229_istoria_lishtovannyi_mongolia_v_vost_sibiri_032

ва эти княжества и племена были слиты воедино, образовав сначала Московское царство, а впоследствии Российскую империю” [12]. Монгольское иго автор определяет как “суровую школу”, в которой выковывалась Московская государственность и заключает, что “на экзамене в “школе западничества”, которую “открыл” Петр I, императорская Россия жестоко провалилась в

1917 году” [13].

Взгляды, подобные изложенным выше, конечно же, являются абсолютно непродуктивными в своей крайности. Действительное рациональное зерно культурного влияния монголоязычного мира на другие государства и народы перерастало, как это случилось у Э.Хара-Давана, в идею всеохватности и всеопределяемости мировых империй, в данном случае Монгольской. В силу эйфории романтического восприятия новых глобальных имперских образований из поля зрения как бы исчезала жизнь покоренных обществ. Хотя на самом деле история определенно демонстрирует нам доказательства того, что внешние завоевательные факторы как раз и поддаются переработке быстрее всего, в каком-то смысле “исчезают” именно они. То есть, видны реальные результаты действия на на практике так называемой теории аккультурации по К.Виттфогелю.

Дискуссия о Монгольской империи естественным образом переходила в вопрос о Чингис-хане, во многом по воле которого пришли в движение огромные массы кочевников. Не вызывает сомнения то. что Чингис-хан был выдающейся личностью, вышедшей из глубины традиционного кочевого общества и сыгравшей поистине историческую роль в основании Великого Монгольского государства. В мировой научной и художественной литературе известны его различные, иногда полярные, характеристики от “кровожадного варвара” до “величайшего из великих”. В упомянутом труде Э.Хара-Давана по этому вопросу, на наш взгляд, также наличествует крайность. Обратим внимание на некоторые оценки:

“Идеалом Чингис-хана было создание единого царства Человечества, так как только тогда, как он справедливо думал, прекратятся взаимные войны и создадутся условия для мирного процветания человечества как в области духовной, так и ма-

70

териальной культуры. ...Чингис-хан и его наследники едва не достигли этой задачи, когда имели 4/5 мира в своем государстве - монголосфере. Разве теперь потерял свой смысл идеал Чингисхана? Лига наций есть попытка в этом направлении. Идеи о ПанЕвропе, Пан-Азии актуальны. Стремление к объединению, если невозможно всех, то больших групп наций в одно государство есть проблема XX века” [14].

Здесь автор явно “додумывает” за великого полководца и склоняется к расхожему мнению, что христианство “не сумело понять” стремления Чингис-хана” к союзу с ним:

“Если бы этот союз осуществился, то не подлежит сомнению, что ислам, взятый в клещи (крестоносцами и монголами), ...был бы раздавлен, ...экономические, социальные и политические связи между западным миром и Дальним Востоком не терпели бы постоянных перерывов от враждебного Европе мировоззрения. Все цивилизации Старого света достигли бы взаимного понимания и проникновения” [15].

Данная точка зрения игнорирует постоянно демонстрируемую нам историей регенерацию государственного суверенитета, добавим и религиозного, коль говорится о подавлении одного религиозного мировоззрения другим. Более того, ближе к “золотой середине”, по всей видимости те, кто жажду суверенитета определяет как бы изначально “встроенной” в структуру общественного человеческого бытия. Не работает и параллель “идеал Чингис-хана - проблема XX века”. Как весьма точно замечает проф. Э.А.Поздняков “болезнь суверенитета” в XX в. дает о себе знать “то в форме ожесточенных “торговых войн”, то жесткого протекционизма, то симптомов ксенофобии, поражающей то одну, то другую цивилизованную страну. Мы видим ее осязаемые черты и в дискуссиях по будущему предполагаемому федеративному устройству Европы, и во многих других явлениях нашего бурлящего мира, с таким трудом и так неохотно поддающегося всякой попытке его стандартизации или унификации и будто интуитивно понимающего, что в них для него кроется погибель” [16].

Исходя из вышеизложенного, следует отметить, что наиболее приемлемой, что подтверждается и монгольской и российской историографией (I), является точка зрения, определяю-

71

щая два этапа в деятельности Чингис-хана и смещающая акцент в его характеристике с объеденителя на завоевателя после выхода монголов за пределы родных кочевий. И видеть в Чингисхане устроителя “единого царства Человечества” несколько наивно, ибо он, как многие великие и до него и после, следовали прежде всего влекущей страсти завоеваний. Таковая страсть живет в каждом и имеет вполне нормальную эгоистическую окраску, но у великих она и проявляется в великом. Поэтому по-прежнему, на наш взгляд, универсальна оценка, данная Чингис-хану Б.Я. Владимирцовым “Как бы ни были его гениальные способности, Чингис был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому

иего надо рассматривать действующим в обстановке своего века

исвоей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара” [17].

Данное пространное отступление понадобилось нам для того, чтобы подчеркнуть активное участие в обсуждаемых проблемах представителей сибирской общественности. И в последующем сибиряки будут проявлять огромный интерес к судьбам стран и народов Востока. Н.М.Ядринцеву, на наш взгляд, принадлежит, в некотором роде, пророческая мысль о роли азиатских стран в недалеком будущем. Являясь редактором газеты ‘«Восточное обозрение”, он писал в одном из писем российскому генеральному консулу в Пекине, известному синологу П.С.Попову: “Наша задача - приучить русскую публику интересоваться судьбами Азиатского Востока - весьма тяжела при существующем предубеждении к Азиатским странам и утвердившимся мнении, что это государства мертвые, обреченные на застой, в противоположность европейской цивилизации. Надо развеял» это предубеждение и доказывать, что

итам есть жизнь, движение, своя культура и свой прогресс... может быть, им готовится своя роль в истории человечества” [18].

Иногда в научной литературе можно встретить констатацию того, что сибиряки-интеллигенты никак не проявили себя в создании каких-либо оригинальных философских систем относительно Востока. И одна из причин виделась в том, что исследователи духовной жизни Азии не всегда выбирали соответствующий объекту изучения инструментарий: ‘Не только русские Н.М. Ядринцев и Г.Н. Потанин, но и... буряты Д. Бан-

72

заров и Г.Цыбиков подходили к постижению Востока как ученые европейской школы. В этом была и их сила, но и слабость одновременно” [19]. Но философская система, как мы понимаем, это всего лишь более или менее стройный рад умозрительных концепций. Н.М. Ядринцев, Г.Л.Потанин, их сподвижники и последователи же изучали и описывали “философию жизни” Востока и восточного человека и в этом смысле они, конечно, более практики, чем теоретики. Это практическое знакомство

сВостоком представляется еще более значимым, когда они высказывались о перспективах русско-монгольских связей. Еще в 1876 г. Г.Н.Потанин в письме из Западной Монголии к Н.М. Ядринцеву отмечал слабость русского влияния: “Обрусение же вдет туго: только железные печи, говорят, вошли здесь в обычай

стех пор, как поселились русские. Завоеваниями русского духа можно назвать разве только обрусение китайской собачонки, которая каждую ночь приходит к нам в юрту спать” [20]. Мы увидим, что и спустя почти двадцать лет Г.Н.Потанин по-прежнему будет придерживаться такого же мнения. Он пояснял, что даже не решился озаглавил? свою статью “Русское влияние в Монголии” (II) и высказывал предположение о том, что на духовной культуре русское влияние можно было бы уследить “если бы монголы действительно начали интересоваться русской жизнью, изучали бы русскую литературу, переводили русские книги, посылали юношество учиться в русские школы и сами путешествовали бы по России для ознакомления с русскими порядками...” [21]. Примечательно, что предположение Г.Н.Потанина с удивительной точностью претворяется в жизнь буквально через два десятилетия. Непременно следует отметить и еще один из советов известного сибирского демократа, который касался уже политических сфер и международных отношений. Речь идет о той сложной ситуации, которая складывалась к началу XX в. на Дальнем Востоке. Цинский Китай, в том числе и территория Монголии, становился ареной острых противоречий между Россией, Японией и Западными державами. Г.Н. Потанин за два десятилетия до известных международных соглашений по Монголии предлагал “сделаться просвещенными друзьями монголов, оставив в стороне мечтания о присоединении Монголии к России и не прерывая друже-

73

ственных отношений к китайцам” [22]. С некоторыми нюансами, но и в этом Г.Н.Потанин оказался прав: царская Россия фактически будет следовать именно такой политике по отношению

кМонголии.

Ослабости русского влияния на Монголию говорили и писали также и другие сибирские ученые и общественные деятели. Пожалуй, более оптимистично, хотя кратко и сдержанно, как пишет Е.М.Даревская, оценивал русское влияние в Монголии Д.А.Клеменц: “Многим полезным вещам научили монголов соседи”, “нельзя сказать, чтобы пребывание здесь русских купцов было бесплодно и для науки” [23]. Заметим, что если в конце XIX и начале XX вв. можно зафиксировать, в целом, все же пессимистическую тональность в этом вопросе, то уже в 1919-1920 гг. И.М.Майский будет отмечать совершенно иную картину. “Быстроту распространения русского влияния в Монголии, несмотря на сравнительную краткость времени пребывания здесь русских (с 1860 г.)”, Майский объяснял не какими-то особыми свойствами русской национальности, а тем, что Россия является связующим звеном между двумя великими континентами” [24].

3.2. Идея Великой Монголии: взгляд из Сибири

С началом XX в. в сибирской общественной мысли наступает период активного участия в обсуждении монгольской тематики бурятских интеллигентов. Следует отметить, что бурятская интеллигенция это, без преувеличения, уникальное явление, возникшее на окраине Российской империи. Бурятский общественный деятель начала XX в. М.Н.Богданов писал:

“Буряты сумели выдвинуть из своих рядов замечательных и видных общественных деятелей... Одни из них выдвинулись в области изучения бурятской философии, монгольской и тибетской литературы и в области восточной политики; другие известны своими научными исследованиями и общественной деятельностью по распространению у себя, на родине, культурных приобретений Запада” [25]. Напомним, что к ученым, широко прославившим свои имена, относятся Доржи Банзаров, Галсан Гомбоев, Гомбожаб Цибиков, Цыбен Жамцарано, Ми-

74

хаил Богданов, Базар Барадин, Матвей Хангалов. Вместе

стем были и другие ученые, получившие восточное или буддийское образование и писавшие свои работы на восточных языках, в частности на монгольском и тибетском. К ним относились Галсан-Жимба Дылгыров, Эрдэни-Хайбзан Галши-ев, ГалсанЖимба Тугулдуров, Ринчен Номтаев, Доржо-Жигмид Данжинов и другие [26]. Перу их принадлежат фундаментальные труды по буддийской философии, богословию, индо-тибетской медицине, астрономии, по истории Востока, переводы классических сочинений стран Востока. В связи с этими двумя ярко выраженными направлениями в деятельности бурятской интеллигенции можно “дополнить” М.Н.Богданова, подчеркнув, что буряты сумели выдвинуть из своих рядов замечательных деятелей, во многом в силу нахождения их родины на цивилизационном стыке европейского (через Россию) и восточного мировосприятий.

Кначалу XX в. их идеи в значительной степени будут связаны с осмыслением места и роли своего народа в монголоязьгчном мире,

сперспективами будущих государственных образований монголов. К этому времени среди бурятской общественности утверждается идея о единстве монгольских племен, о неразрывности культурноэтнических связей, осознание бурятского народа как части монгольского мира. Одним из первых эту идею выдвинул Ц.Жамцарано, который писал: “Буряты, как часть большого монгольского народа, имеющего письменность и своеобразную литературу, не могут в угоду обрусительной политике порвать со своей историей и со своим целым” [27]. Эти взгляды вылились затем в идею “культурного панмонголизма”. Ц.Жамцарано и другие буряты-народники были обеспокоены усилением Китая и Японии в Монголии и считали, что вовлечение ее в сферу влияния России обеспечит условия для дальнейшего сплочения бурятского и монгольского народов и развития их собственных культур на основе слияния восточной и западной культур. В дневнике Жамцарано под заголовком “Мысли по вопросу об упрочении русского влияния в Монголии” содержатся записи, где он рассуждает о необходимости остановить китайское и японское влияние в Монголии, оказать открытую поддержку Далай-ламе, находившемуся

75

в Монголии в связи с английской экспансией в Тибете, о возможности использования для усиления влияния религиозных чувств монголов, оказания помощи паломникам из России поддержкой бурятских колоний в Лхасе, Лавране, Бадгаре, которые “являются рассадником русского влияния в этих странах”. “Россия должна признать эти колонии и опереться на них в этих странах” [28]. В последующем эта идея вступит в новую фазу. В начале же XX в. Ц. Жамцарано основной акцент делает на необходимости просветительства всей монгольской нации и надо отметитъ, что свои основные просветительские замыслы он осуществит уже в Монголии.

Вцелом, монгольский вопрос в России обостряется в связи

спровозглашением в декабре 1911 г. независимости Халхи, когда 1 декабря было опубликовано обращение к монгольскому народу, в котором говорилось: “Наша Монголия с самого начала своего существования была отдельным государством, а потому, согласно древнему праву, Монголия объявляет себя независимым государством с новым правительством, с независимой от других властью в вершении своих дел. Ввиду изложенного, сим объявляется, что мы, монголы, отныне не подчиняемся маньчжурским и китайским чиновникам, власть которых совершенно уничтожается, и они вследствие этого должны отправиться на родину” [29]. Интересны оценки создавшейся ситуации, высказанные учеными-монголоведами. В.Л. Котвич писал А.В.Бурдукову:

“Удастся ли им отстоять свою независимость, сказать пока трудно: скорее - нс удастся в полной мере. Если Россия немножко поможет, может быть, кое-какие права себе выговорят, но, вероятно, от пекинского правительства все-таки, хотя бы номинально, халхасы будут зависеть: беды от этого большой не будет”. А при посещении Монголии летом 1912 г. отмечал:

“...Ведь провозгласили свою независимость, а беспомощны, как дети” [30]. Б.Я.Владимирцов же сетовал на нерешительность российского правительства: “Наше правительство, с одной стороны, как-будто и хочет что-то сделать в Монголии, но... с другой стороны, ничего, решительно ничего не знает и боится... В России ведь абсолютно никто не знает о Монголии, никто ею не интересуется и не понимает, как она важна и нуж-

76

на для России и для Сибири в особенности. У нас и не поймут, что Монголия - не Маньчжурия. Постепенно, кажется, все-таки в обществе начинают появляться трезвые мысли” [31].

Особость Сибири при оценках монгольской ситуации наглядно была обозначена и в позиции многих представителей сибирской либеральной интеллигенции и торгово-промышленной буржуазии. Как отмечает Е.М.Даревская, “все они были против аннексии Монголии и протектората над ней России”. Так, бывший ссыльный народоволец и редактор “Восточного обозрения” И.И.Попов подчеркивал:

“Не аннексировать нужно нам Монголию, а подчинить ее нашему культурному и экономическому влиянию” [32].

Русско-китайская декларация 1913 г. по монгольскому вопросу и Кяхтинское тройственное соглашение 1915г. окончательно определили международное правовое положение монгольского государства, сведя его к уровню автономии Внешней Монголии, что было признано и подписано официальными представителями богдогэгэна. На наш взгляд, эти события в значительной степени повлияли на активизацию поисков новых форм государственного устройства монголоязычных народов и среди бурятской общественности. Эти искания наиболее отчетливо проявлялись в период деятельности Бурнацкома и Бурнардумы. Возникает идея получения автономии для Бурятии в составе Великого Монгольского государства, которое можно было бы создать путем объединения Внешней и Внутренней Монголии, Бурятии, монголов Синьцзяна к Тувы. Это позволило бы восстановить исторический регион проживания монголов и превратить новое образование в действительно самостоятельное суверенное государство, независимое от влияния Японии, Китая и России. Причем Монголия должна была придерживаться нейтралитета, как Швейцария. То есть лидеры национально-автономистского движения в Бурятии, в связи с невозможностью решить проблему автономии в составе Российского государства, ставят вопрос о ее получении в составе объединенной Монголии. Этой идеи придерживались Ц.Жамцарано, Э.-Д.Ринчино, Б. Барадин и другие. Так, Э-Д.Ринчино писал в письме к Д.Сампилону: “Старый Нацком полагал, что Маньчжурия и Восточная Мон-

77

голия будут находиться всецело в сфере ведения Японии. Монголия южная, северная и западная с включением бурят образуют самостоятельное, нейтральное буферное государство. Причем буряты должны переселиться в Халху или передвинуты к границам Забайкалья с обменом земель” [33].

Своеобразным апогеем панмонгольской идеи в ее практическом отношении явилась общемонгольская конференция, состоявшаяся в г. Чиге в феврале 1919 г., где присутствовало 15 представителей Внутренней Монголии, Барги и Бурятии. Конференция проходила под председетельством князя из Внутренней Монголии Ничи-Тойна Мэнау Баира (Нэйсэ-гэгэна), открывшего заседание краткой речью, в которой указал на то, что “во времена Чингисхана все монгольские племена представляли одно целое, что затем, с ослаблением монголов, часть их подпала под власть Китая, часть под власть России, и что в настоящее время представляется удобный момент для нового объединения всех монгольских племен в одно государство, о чем просил высказаться всех присутствующих” [34]. После конференции в читинской газете “Наш путь” в конце апреля - начале мая 1919 г. в трех номерах была опубликована статья Э.Д. Ринчино “Великие державы и независимость Монголии” под псевдонимом Д.Радин. Автор информировал общественность о том, что конференция “объявила всю этнографическую Монголию независимым государством, избрала временное правительство

влице директории из шести лиц под председательством республикански настроенного князя-архиепископа Джалаирского Ничи-Тоин, популярного лидера и руководителя внутренних монголов и постановила делегировать в Париж на мирную конференцию представителей от объединенной Монголии для доклада и отстаивания независимости страны” [35]. И после рассуждений о противоречиях между самими великими державами Э.Д.Ринчино делал вывод о том, что серьезных препятствий и возражений против независимой Монголии не предвидится.

Как видим, даже несмотря на всю сложность и запутанность

вто время ситуации в Сибири и на Дальнем Востоке, чувство реальности изменило участникам конференции. Вполне объяснимое желание этнического единения взяло верх. Но

78

справедливости ради, все же отметим, что у Э.-Д.Ринчино и его бурятских единомышленников имелись серьезные сомнения в отношении задуманного. Это видно из той же статьи, где отмечалось, что “нас в настоящий момент интересует... насколько практически осуществима идея независимости Монголии, декларированная общемонгольской конференцией” [36}. Наличие данного сомнения можно дополнить тем, что предпринятый шаг был очередным поворотом на пути поиска наиболее приемлемых форм государственного строительства у монгольских народов в изменяющейся обстановке. Ведь до этого были и другие варианты относительно Бурятии, в том числе попытки достижения ею особого статуса. Говоря об этом, Э.-Д.Ринчино в письме в ЦКК ВКП(б) в 1933 г. писал: “В то время в беседе с т. Янсоном (нарком иностранных дел Сибирского правительства - Центросибири) о бурят-монгольских делах я выдвинул идею, что нельзя ли, пользуясь противоречиями среди интервентов и белых, попытаться сохранить нейтральный, полусоветский автономный островок БурятМонголии, обеспечить невмешательство белых во внутренние дела, т.е. обеспечить сохранение мероприятий, введенных при Советской власти...” [37]. В этом письме и в своей биографии Э.-Д.Ринчино доказывал, при обвинении его в панмонголизме, что он действовал, советуясь с “деятелями Сибирской Совдепии”.

В связи с этим, как справедливо отмечает проф. Б.Б. Батуев, принципиальное значение имеет и правильная оценка факта участия его на общемонгольской конференции. Для этого, продолжает исследователь, необходимо обратить внимание на толкование панмонголизма самим Э.-Д. Ринчино: “Я до сих пор не понимаю, что имеют в виду ультралевые и правые, когда они кричат о моем панмонголизме. Под панмоголизмом я понимаю национальное “самоопределение” или объединение Монголии на основе феодализма или буржуазного развития с ориентацией на мировой империализм. Иного панмонголизма я не знал и не слыхал. Между тем, согласно указаниям 6 конгресса Коминтерна национальное объединение разделенных империализмом национальных областей является одной из задач национальноосвободительных революционных движений колоний и угнетенных национальных областей, направленных против импе-

79