минуту перед Штаденом оказался совсем мо лодой монашек, почти мальчик. Светловолосый, с пе репуганным насмерть лицом.
—Ты тут один? — строго спросил Штаден. — Никого больше нет?
—Никого! Один я живой.
Мальчишку выволокли на свет.
—Ну рассказывай! — приказал Штаден.
—Не видел! Христом Богом, как на духу — ничего не видел! Меня настоятель с вечера в подвал посадил.
Ятолько слышал — кони сильно ржали, да по временам вроде вскрикивал кто-то...
—А что, много странных приехали?
—Ой, много! Коновязи не хватило! Спали на земле.
—А чьи они?
—Опричные, а то чьи же? Не в черном, как вы, но с собачьими головами при седлах!
Штаден кивнул. Шустрый малец. Хорошо. Многое приметил.
Он нагнулся ниже и спросил:
—А за что ж тебя наказали — к мышам сунули?
—Да... — зарделся юнец. — Я к Маланьке бегаю...
—Кто это — «Маланька»?
Юнец зарделся еще пуще, до багровости, и Неклюд не вольно хохотнул:
—Баба! Поди, из ближней деревни, а?
—Ну... — подтвердил юнец, его даже слеза прошибла.
—И что? Настоятель выследил?
—Не... Монаси донесли. Они к ей тоже бегали, да меня там, на огородах, и пымали. Сначала мужикам от дали — ой, больно дерутся мужики-то! Чуть до смерти не убили. А потом отняли и к игумену привели. А он строг — страсть! И велел меня бросить в подвал. Народу был — полон двор; игумен хотел после со мной разоб раться...
Штаден задумчиво потер массивный бритый подбо родок.
—Значит, повезло тебе.
Он оглянулся на Неклюда, на Коромыслова.
—Правду говорит?
—А кто его знает, — проворчал Неклюд.
—Ноги ему подпалить. Огонь, он завсегда правду от воряет, — деловито подсказал Коромыслов.
Штаден молча, выпуклыми глазами посмотрел на дья ка. Ничего ему не ответил. Повернулся к мальцу:
—А монахи-то где?
—Так сбегли! — не моргнув глазом, ответил малец.
—И игумен сбег?
—Ну он — самый первый!
Штаден с любопытством посмотрел на юное, почти девичье лицо послушника.
—Откуда знаешь? Ты ж в подвале сидел?
—А в щелку глядел. Щелку провертели давно еще, —
иглядел. Да и слышал, как братия собиралась. Добро делила.
—Добро делила, говоришь? Это плохо... Вот что. Веди-ка моих людей в ризницу, в молельню, в келью игу мена. Понял? Может, не все добро святые отцы унесли.
Юнец кивнул.
—Тебя как звать?
—Юрием. А раньше Волком звали.
—О! — Штаден поднял брови. — Вольф. Хорошо! Зна чит, не обошлось тут без оборотня, а?
Опричники изменились в лице, а Штаден улыбнулся.
—Ты, Волк Волкович, проведешь моих людей повсю ду, по всем тайникам, где золото может быть, парча, и другое, царской казне потребное. Слыхал, что война с ливонцами идет? Так на войну много денег нужно. Ну, если живой останешься, после огня, — расскажу тебе про войну. А сейчас помоги моим людям все добро со брать. Понял?
Юрий торопливо закивал, со страхом поглядывая в не возмутимое безбородое лицо Коромыслова. Опричные приготовили корзины, мешки и двинулись по кельям.
** *
Монастырь и впрямь был обчищен — братия постара лась на совесть. Собрав все, что еще можно было унес ти, отряд опричников потянулся к воротам.
Но за воротами их ожидал сюрприз: всю дорогу перед монастырем запрудила толпа мужиков — с дрекольем, вилами, цепами.
Штаден молча посмотрел на них, обернулся, вопроси тельно взглянул на Коромыслова, на Неклюда. Неклюд расправил плечи, выехал вперед.
—Здорово, земщина! — гаркнул зычно. — Бунтовать надумали, али как?
Толпа заволновалась, задвигалась. Вперед вышел крепкий бородач, покряхтел, глядя исподлобья.
—Мы не против царя, значит, — сказал он. — А толь ко против душегубцев.
—И кто же, по-твоему, душегубцы? — спросил Штаден. Бородач снова закряхтел.
—Про то и знать хотим.
Оглянулся, поискал глазами в толпе.
— ёй, Егорий! Выдь. Скажи.
Толпа вытолкнула вперед человечка в монашеской рясе. Человечек мелко трясся от страха, глаза были бе лыми, безумными. Повертевшись перед толпой, он вдруг взвизгнул фальцетом:
—А кто святое место убийством испоганил? Кто на род в обители порезал? А?
Неюпод переложил плеть в левую руку, правую поло жил на рукоять пистоли.
—А кого порезали? — спросил хмуро. — Опричных и порезали.
—А вы-то кто такие? — спросил монах, брызжа слю ной при каждом слове.
—Догадайся, — ласково сказал Неклюд.
Бородач вдруг дернул монаха сзади.
—Остынь-ка, Егорий. Это ведь опричные и есть. Мо жет, дознание приехали учинить...
—Нет! — взвился Егорий. — Я нечистую силу за вер сту чую, сквозь черные кафтаны, сквозь стены! Сквер навцы это, псы! Адово собачье отродье!
Штаден тронул лошадь, выехал вперед Неклюда и сказал:
—Я царский слуга, Генрих Штаден. Царем поставлен отрядом командовать, бояр-изменщиков да худых монасей казнить! А ваши-то монастырские в худом ой как по винны!
Бородач в недоумении глянул на него, обернулся на толпу. Егорий, дрожа, не отрываясь глядел на Штадена.
—Деревенских девок брюхатили! —г рявкнул Штаден.
Все смолкло на время. У Егория отвалилась челюсть; он стоял, вдруг окаменевший, — вся трясучка прошла.
—А это верно, — сказал кто-то в толпе. — Малашка — дура, дак оне и к другим...
—А куны? Последнее драли! Сколь пота на них про лито!
Егорий стоял. Штаден медленно поехал вперед; толпа нехотя стала расступаться, давая дорогу.
Внезапно Егорий поднял палец. Кривой черный па лец уперся в синее небо.
—Бог свидетель! Вражья собачья сила идет! — про шептал он.
Свистнула сабля. Пальца не стало; брызнула кровь из руки, и Егорий, округлив глаза, смотрел на нее, потеряв дар речи.
Мимо него ехали опричные, плевались. А он медлен но-медленно, капая вокруг кровью, оседал в пыль.
Последний из опричных взмахнул саблей: сверкнуло на солнце. Голова Егория отскочила от тела и покати лась в пыльный подорожник.
Когда топот коней затих вдали и крестьяне разошлись, чтобы посовещаться, как быть дальше, что делать с тру пами, — черное тело, валявшееся в горячей пыли, вне запно шевельнулось.
Приподнялось. На четвереньках, неуверенно пере ставляя ноги и руки, боком побрело к обочине. Ос тановилось у подорожника и лопухов, стало шарить руками.
Наконец нашло собственную голову с застывшим в диком изумлении лицом.
Руки неумело, ошибаясь, приставили голову к обруб ку шеи, струившейся подсыхающей сукровицей. Повер нули голову так и этак.
Потом тело словно распласталось на земле, и ряса ста ла темнеть, лохматиться, словно превращаясь во что-то, словно обрастая шерстью, и шерсть быстро седела, бе лела, становилась серебристой.
Через мгновение на обочине, в лопухах, стояла гро мадная белая собака.
Дышала, высунув язык и тяжко водя боками. В желтых глазах горел солнечный луч.
Собака постояла, принюхиваясь. Потом повернулась и скрылась в зарослях.
Черемошники. Декабрь 1994 года
ВКитайском переулке стоял красивый дом — с ман сардой, резным балкончиком. Крашеный веселой блед но-синей краской, в солнечные дни он сиял и светился среди розовых сугробов, почему-то напоминая о ново годних праздниках; возможно, потому, что под балкон чиком росла не только старая черемуха, но и парочка маленьких елок.
Внизу жили хозяева — дед, почти не встававший с ле жанки, и супруга его, бабка Ежиха. Прозвана она так была не за характер, а просто по фамилии — Ежовы.
Вмансарде обитал студент Вовка Бракин, плативший хозяевам всего двести рублей в месяц — деньги ему сла ли родители откуда-то из Красноярского края.
Бракин был полноватым, среднего роста, со щети ной на пухлых щеках. Учился он на философа, но и в жизни был настоящим философом. Ходил, погружен ный в себя, подняв голову и глядя поверх окружаю щих невидящим, приподнятым взором. Казалось, ничто не могло поколебать его глубокого внутреннего спокойствия. Но это было лишь внешнее впечатление.