229_istoria_lishtovannyi_mongolia_v_vost_sibiri_032

букварь для детей, изданный Буручкомом в 1925 г., и словарьучебник для знакомых с русской грамотой, который в 1927 и 1929 гг. выдержал три издания. Весьма ценна в научном отношении его “грамматика бурят-монгольского письменного языка” (Бурияд монгол-ун ном бичиг-ун хэлэн-у дурим), изданная Буручкомом в 1924 г. В этой работе, основываясь на существовавшем тогда опыте составления грамматик, Г. Цыбиков значительно продвинул методику в вопросах определения основных грамматических категорий монгольских языков. Р.Е. Пубаев отмечает, что «его “Грамматика бурят-монгольского письменного языка” и была фактически первым и весьма успешным опытом составления современных научных грамматик монгольских языков, не говоря уже о том, что эта книга заложила фундамент для всех последующих учебников по бурятскому языку» [56].

Необходимо отметить, что учебники Г. Цыбикова пользовались большой популярностью, трактовка основных вопросов фонетики, морфологии и синтаксиса монгольских языков была сделана на уровне современного языкознания. Высоко оценивал его работы по монгольским языкам академик Б,Я. Владимирцов, “особенно мысли по истории монгольского письменного языка, его взаимодействия с другими языками народов Центральной Азии - уйгуров и тибетцев” [57]. Помимо составления учебников Г. Цыбиков сам занимался преподаванием литературного языка в Бурятском педагогическом техникуме и на различных краткосрочных курсах по подготовке национальных кадров,

Практически одновременно с этим периодом научной и преподавательской деятельности Г.Цыбикова в Забайкалье, в Иркутске была предпринята, на наш взгляд, довольно успешная попытка в области подготовки востоковедов, в том числе и монголистов. Еще 14 декабря 1917 г. известный монголовед Б.Я. Владимирцов писал из Петрограда А.В.Бурдукову, находящемуся в Монголии: “В Иркутске собирались открыть университет с монгольской и другими восточными кафедрами. Если это осуществится, обязательно перейду в Иркутск, который, думаю, должен сделаться центром научного и практического изучения Монголии” [58]. Так и случилось, что открытый 27 октября 1918г. Иркутский университет стал одним из

30

немногих высших учебных заведений послереволюционной России, начавших готовить специалистов-востоковедов. 10 декабря 1918 г. Совет университета по предложению историкофилологического факультета постановил учредить с 1 января 1919 г. три лектуры восточных языков - японского, китайского и монголобурятского, “как подготовительную ступень восточного отделения” [59]. В комиссии, которая готовила обоснование организации восточного отделения наряду с известными учеными университета В.И.Огородниковым, Н.Д. Мироновым, М.М.Рубинштейном, В.П.Доманжо, Б.Э.Петри входил и Ц.Жамцарано. На восточном отделении преподавались как предметы обязательные для историко-филологического факультета, так и специальные - история стран Востока и т.д. На шести разрядах с шестью кафедрами (китаеведения, японоведения, маньчжуроведения, монголоведения, турковедения, индианистики с тибетоведением) изучались соответствующие языки с диалектологией, история словесности, история, экономическая география, история религии, обычное право Монголии, Китая, Японии, Турции, Тибета и Индии

[60].

Известно, что осенью 1920 г. при гуманитарном факультете были открыты курсы восточных языков, которые давали необходимые практические знания японского, китайского и монгольского языков. Тогда же им “были сообщены все права факультета”. Председателем курсов был избран Б.Э.Петри. Слушателями их в 1920 г. стали 117 человек (японское отделение) и 37 - китайское. Среди них был и автор знаменитого “Швейка” Ярослав Гашек [61]. Иркутский летописец Н.С. Романов также пищет о языковых курсах, но называет 1922 г.:

“Открыты Иркутские курсы языков, учрежденные проф. Г.Ю. Манне и проф. университета К.Г.Каттерфельд, английского, немецкого, французского, японского, китайского, монголобурятского” [62]. Видимо, речь идет о курсах, имевших другой статус, тем более, что набор изучаемых языков расширен за счет европейских. Упомянутый в числе учредителей проф. К.Г.Каттерфельд в университете вед курс лекций по китайскому языку и литературе [63].

Изучение монгольского языка, литературы, истории Монголии занимало одно из ведущих мест на восточном

31

отделении. Монгольский язык преподавали: Ц.Жамцарано, С.П.Кузнецов, окончивший Восточный институт во Владивостоке и служивший драгоманом российского консульства в Монголии, а также В.Н.Флоренсов, знаток разговорного монгольского языка [64]. Развитие восточного отделения в Иркутском университете имело большие перспективы, особенно в деле изучения Монголии. Но для этого необходимо было, чтобы в университете постоянно работали высококвалифицированные специалисты, прежде всего в области монгольского языка и литературы. Безусловно, с отъездом Ц.Жамцарано на работу в Монголию данное направление было значительно ослаблено. Скорее всего, это и имел в виду Б.Я.Владимирцов, писавший А.В.Бурдукову 16 апреля 1923 г.: “...своих студентов буду направлять в Иркутск, где, конечно, совершенно необходимо иметь настоящего монголиста” [65]. После реорганизации в 1921 г. восточное отделение стало называться восточным отделением внешних сношений с четырьмя разрядами (японским, китайским, монгольским и общим - американоазиатским). В соответствии с учебной программой они должны были выпускать работников “с более широким политическим и экономическим горизонтом”, которые “могут быть использованы одинаково для работы в Соединенных Штатах С.А. и др. тихоокеанских странах... быть деятелями в области внешних экономических сношений Сибири с другими странами, в том, числе европейскими” [66]. В связи с реорганизацией были введены и новые предметы: практика дипломатической и консульской службы, современное право стран Дальнего Востока, организация торговопромышленных предприятий за рубежом и др. [67].

После закрытия восточного отделения в 1924 г. изучение монгольского языка в Иркутском университете и интерес к нему

вцелом будут проявляться уже в рамках открывшегося в 1926 г. бурято-монгольского отделения, а также в системе начавшейся подготовки в университете граждан Монголии. Но по-прежнему,

вплане подготовки востоковедов Иркутск считался одним из перспективных центров. Это отчетливо виделось из Монголии. Так, Л.Е.Берлин при встрече в Улан-Баторе с Г.Ц.Цыбиковым говорил о необходимости открытия в Иркутске факультета восточных языков: “так как Иркутск

32

расположен ближе к востоку, на сравнительно высоком (над уровнем моря) месте, чем Ленинград и Москва и привлечет учащихся, как местных сибирских, так и бурят-монгольских...” [68].

С 1928 по 1930 гг. в Иркутске в качестве преподавателя монгольского и бурятского языков работает профессор Г. Цыбиков. Иркутский, заключительный, период в жизни и творчестве этого известного ученого был также полон активности. Он работал на кафедре языкознания, читал студентам лекции, вел практические занятия, готовил программы и учебные пособия. По справедливому замечанию Н.0. Шаракшиновой, методика написания учебников и пособий Г. Ц. Цыбиковым в Иркутском университете пока остается мало изученной [69]. При нем на бурят-монгольском отделении были образованы две специализации: литературнолингвистическая для подготовки специалистов по бурятскому и монгольскому языкам и обществоведческая - по истории и обществоведению. Впервые при университете Г.Цыбиков основал аспирантуру для бурят по бурятоведе-нию [70]. Но по-прежнему одним из главных его научных направлений являлась работа в области монгольских языков. В 1929 г. в статье “О новом бурятмонгольском алфавите” он писал, что еще предстоит большая работа по внедрению нового алфавита в жизнь, и что такую работу уже начали проводить студенты бурят-монгольского отделения Иркутского университета. “Алфавит, - отмечал Г.Цыбиков, - только основа, теперь предстоит еще большая работа по созданию нового литературного языка вместе с грамматикой, лексикой и стилистикой” [71].

В контексте исследуемой проблемы необходимо затронуть вопрос участия бурятских ученых в реформе монгольской письменности. Если говорить в целом, монголоведы того времени академик Б.Я.Владимирцов, профессора Ц.Ж. Жамцарано, Б.Б.Барадин, Г.Ц.Цыбиков, а также Н.Н. Козьмин и другие высказывались за решение этой проблемы в общемонгольском масштабе. Разумеется, у каждого из них имелся собственный аргументированный взгляд на сложившуюся ситуацию с письмом у монголоязычных народов. Б.Я.Владимирцов высказывался за своеобразный синтез старописьменного языка и халхаского диалекта. Ц. Жамцарано еще с 1902 г. выступал также

33

за сохранение старомонгольского языка при условии реформы алфавита и орфографии. Широко известна практическая деятельность Ц.Жамцарано и Н.Доржиева по созданию нового монголо-бурятского алфавита. По мнению Б.Барадина, новый бурятский литературный язык по грамматической форме должен быть в своей основе халхаским наречием, а по содержанию - языком, охватывающим весь лексический состав старописьменного монгольского языка, бурят-монгольского, халха-монгольского и других живых наречий монголов [72].

Значительную практическую работу в области терминологии проводил Г.Цыбиков. В статье “Монгольская письменность как орудие национальной культуры” он отмечал:

“Буручком и Монучком уже предприняли выработку терминологического словаря. Буручком в 1926-1927 гг. выработал около 2000 слов, терминов и согласовал их с Монучкомом [73]. Из “Дневника поездки в Ургу в 1927 г.” мы узнаем об этой напряженной работе. Иногда Г.Цыбикову и Ц. Жамцарано, работавшему от монгольской стороны, приходилось согласовывать за день по 150 и более терминов [74], При “принятии” слов-терминов, как отмечал сам Г. Цыбиков, встречались следующие затруднения: “1) обилие терминов европейских языков, особенно по части материальной культуры; 2) фонетическое отличие индоевропейских, в частности, русского, языков от монгольского, что служит причиной принятия международных слов в ином их произношении (на монгольском языке); 3) при передаче смысла терминов иногда приходится употреблять несколько слов” [75] и т.д. В принципе об этом же говорил и Б.Я.Владимирцов. В 1925 г. в интервью газете “Известия Улан-Батор хото” он отмечал;

“Для практической цели... надо стараться вводить терминологию, принятую в международной языковой практике. Вместо того, чтобы принятое понятие обозначить одним словом, приходится монголам часто это же понятие выражать несколькими словами” [76].

На том этапе данная проблема была, безусловно, очень важна для монголистов при выработке предполагаемой реформы. Современные монгольские языки, как нам известно,

34

в одних случаях частично восприняли международную лексику, в других, при выражении того ли иного названия или понятия, продолжают успешно применять словосочетания. Но в данном случае для нас не столько важна констатация результатов языковой практики последнего времени, сколько дальновидный ориентир, например, того же Г.Цыбикова, направленный на использование классического монгольского письма. Вот одна из его мудрых рекомендаций:

“Сохранившаяся до сих пор монгольская письменность, какова бы она не была, все же есть наследие культуры данной национальности и имеет за собою ту заслугу, что разрозненные историческими судьбами монгольские племена имеют все же единую литературу. Круто порывать с этой литературой не следует, пока она не изучена и не использована в полной мере” [77].

35

Глава 2

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МОНГОЛОВЕДЕНИЯ В СИБИРИ

2.1. Формирование научного интереса к Монголии

Накопление знаний о Монголии в Сибири происходило на фоне общей активизации российско-монгольских отношений, начиная с XVII в. В последующем здесь будут появляться специалисты, подобные И.М.Мостинину и А.В.Игумнову, которые помимо своей непосредственно переводческой деятельности собирали монгольский материал лингвистического и исторического характера. До этого же, хотя и опосредованно, известия о соседней территории и населяющих ее народах попадали в Сибирь через иркутских и кяхтинских чиновников, которые ездили в качестве курьеров в Цинскую державу, через сотрудников Российской духовной миссии, многие из которых занимались изучением этого края. Монголия попадала в поле зрение и тех ученых, кто занимался исследованием собственно Сибири. Экспедиции Российской Академии наук Г.Ф. Миллера, И.Э.Фишера, П.С.Палласа использовали архивные материалы, “в их числе статейные списки (отчеты) русских послов в Монголию и Китай в XVII в. В.Тюменца, И.Петлина, Н.Спафария и др.” [I].

Что касается сибирских исследователей, то по всей видимости, среди первых, кто привнес в изучение Монголии элемент научности, следует назвать иркутского монголиста А.В.Игумнова. Нам уже известна его деятельность в области перевода и изучения монгольского языка. Но весом был вклад Игумнова и в другие области зарождавшегося в то время российского монголоведения. В первой половине XIX в. появляется его “Обозрение Монголии”, где присутствует географическое и этнографическое описание края. В целом, после окончания Селенгинской школы толмачей (1771-1777 г.) за долгие годы своей службы в Забайкалье и Иркутске

36

А. В. Игумнов собрал значительный материал по истории и филологии монголов. Один из его современников в статье, которая вышла вскоре после смерти исследователя в 1836 г. отмечал: “Труды Игумнова были огромны, занятия единственны, но кто об них знает? Множество переводов, записок о монголах, о ламайской вере хранятся в бумагах покойного. Правда, сочинители статей о монголах черпали из них полными ведрами, но ни один из них не указал на источники: каждый выдавал за свое. Игумнов жил не в своем веке; глас его был гласом вопиющего в пустыни. Он рос как одинокая пальма в степи” [2].

Дальнейшее развитие сибирского монголоведения мы находим в трудах выдающегося бурятского ученого Доржи Банзарова. Первые публикации молодого востоковеда получили высокую оценку специалистов. Прежде всего это касается его статьи “Белый месяц. Празднование Нового года у монголов” и кандидатской диссертации “Черная вера или шаманство у монголов”. Академик Б.Я.Владимирцов отмечал, что Д. Банзаров “завоевал себе крупное имя ученого монголоведа особенно своей диссертацией “О черной вере”..., имеющей огромное значение и до сих пор” [З]. А его современник академик Х.Д.Френ писал, что сочинение “обнаружило уже ученую зрелость юного монголо-русского ориенталиста и оно сохранится в литературе, как лучшее и полнейшее до сих пор сочинение о шаманстве” [4].

Если казанский и непродолжительный петербургский периоды жизни и научной деятельности Д.Банзарова изучены биографами

имонголоведами достаточно основательно, то иркутский период еще требует дальнейших изысканий. Один из исследователей его научного творчества, профессор Б.С. Санжиев даже сетует на то, что некоторые исследователи продолжают придерживаться представления о том, что в иркутский период Д.Банзаров отошел от научных занятий. У Б.С. Сан-жиева мы отметим 9 положений, которые он выделил в качестве опровержения данного представления: 1) Банзаров внес много исправлений на географических картах монгольских названий: жилых мест, гор, рек, озер, но не успел завершить начатое дело; 2) отлично пояснил на карте пункты китайской границы, в соответствии с российскими

иманьчжурскими данными; 3) совершал поездки в Тункинский край для исследова-

37

ния происхождения сойотов и их соседей урянхайцев (тувинцев); 4) занимался объяснением древних надписей Мангутской пещеры; 5) открыл место рождения Чингисхана в пределах России - невдалеке от “Большого острова” (Ехе арал) по р.Онон: Делюн-Болдок, на правом берегу реки, в семи верстах выше ее течения и трех верстах от Кочуевского караула; 6) готовил историю перехода различных монгольских племен через границы в сторону Байкала; 7) на полях некоторых книг сделал многочисленные исправления к монгольским текстам и переводам

сних академика Шмидта, особенно такие исправления сделаны переводу летописи “Санан Сэцэна”; 8) исследование “Объяснения монгольской надписи на памятнике князя Исунке, племянника Чингис-хана”, начатое в Петербурге, закончил в Иркутске; 9) “Путешествие Зая-хамбы в Тибет”- перевел с монгольского [5].

За свою короткую жизнь Д.Банзаров проделал огромную научную работу. В Азиатском музее Академии наук он составил каталог книг и рукописей на маньчжурском языке по 12 разделам, написал более 25 работ, в том числе 16 были опубликованы, известны 24 письма, где автор затрагивал дискуссионные проблемы востоковедения и т.д. [б]. Имеются сведения, что некоторые работы Д.Банзарова издавались на средства Иннокентия Михайловича Сибирякова, младшего из трех братьев поколения Сибиряковых

[7].

Еще в Казанской гимназии начинал свою научную деятельность и другой выпускник Казанского университета, земляк Д.Банзарова - Галсан Гомбоев. Его главными трудами были “Алтан Тобчи - монгольская летопись в подлинном тексте и переводе

сприложением калмыцкого текста истории Убаши-Хунтайджия и его войны с ойратами” и “О древних монгольских обычаях и суевериях, описанных у Плано Карпини” [8].

Стоит заметить, что в этот период, хотя и фрагментарно, монгольская тематика встречается в исследованиях и публикациях находившихся в Сибири ссыльных декабристов и поляков. В этом отношении очень заметной фигурой был Н.А. Бестужев, который имел публикации по истории, этнографии селенгинских бурят и другие работы. Хорошо знал Н.А. Бестужева Иакинф Бичурин, с ним встречался наставник Д. Банзарова

38

профессор О.Ковалевский во время своего пребывания в Сибири. Довелось встретиться с Н.А.Бестужевым и Д. Банзарову. Как свидетельствуют источники, среди многочисленных тем они затрагивали вопросы шаманизма и заселения Прибайкалья бурятами [9].

Что касается “польского следа” в сибирском монголоведении, то, основываясь на исследовании Б.С.Шостаковича, можно утверждать, что таковой берет начало со второй половины XVII в. В основном, в работах польских авторов как проезжавших через Сибирь, так и проживавших здесь на поселении затронуты вопросы этнографии бурят. Это прослеживается, начиная с первого польскоязычного источника XVII в. “Дневника” Адама Каменьского-Длужика до вышедшей в Лейпциге в 1867 г. трехтомной работы Агатона Гиллера “Описание Забайкальского края”. В последней присутствуют размышления над сущностью шаманизма и буддизма, автор приводит “в собственном переводе статью священника Палладия Кафарова, посвященную Будде..., уделяет внимание населению пограничного региона КяхтыТроицкосавска, где он сталкивается с монголами и китайцами”

[10].

Безусловно, особое место занимает исследовательская работа в Сибири Юзефа (Осипа Михайловича) Ковалевского. Его экспедиция по Бурятии, Монголии, Китаю, сбор богатейшего и разнообразного материала, изучение языков охватывает пять лет (1829-1833). В польской прессе имеются малоизвестные даже специалистам публикации фрагментов из собранного материала, которые появились буквально вслед за его сибирской экспедицией.

Темой одной из таких публикаций явился бурятский праздник жертвоприношения покровителю скотоводства. “Ковалевский,- отмечает Б.Шостакович,” не просто описывает его подробности, очевидцем которых он оказался, но и дает углубленный анализ психологического настроя бурят, определяемого всем укладом их жизни н природными особенностями существования. Ковалевскийисследователь подмечает в ритуалах празднества сочетание буддистских и шаманистких традиций и делает вывод, что шаманистские традиционные верования у бурят оказались использованы более поздно появившейся буддистской концепцией”

[11).

39