vMkYLZErVP

каменного угля, и справедливо замечание историков в этой связи о первой английской революции, впрочем, эта революция не сумела распространиться вширь и вызвать глубокий переворот в тогдашней жизни. Что касается Франции, в XVIII веке там наблюдаются явные признаки промышленного развития, одно за другим следует ряд технических изобретений, и успехи фундаментальной науки по меньшей мере столь же блестящи как и по другую сторону Ла-Манша. Однако именно в Англии были сделаны решающие шаги. Все там шло естественно, как бы само собой, и в этом состоит увлекательнейшая загадка, которую загадала первая в мире промышленная революция, обозначившая самый большой разрыв в истории нового времени. Так все же почему Англия?

На фоне трудного и хаотического роста экономики в слаборазвитых зонах современного мира, самым удивительным является то, что бум английской машинной революции, ставшей первым опытом массового производства, принял в конце XVIII, в XIX веке и далее обеспечил фантастический роста национальной экономики – и при этом нигде и ни разу двигатель этого развития не заклинило, нигде и ни разу не возникали узкие места. Английская деревня обезлюдела, но сохранила свой производственный потенциал: новые промышленники нашли необходимую им квалифицированную рабочую силу; внутренний рынок продолжал развиваться, несмотря на растущие цены; продолжалось и развитие техники, предлагавшей в нужный момент свои услуги; внешние рынки один за другим открывались перед английскими товарами. И даже снижение прибылей, например, резкое падение рентабельности хлопчатобумажного производства после первого бума, не вызвало кризиса; накопленные огромные капиталы были вложены в новое дело и на смену хлопчатобумажной промышленности пришла железная дорога.

В целом, все секторы английской экономики оказались на высоте этого внезапного всплеска производственной активности, не было никаких задержек, никаких перебоев. Так, значит, дело во всей национальной экономике в целом? К тому же революция в английской хлопчатобумажной промышленности вышла снизу, из обыденной жизни. Открытия чаще всего делались ремесленниками. Промышленники нередко были выходцами из низших сословий. Инвестируемые капиталы были вначале небольшими и с легкостью занимались. Таким образом, не уже накопленные богатства, не Лондон с его торговым и финансовым капитализмом стояли у истоков этого удивительного превращения. Только после 1830 года Лондон установил свой контроль над промышленностью. На этом широком примере прекрасно видно, что капитализм, который вскоре получит название промышленного, опирался на силу и жизнеспособность рыночной экономики и даже базового слоя экономики, мелкой, но склонной к новаторству промышленности и не в меньшей степени на всю действующую систему производства и обменов, которая

131

вынесла этот капитализм на своих плечах. Последний рост формировался и набирал силу лишь в той мере, в какой это позволяла та экономика, которая служила ему опорой.

При всем этом, однако, английская промышленная революция, безусловно, не смогла бы стать тем, чем она стала в отсутствие условий, благодаря которым Англия практически сделалась безраздельной хозяйкой мировых просторов. Этому, как известно, в значительной мере способствовали Великая французская революция и наполеоновские войны. И если хлопковый бум в течение долгого времени принимал все более широкий размах, то это потому, что его постоянно стимулировало открытие новых рынков: португальских, а затем испанских владений в Америке, Оттоманской империи, Индии... Мир, сам того не желая, был активным пособником английской промышленной революции.

Эксплуатировать мир не может любой желающий. Для этого необходимо обладать изначальным могуществом, которое не созревает быстро. В то же время, очевидно, что такое могущество, сформировавшееся в результате долгой работы над собой, усиливается путем эксплуатации других, и в ходе этого двойственного процесса дистанция, отделяющая могущественную державу от других стран, увеличивается. Так что оба объяснения (с помощью внутренних и внешних причин) оказываются неразрывно связанными.

Конечно, масштаб и пропорции современного капитализма фантастическим образом изменились. Он стал вровень со столь же фантастически возросшими обменами на базовом уровне и полученными в свое распоряжение средствами.

Однако природа капитализма при этом мало изменилась:

—Капитализм по-прежнему основывается на использовании международных ресурсов и возможностей, он существует в мировом масштабе, по крайней мере, он стремится заполнить весь мир. И главная его нынешняя забота состоит в восстановлении этого универсализма.

—Он всегда с необыкновенной настойчивостью опирается на монополии де-факто, несмотря на яростное противодействие, с которым он при этом сталкивается. Организация, как ныне выражаются, по-прежнему приводит рынок в действие. Однако было бы ошибкой видеть в этом понастоящему новое явление.

Таким образом, капитализм вырастает преимущественно на вершинных видах экономической деятельности или, во всяком случае, тяготеет к таким вершинам. Как следствие этого, такой капитализм «высокого полета» парит над двойным нижележащим слоем – материальной жизнью и связной рыночной экономикой, являясь зоной высоких прибылей. В брошюре «Империализм, как высшая стадия капитализме», написанной в 1917 году, Ленин дважды делает следующее утверждение: «Капитализм есть товарное производство на высшей ступени

132

его развития; несколько десятков тысяч крупных предприятий являются всем, в то время как миллионы мелких – ничем».

В итоге можно согласится Иммануэлем Валлерстайном, что по мере того как капиталистическая мироэкономика асимптоматически приближается к полному торжеству рыночных принципов, обостряются социальные, экономические и прежде всего политические противоречия системы.60 Капитализм в связи с этим окончательно разрушает «свой защитный слой» (говоря словами Шумпетера), с полной ясностью показывает природу своей эксплуататорской системы, и, делая это, обеспечивает социальную базу для завершения процесса, для преодоления капитализма как системы. Это не автоматический процесс. Он осуществляется организованной оппозицией угнетённых слоёв. Ключевой пункт, однако, состоит в том, что сами процессы развития капитализма подрывают политическую силу системы.

Вопросы для закрепления

1.Мир-экономика как определенное географическое пространство.

2.Научно-техническая революция и мир-экономика.

3.Империализм и мировая экономика.

Литература

1.Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.: в 3 т.: Т. 1: Структуры повседневности: возможное и неозможное / Ф. Бродель. – М.: Прогресс, 1986. – 619 с.

2.Валлерстайн, И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / И. Валлерстайн. – СПб.: Издательство «Университетская книга», 2001. – 416 с.

3.Ленин, В.И. Полн. собр. соч. / В.И. Ленин. – М.: Издательство политической литературы, 1969. – Т.27. – 643 с.

133

ЛЕКЦИЯ 13

Современная цивилизация и формирование новой психосферы

Формируется новая цивилизация. Но как мы в нее вписываемся? Не означают ли сегодняшние технологические изменения и социальные перевороты конец дружбы, любви, привязанности, общности и участия? Не сделают ли завтрашние электронные чудеса человеческие отношения еще более бессодержательными и потребительскими, чем сегодня?

Это правомерные вопросы. Они возникают из вполне понятных опасений, и только наивный технократ с легкостью отметет их в сторону. Ибо если посмотреть вокруг, мы повсюду обнаружим свидетельства психологического истощения. Как будто бомба взорвалась в нашей общей «психосфере». Мы фактически переживаем не просто разрушение техносферы, инфосферы или социосферы индустриального общества, но также распад ее психосферы.

Необходимо признать правоту Кристофера Коукера, который утверждал: «Вызов глобализации – вот тот опыт, который Восток и Запад переживают сегодня вместе»61.

Во всех богатых странах: увеличивается процент подростковых самоубийств, ошеломляюще высок уровень алкоголизма, широко распространены психологические депрессии, вандализм и преступность, пункты первой помощи переполнены наркоманами, употребляющими марихуану, амфетамины, кокаин, героин, не говоря уже о людях с «нервными расстройствами». Наблюдается бешеный рост терроризма.

Службы социальной и психической помощи создаются повсеместно. Психологи объявляет, что значительная часть граждан страдает от той или иной формы сильного эмоционального стресса. Практически не осталось семьи, в которой не страдали бы от той или иной формы психического расстройства. Находящиеся в замешательстве люди обеспокоены своим будущим.

Вероятно, что размытые определения и ненадежные статистические данные делают такие широкие обобщения сомнительными, и верно вдвойне, что общества, которые существовали раньше, вряд ли можно считать моделями хорошего психического здоровья. И все же сейчас действительно что-то не так. Каждый день жизни – это ходьба по острию ножа. Нервы напряжены до предела, и драки и конфликты едва сдерживаются.

Миллионы людей устали от насилия. Более того, на них постоянно наступает все увеличивающаяся армия взвинченных, странных личностей, недоумков, чудиков и психов, чье антисоциальное поведение средства массовой информации часто окружают романтическим ореолом. По

134

сумасшествие – это миф. В фильмах утверждается идея, что, что сумасшествие, гений и святость лежат в одной плоскости, и у них должно быть одно название и одинаковый престиж. Тем временем миллионы людей занимаются поисками своей идентичности или какого-то магического средства, которое помогло бы им вновь обрести свою личность, мгновенно дало бы ощущение близости или экстаза, привело бы их к более «высокому» состоянию сознания.

С конца 70-х годов XX-го века движение за развитие человеческих возможностей, распространяясь, породило огромное количество разных «терапий», состоящих из обрывков психоанализа, восточной религии, экспериментов с сексом, различных игр и стародавнего возрождения. Трансцендентальная медитация рекламировалась на равных с техникой быстрого чтения; сайентологи популяризируют свою дианетику с 50-х годов XX-го века. В то же время религиозные культы не остались в стороне, они без лишнего шума разворачивают свою деятельность по всей стране, собирая огромные денежные средства и вербуя новых членов. Обращаясь к более бедным и менее образованным слоям населения, искусно используя возможности радио и телевидения, «возродившееся» движение расширяется. На гребне волны торгаши от религии посылают своих последователей бороться за спасение в обществе, которое они изображают как упадническое и обреченное. Эта волна нездоровья обрушилась на все части технологического мира с разной силой. Средства массовой информации и реклама предлагают читателям якобы практическое руководство по стрельбе из стрелкового оружия, по дрессировке собак на нападение, по охранным сигнализациям, средствам индивидуальной безопасности, курсам самообороны и электронным системам безопасности. В атмосфере разлит запах тотального кризиса целей развития рыночного общества.

Чтобы создать желаемую эмоциональную жизнь и здоровую психосферу для социальной безопасности молодёжи, мы должны признать три основных требования любой личности: потребности в общности, структуре и смысле. Поняв, как рыночная экономика подрывает эти потребности, мы могли бы приступить к созданию более здоровой психологической среды для нас самих и наших детей в будущем. Прежде всего, любое приличное общество должно породить чувство общности. Общность противостоит одиночеству, а чувство принадлежности к общности придает людям уверенность. Однако в наше время институты, от которых зависит общность, разрушаются во всех охваченных кризисом социумах. Результат – распространение чумы одиночества. От ЛосАнжелеса до Санкт-Петербурга подростки, несчастливые супружеские пары, родители-одиночки, простые рабочие и пожилые люди – все жалуются на социальную изоляцию. Родители признаются, что их дети слишком заняты, чтобы навестить их или даже позвонить.

135

Фактор одиночества используется в экономике. Значительное количество женщин, принадлежащих к верхушке среднего класса, пошли на рынок труда, чтобы не потерять рассудок. Масса домашних животных (и машин, нагруженных кормом для них) покупается, чтобы нарушить молчание пустого дома. За счет одиночества существует большая часть туристического бизнеса и индустрии развлечений. Оно вносит свой вклад в употребление наркотиков, депрессию и уменьшает производительность труда. И оно создает доходную индустрию «одиноких сердец», цель которой – помочь одинокому человеку найти и окольцевать мистера или мисс «То, что надо». Болезненность одиночества, разумеется, не новое явление. Но в наше время одиночество так широко распространилось, что стало, как ни парадоксально, общим явлением.

Общность, однако, требует большего, чем эмоционально удовлетворительные связи между индивидами. Она также требует крепких уз лояльности между индивидами и их организациями. Людям недостает дружбы, сегодня миллионы чувствуют себя отрезанными и от институтов, частью которых они являются. Они жаждут получить институты, достойные их уважения, привязанности и лояльности. Ничего подобного не предлагают современные предприятия. По мере того как промышленность и сельское хозяйство приходят в упадок и растёт безработица нарастает отчуждение в обществе. Само понятие «корпоративной лояльности» звучит архаично. Отношения на работе становятся все более непрочными и эмоционально неудовлетворительными. Даже когда руководство предприятий предпринимают усилия для укрепления социальных связей между сотрудниками (ежегодное премирование, спонсирование спортивной команды числа работников), профессиональные отношения по большей части весьма поверхностны. Поэтому сегодня мало кто испытывает чувство принадлежности к коллективу. Теплое чувство причастности возникает в процессе борьбы за свои права спонтанно время от времени в периоды кризисов, стресса, катастроф или массовых волнений. Например, вызвали прилив чувства общности демонстрации жителей моногородов в периоды закрытия предприятий. Но и эти движения, и чувства, которые они вызывают, преходящи.

Нашей возрастающей социальной разнородностью можно объяснить феномен одиночества. Разъединяя общество, подчеркивая различия, а не сходство, мы провоцируем индивидуализм, создаем возможности для каждого реализовать свой потенциал за чужой счёт. Но мы также затрудняем человеческие контакты.

Поскольку чем больше мы индивидуализируемся, тем труднее нам становится выбрать себе спутника жизни с близкими интересами, ценностями, привычками или вкусами. Друзей тоже сложнее найти. Каждый становится более недоверчивым в социальных связях. В

136

результате возникают неудачные взаимоотношения. Или нет никаких взаимоотношений.

Разрушение коллективистского общества, таким образом, хотя и обещает большую степень индивидуального самовыражения, распространяет сейчас, боль изолированности. Если зарождающееся общество хочет быть гуманным оно должно наступать на эту проблему по всему фронту. Оно должно возродить общность.

Признав, что одиночество – теперь не личная проблема каждого, а общественная, вызванная стратегическими неудачами рыночных реформ, мы многое сумеем сделать. Можно начать там, где обычно начинается общность, – в семье, расширяя сократившиеся функции.

Со времени индустриальной революции семья постоянно освобождается от бремени совместного проживания со старшими членами семьи. Если мы сняли эту ответственность с семьи, возможно, пришло время частично восстановить ее. Этот же принцип можно также распространить на другие функции семьи. Следует поощрять семьи играть большую – не меньшую – роль в воспитании молодых. Родители также должны все больше оказывать влияние на школы. В то же время многое для пробуждения чувства общности могут сделать сами школы. Может, не стоит оценивать чисто индивидуальные успехи учащихся, а сделать так, что оценки каждого учащегося зависят от успехов всего класса или какойто группы в классе. Это уже в детском возрасте наглядно подтвердит мысль о том, что каждый из нас несет ответственность за других. Немного воображения и поощрения – и воспитатели придумают многие другие, лучшие способы воспитания чувства общности.

Предприятия также могли бы многое сделать для того, чтобы снова установились человеческие связи. Современное производство позволяет осуществить децентрализацию и создать более мелкие производственные единицы с более тесными отношениями между людьми. Компанииноваторы, предложив группам работников самоорганизоваться в мелкие компании или кооперативы и заключая контракты на выполнение конкретных работ непосредственно с этими группами, могли бы способствовать укреплению человеческих взаимоотношений.

Другой способ, помогающий укрепить общность, – это привлечение вышедших на пенсию людей к новой работе с молодыми, и наоборот. Пожилых людей можно назначить «помощниками учителя» или «наставниками». Они стали бы передавать молодым свое умение. В местных школах фотографы на пенсии могли бы обучать фотографии, автомеханики – как починить сломавшийся двигатель, бухгалтеры – как вести бухгалтерию и т. п. За эту работу им могли бы платить, или, скажем, пенсионер добровольно обучал бы одного учащегося, который бы регулярно его посещал. Во многих случаях между наставником и учеником может возникнуть человеческая привязанность, выходящая за рамки обучения.

137

На уровне долгосрочной социальной политики нам следует также быстро продвигаться к «телесообществу или интернетсообществу». Кто хочет восстановить общность, должен обратить внимание на социально фрагментирующие последствия высокой мобильности. Компьютеры и средства коммуникации способны помочь нам в создании общности. По крайней мере, они освободят большинство из нас от необходимости ездить на работу – этой центробежной силы, которая разобщает нас по утрам, вовлекает в поверхностные отношения на работе, ослабляя наши более важные социальные связи в семье и общине. Позволяя большому числу людей работать дома (или в близлежащих центрах занятости), новые технологии могли бы способствовать более теплой атмосфере в семье и более тесной, однородной жизни общины. Возможно, в будущем многие станут работать в оборудованном электронными устройствами загородном доме. И это может привести, как мы видели, к образованию новой семейной ячейки, работающей вместе, привлекающей детей, а иногда и посторонних. Вероятно, пары, проводящие много времени за совместной работой дома в течение дня, захотят куда-нибудь пойти вечером. (Сейчас человек, приехавший с работы домой, чаще всего так устает, что отказывается выходить из дома). Поскольку средства коммуникации начинают заменять поездки, мы можем ожидать, что расположенные по соседству кафе, театры, клубы и спортивные залы станут процветать, оживятся клубы по интересам, деятельность групп добровольцев – и все это, или почти все, на уровне живого общения.

Собственно говоря, не следует пренебрежительно смотреть на все новые отношения. Проблема создается не ими, а нашей пассивностью и беспомощностью. Для стеснительного человека или инвалида, который не может выйти из дома или боится встречаться с людьми, зарождающаяся инфосфера предоставит возможность интерактивного электронного контакта с другими людьми, имеющими общие интересы, – шахматистами, коллекционерами марок, любителями поэзии или спортивными болельщиками, с которыми можно немедленно связаться из любого уголка страны.

Эти отношения, хотя и непривычные, могут оказаться лучшим противоядием одиночеству, чем телевидение в том виде, в каком оно в наше время существует, когда все общения направлены в одну сторону, а пассивный получатель не может взаимодействовать с мерцающими картинками на экране.

Средства коммуникации, при надлежащем отборе и применении, могут служить цели создания интернетсообщества. Короче говоря, по мере развития цивилизации мы многое способны сделать, чтобы поддержать и развить, а не разрушить общность. Воссоздание общности, однако, следует рассматривать только как малую часть большого процесса. Ведь распад институтов индустриального общества разрушает также структуру и смысл нашей жизни. Людям нужна структура жизни. Жизнь, в которой нет

138

четкой структуры, – это крах. Без структуры начинается распад. Структура обеспечивает относительно фиксированные точки отсчета, которые нам необходимы. Вот почему для многих работа, помимо заработка, важна психологически. Люди, предъявляя четкие требования к их времени и энергии, вносят элемент структурированности, вокруг которого может быть организована остальная жизнь. Требования младенца к родителям, ответственность ухода за инвалидом, строгая дисциплина, необходимая членам политической партии, – все это также может привносить в жизнь простую структуру. Столкнувшись с отсутствием видимой структуры, некоторые молодые люди используют наркотики, чтобы создать ее. «Пристрастие к героину», – как утверждают психологи – формирует у молодого человека способ жизни. Пострадав от постоянной бесцельности, его структура теперь состоит из того, как убежать от милиции, как раздобыть деньги, в которых он нуждается, где достать следующую дозу. Новая структура придает ему энергию, заменяя ранее существовавший бесструктурный мир.

Полноценная семья, социально обусловленные модели поведения, точно установленные роли, видимые различия в статусе и четкие каналы власти – все эти факторы создавали адекватную структуру жизни для большинства людей в эпоху индустриального общества.

В настоящее время в процессе становления постиндустриального общества разрушается структура жизни многих индивидов. Это будет продолжаться до тех пор, пока не возродится принцип господства квалифицированного труда над спекулятивной прибылью. Поэтому, а не только из-за личных неудач, миллионы людей ощущают сейчас, что в каждодневной жизни не хватает даже подобия какого-то порядка. К этой утрате порядка следует также добавить потерю смысла. Чувство, что наши жизни «не напрасны», приходит из добрых отношений с окружающим обществом – от семьи, трудового коллектива или политического движения. Оно также зависит от способности рассматривать себя как часть более крупной, даже космической, системы.

Внезапное смещение основных социальных правил в наши дни, размывание ролей, различий в статусе и каналов власти, погружение в культуру преходящих ценностей и прежде всего развал великой системы мышления, индустриальности, – все это разбило тот образ мира, к которому мы привыкли. Как следствие, большинство людей, обозревая мир вокруг себя, теперь видит только хаос. Они страдают от ощущения собственной беспомощности и бессмысленности. Только сведя все воедино – одиночество, потерю структуры и смысла, сопутствующие закату индустриальной цивилизации, – мы обязаны осознавать некоторые из наиболее загадочных социальных явлений нашего времени, например таких, как поразительное разрастание культов.

Почему многие тысячи вроде бы умных и удачливых людей позволяют втянуть себя в бесконечные культы, прорастающие в наше

139

время из расширяющихся трещин современной рыночной культуры. Сегодня приблизительно подсчитано, что около 3 млн. американцев принадлежат к почти 1 тыс. религиозных культов, самые крупные из которых носят такие названия, как Церковь Объединения, Миссия Божественного Света, Харе Кришна и Путь, каждый из них имеет храмы или отделения в большинстве крупных городов. Только один из них, Церковь Объединения Сун Мьюнг Муна, заявляет, что насчитывает от 60 тыс. до 80 тыс. членов, публикует ежедневную газету в Нью-Йорке, владеет заводом по упаковке рыбы в Вирджинии и имеет многие другие доходные предприятия. Его сборщиков пожертвований с заученными улыбками можно встретить везде.

Подобные группы есть не только в Соединенных Штатах. Прошедший сенсационный процесс в Швейцарии привлек внимание мирового сообщества к Центру Божественного Света в Винтертуре. Культы, и секты, и общины наиболее многочисленны в Соединенных Штатах, потому что Америка в этом вопросе также опережает остальной мир на 20 лет, – пишет лондонский «The Economist». Но их можно обнаружить и в Восточной, и Западной Европе, и во многих других местах. Почему же эти группы добиваются от своих членов тотальной преданности и повиновения? Их секрет прост. Они понимают потребность в общности, структуре и смысле. И все культы говорят именно об этом. Одиноким людям культы предлагают вначале безоговорочную дружбу. Должностное лицо из Церкви Объединения заявляет: «Если кто-то одинок, мы говорим с ним. Вокруг так много одиноких людей». Новичок окружен людьми, предлагающими дружбу и участие. Многие культы требуют совместного проживания. Внезапная теплота и внимание оказывают настолько сильное, огромное влияние, что члены культа часто прерывают контакты с семьями и бывшими друзьями, жертвуют все свои сбережения культовой общине, отказываются не только от наркотиков, но даже и от секса. Но культ предлагает больше, чем общность. Он также создает структуру. Как справедливо указывает Э. Тоффлер: «Культы налагают жесткие ограничения на поведение. Они требуют и воспитывают беспрекословную дисциплину, некоторые даже навязывают ее побоями, принуждением к труду и своими собственными формами остракизма или изоляции»62.

Культы торгуют и таким важным в жизни явлением, как «смысл». У каждого своя собственная немудреная версия реальности – религиозная, политическая или культурная. А культ заявляет, что только он владеет единственной истиной. Те, кто живет во внешнем мире и не признает ценность этой истины, – это, утверждает культ, – заблудшие или последователи Сатаны. «Откровения» культа вбиваются в нового члена на сеансах, длящихся весь день и всю ночь. Их запугивают и постоянно повторяют, пока он или она не начинают жить по этим понятиям, признавать лишь такой вид существования. «Смысл», который

140