_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

Иопять помчались с ветром люди бледные В рев автомобилей.

Иопять на сердце знак багровый чертится,

Иопять я занят

Мыслями о смерти, о своем бессмертьице И — самотерзаньем.

ПУСТЫНЯ

Выжженный —

как пустыня,

Гулкий —

как вблизи водопад, Каменный :—

с головы и до пят — Город в безразличии стынет...

К вечеру устанешь, как рикша,

Смыслью: «Не сойти бы с ума», Бродишь, ни к чему не привыкши...

Кажется — пустыня... тюрьма...

Право —

что тебе-то осталось?

Что на твою долю пришлось?.. Только

пустота и усталость, Только

одинокая злость, Только

лихорадочность бега, Сутолока без конца, Судорога вместо лица...

Пусто:

ВСТРЕЧА

Бездумный, бездомный,

С тоской: побывать бы в Москве, —

Язавтрак свой скромный Заканчивал как-то в кафе...

Вдруг с улицы кто-то Согбенно ко мне подошел...

Что мне за охота, Чтоб нищий стоял над душой!

Я вынул десятку, Десятку военных времен, И сунул, как взятку,

В надежде — отвяжется он.

Наивно я думал, Что он отойдет от души...

Он смотрит угрюмо, Десятку хватать не спешит.

Вгляделся я ближе, Скривясь, в маскарад нищеты, И с трепетом вижу:

Знакомые всплыли черты...

Приятель как будто В былом, а теперь не узнать...

Сережа,.. Не буду Фамилию припоминать!

Читаю стихи я, Бывало, а он говорит:

—«Спасти бы Россию!»

—«Россия!..» — я вторю навзрыд.

Давно ль это было?

— Лет семь или восемь назад. Неужто те силы Иссякли? Неужто — закат?

И в нищенской маске Я что-то с в о е узнаю...

«Вот вам и развязка», — Шепчу я и тихо встаю, —

Ни слова, ни звука Ему мне сказать не нашлось...

А на сердце ;— скука, Тягучая скука без слез!

Все видя, все зная, Себе мы не в силах помочь...

Вся жизнь, как сплошная — Одна — бесконечная ночь!

ЛИДИЯ ХАИНДРОВА

СЕДИНЫ

Арсению Несмелову

Да, мы стареем медленно, но верно, Седины наши, гнет прошедших лет.

В них радости, в них будни неизменны Так жили мы, так наш живет сосед.

С годами замолкает понемногу Так страстно в жизнь влюбленная душа И в дальнюю сбираемся дорогу,

Кто медленно, кто тяжко, кто спеша.

Лишь одного мы позабыть не в силах, Что седину у каждого виска, Как драгоценный дар, нам подносила Певучая, крылатая тоска.

1942

ПЕПЕЛИЩЕ

На перекрестке тот же нищий — Зима и повторенье сна:

Над глухотою пепелища Луна кровавая видна.

Нам этот сон ниспослан свыше, Чтоб знали мы в расцвете лет, Что под одной земною крышей Для нас с тобою места нет.

1943

АЛЬБОМ

Смотри, моя Муза, смотри: вот олени, Как легок и четок их бег.

А вот пастушонок склоняет колени На рыхлый веснушчатый снег.

Вальбом, где китаец с бамбуковой тростью Идет торопливым шажком, Опять привела свою Музу, как гостью

Взатейливо убранный дом.

Смотри же, как эти погнулись ступени Под гнетом прошедших веков.

На черном и синем причудливы тени Оленей, детей, стариков.

Ты только ли гостья? Мила и любезна, Надеюсь, не будешь со мной?

Иты загляделась в манящую бездну — Услышала голос родной.

Иты наклонилась над девочкой тоже

Исмотришь с нахмуренным лбом:

Не кажется ль ей, что Россия похожа На этот китайский альбом?

МЕЧТА

Не в первый раз поверили мы слепо В твою любовь, в объятия твои.

Мы падаем! Как больно падать с неба: Не только руки, — и душа в крови!

Да, мы в плену. Но жаворонком в поле Душа взвилась и новое поет:

:—Для тех, кто крылья вырастил в неволе, Падение бывает как полет.

1944

3 Зах. 1291

ВЕТЕР

Закружился бушующий ветер, Сединой покрывает асфальт, А под утро, совсем на рассвете, Переходит в тоскующий альт.

Но напрасно беду человечью Он хотел бы с собой унести, —

Кто-то темный взлетает навстречу, Чтобы не было к небу пути.

Между небом и нами ходатай, Ветер, ветер, себя не тревожь — Пусть опять на планете проклятой Оседает снежинками ложь.

1945

СВЕТИЛЬНИК

Все исчезло во тьме без следа. Только алчно вздыхала вода...

Только маялись смутные тени, Простирались бессильные руки На призывы последних видений,

Словно стебли туманных растений, Обреченных на вечные муки...

Только крик в темноту без ответа И опять ожиданье рассвета.

Корабли и к утру не пришли...

Никогда не пришли корабли. На востоке забрезжил вдали

Слабый отсвет, — больная догадка, Запоздалая память о свете...

Может быть, утонувшие дети В легких снах, в песнопеньях крестильных Пронесли голубую лампадку.

Высоко, высоко пронесли...

Далеко, далеко от земли.

** *

Невнятная, зловещая, как бред, Роится жизнь, ища любви и пищи...

Вон, — катятся коробочки карет, Клубится пыль, снуют лохмотья нищих...

Закованный в уродство, в глухоту, Он должен верить: это — люди, братья,

Он должен видеть в каменном распятья Какую-то иную высоту.

Кто царь, кто шут. Кому какая роль. Вот он — урод. Но здесь, на колокольне, Он выше всех, он властелин, король, Он ангел, демон дерзостный и вольный! Не горб, а крылья, выросшие вмиг, И прямо с неба льется звук победный!

Да, здесь впервые в мир его проник — Большого колокола голос медный.

Еще один был незабвенный час: В колодках сидя, после бичеванья,

Он пить просил движеньем рта, мычаньем, Но был недвижим круг глядевших глаз.

Л девушка-плясунья подошла Бестрепетно и протянула воду,

Ивзором сожаленья и тепла Скользнула по затихшему уроду. В ее глазах сиял иной закон.

Ипочему-то сразу вспомнил он

Иколокола звук и ясность неба...

Иной закон... Помимо власти, хлеба, Покоя, боли, страха и труда...

Ажизнь текла... Без гнева и печали, За ней святые молча наблюдали Из каждого уступа Нотр-Дам...

Быть может, сам Господь издалека Сквозь облака на мир глядел устало...

Вот площадь, где, беспечна и легка, Светя глазами, девушка плясала. Цыганка... Ведьма... кто ж ее судил? Те, кто еще прекрасней и светлее? Еще добрей?.. Молчит закат, алея, Над виселицей. «Все, что он любил...»

Ина земле, забытой небесами,

Урод рыдает медными слезами.

ЗЕРКАЛА

Япрохожу по длинной галерее. Вдоль стен стоят большие зеркала.

Яне смотрю... Иду... Иду скорее...

Но нет конца зиянию стекла. Я, всюду я. Назойливая свита! Рабы. Рефлексы. Тени бытия...

Беспрекословной преданностью слиты С моей судьбою. Так же, как и я.

Стою, — стоят. И ждут. И смотрят тупо, Трусливо безответственность храня, — Непревзойденно сыгранная труппа'

Актеров, представляющих меня.

Вот я шагну, — они шагнут навстречу. Махну рукой, — взметнется стая рук. Я закричу, — и без противоречий, Беззвучно рты раскроются вокруг.

И я кричу. Но звука нет. И тела — Ни рук, ни ног — как будто тоже нет...

Лишь отраженья смотрят омертвело

И странно улыбаются в ответ.

Японимаю, веря и не веря, — Они живут отдельно от меня.

Кто эта вот, — когтистой лапой зверя Манит, умильно голову склоня?

На лапе золотая цепь браслета, Окрашен кровью виноватый рот, Кошачья мордочка... А эта, эта? А этот отвратительный урод?

Чего-то просит, жалуется, злится,

Скользит, робеет, подползает вновь...

А чьи вот эти радостные лица,

Лучистые, как счастье, как любовь?

Одна, как яблоня, в покрове белом...

Да, яблоня... Так кто-то звал меня...

Другая изогнулась нежным телом,

Просвеченным сиянием огня...

Но кто же я? Вон та, иль та, иль эта,

Сомкнувшие вокруг меня кольцо?

Из глубины зеркальной, как с портрета, В лицо мне смотрит мертвое лицо.