книги / Текст и перевод в зеркале современных философских парадигм

носги и даже бессмысленности выражения и о том, что оно им просто не нравится, они его не принимают. Таким образом, экспликация в рус­ скоязычном тексте англоязычной омофонной связи привела к неразрешимой в какой-то мере семантической загадке (или бессмыслице?). Рассмотренные примеры, как нам кажется, наглядно демонстрируют на­ личие у языковых знаков сопутствующих «спящих» смыслов, предугадать и объяснить «пробуждение» которых не всегда возможно, особенно в про­ цессе межъязыкового перевода, где ассоциации имеют двунаправленный (двуязычный) характер, а это неизбежно увеличивает семантическую неопределенность75.

Сам А. Веяичанский, автор самой неопределенной по своей семантике стилистической фигуры («подошвы душ людских»), комментируя пробле­ му непереводимого, писал:

Непереводим прежде всего этимологический и семантический стык просто двух соседствующих слов. Причем тут именно даль этимоло­ гии окружает всю периферию семантической несовместимости. Можно точно воспроизвести образ, сохранить метрические особенно­ сти стихотворения - но саму плоть и образа, и метра, и ритма, т.е. эти­ мологическую связь слов, образующих эту плоть, передать невозмож­ но. Достаточно сравнить любое понятие, выраженное на двух языках, чтобы убедиться, насколько различна их глубинная смысловая пери­ ферия, а она-то и определяет существо словесных выражений в поэ­ зии, определяет глубже, чем поверхностный отстраненный от языка смысл этих сочетаний [Цит. по: Горбунов 1998,16].

Как мы видели, Величанский делает все, чтобы найти способы отра­ зить в переводе различия в глубинных смысловых перифериях языковых выражений английского и русского языков, решить проблему семантиче­ ской несовместимости, создавая в языке перевода новые такие несовместимости. Отмечая, что каждое произведение есть тайна, Вели­ чанский подчеркивает, с одной стороны, невозможность перевести на другой язык эту «тайнопись» оригинала, а с другой стороны, он считает, что здесь можно поразмыслить и «обрести надежду»:

Если поэзия всегда сокровенная, стало быть, она в какой-то мерс вы­ ходит за пределы языка в область невыразимого, в область неизре­ ченного. Не значит ли это, что несмотря на то, что поэзия живет язы­

753десь уместно вспомнить еще одно высказывание Гадвмера о семантике слов: «основу языка, похоже, образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными, т.е. способность любого слова располагать гибким веером значений, и в этой именно гибкости проявляется своеобразная дерзость такого предприятия, как речь. <...> Особенно отчетливо это показывает понимание иноязычных текстов» [Гадвмер 1991, 58].

ком, она, если так можно выразиться, выше, шире языка со всеми его невоспроизводимыми особенностями. Поэзия есть средство со­ общения душ, она словами выражает, как это ни кажется парадоксаль­ но, невыразимое словами существо жшни человеческих душ. Сокро­ венное открывается в откровении, которым и старается быть подлин­ ная поэзия. Вот эту-то сокровенную сущность каяздого произведе­ ния и возможно перевести (т.к. она вне языка) (выд. наше - Н.Н.) [Там же].

В приведенных словах поэта и переводчика звучат знакомые нам мыс­ ли другого переводчика - автора «Задачи переводчика». Это идеи о выходе поэзии, а значит, и перевода за пределы языка, о выходе в другую, более «высокую», чем естественный язык, атмосферу. Именно такой «уход» от языка и снимает проблему непереводимости, проблему «подчинения» переводчика автору и оригиналу. Следовательно,

в переводе неизбежно должна проявиться личность переводчика. Эго неминуемое искажение подлинника, может быть, есть единственная гарантия определенного соответствия ему (выд. наше - Н.Н.) [Там же, 17].

В этих словах В еличанского можно услыш ать ответ герменевтическому взгляду на перевод: «искажение подлинника - это гарантия определенного соответствия ему». Нет ничего страшного в том, что подлинник искажается, наоборот, он живет в этом новом «искаженном» тексте, завоевывая себе новую среду бытия, пересекая границы нового интертекстуального пространства. Но вернемся к Шекспиру и его переводам, вернее, переводу Величанского. Переводчик, оттолкнувшись от пары английских омофонов sole/soul, перевел весь этот диалог римского ремесленника с трибунами в совершенно другой регистр: у него промысел, а не ремесло, и промысел этот душеспасителен. Он вклады вает в реплики ш експировского героя настолько много «многосмысленности», каких-то уловимых и неуловимых намеков, что в результате «неумелый» ремесленник превращается в ироничного мудреца, способного помочь людям справиться с их серьезными духовно­ нравственными проблемами, «наставить их на путь истинный».

Сам обмен репликами данного героя с трибунами чем-то напоминает ти п и чн ы й разговор нашего (всегда по-своему очень умного) юродивого со своим «господином», который может позволить себе отвечать на вопросы не прямо, а «загадками», вкладывая в свой ответ не один смысл. Такая возможность возникает благодаря аллегорической функции языка (аллего­ рия —alle-gorie означает: говоря одно, говорить и другое), способности языковых выражений обладать меняющимся значением, т.е. «означая

одну вещь, в то же время означать и другую вещь, не переставая при этом означать первую» [Рикер 1995b, 97]. А сама аллегорическая функция язы­ ка возможна, как мы убедились, благодаря сложной богатой семантической структуре слова, которая никогда не реализуется в выска­ зывании полностью, но невидимо всегда присутствует. Вот как пишет по этому поводу Рикер:

Когда я говорю, я реализую только одну часть потенциального озна­ ченного; все остальное пребывает в тени тотального значения фразы, которая действует как единство речи. Но оставшиеся семантические возможности не уничтожаются, они витают вокруг слов как не полно­ стью уничтоженная возможность [Рикер, 1995b, 110].

Французский ученый, рассуждая о символичности языка, о многосмысленности слов и ее ограничении контекстом, подчеркивает, ссылаясь на Греймаса, что степень символичности языка зависит от того, допускает ли контекст несколько изотопий. Так, А. Греймас считает:

Если же контекст допускает или предусматривает одновременно несколько изотопий, то мы имеем дело с глубоко символическим язы­ ком, который, говоря об одной вещи, говорит и о другой. Вместо того, чтобы выделить одно измерение смысла, контекст дает возможность и даже утверждает совокупное существование нескольких измерений, на манер того, как разные тексты наслаиваются друг на друга на па­ лимпсесте. В таком случая полисемия наших слов оказывается на сво­ боде. Так, поэма предоставляет возможность для усиления всех семан­ тических единиц; неоднозначное толкование оправдывается структу­ рой дискурса, который допускает одновременное существование нескольких измерений смысла. Короче говоря, язык празднует победу [Цит. по: Рикер 1995b, 147].

Итак, язы к празднует победу. Эта победа и нашла свое выражение в той самой панъязыковой концепции мира и сознания, составившей основу философии XX века, и в первую очередь, постмодернизма, который и «обратил» мир и нас в Текст, а всю нашу деятельность в «чтение безгра­ ничного текста», в «бесконечный семиозис». Победу, можно сказать, празднует и перевод, поскольку его освободили от оков «верности» ориги­ налу, сделав его свободной и бесконечной интерпретацией. Такой глобальный поворот в понимании как текста, так и перевода вызывает же­ лание попытаться построить модель перевода, основанную на вышеизложенных концепциях текста и перевода.

вторых, изменение статусов текста перевода и переводчика, признание манипулятивной власти последнего, и, в-третьих, понимание перевода как возведения моста через пространство, разделяющее исходную и принима­ ющую среду (перевод как «in-betweenness»).

Кроме названных положений важным представляется и деконструктивистское понимание перевода, согласно которому перевод вписывается в непрерывный семиозис, непрерывный процесс означивания («the chain of signification»), в котором нет и не может быть никаких «первичных» сущно­ стей. Или, если сказать точнее, то перевод и есть механизм этого процесса, а каждый текст - это и перевод, и оригинал одновременно.

Теперь относительно того, что мы хотим представить в модели, ка­ кую сторону процесса перевода этой моделью описать. Цель нашего описания высветить межтекстовую составляющую перевода, поэтому счи­ таем, что предлагаемую модель можно назвать интертекстуальной. Тут, однако, нужно оговориться относительно сочетания понятий интертексту­ альности и перевода.

Внастоящее время есть уже работы посвященные проблеме интертекста

иперевода. В частности, нам известны работы отечественных исследователей Н А . Кузьминой, И.С. Алексеевой, Г3 . Денисовой. Необходимо особо отме­

тить вклад Г3 . Денисовой в разработку названной проблемы. Ее книга «В мире интертекста: язык, память, перевод» представляет собой очень се­ рьезное исследование феномена интертекстуальности в самом широком контексте. Как видно из названия книги, перевод также включен в исследова­ тельское поле автора, но данная проблема рассматривается с точки зрения транслируемости интертекстуальных признаков оригинала, его лингво­ культурной адаптации к условиям принимающей среды. В связи с этим анализируются все те же противоположные по своей направленности (автор - читатель, читатель - автор) методы перевода. Вопрос заключается в том, нуж­ но ли адаптировать интертектуальность оригинала, т.е. заменять определенные национальные и индивидуальные интертекстуальные знаки оригинала другими знаками, связывающими текст перевода с текстами прини­ мающей культуры. Или, пользуясь «приемом отчуждения» (так его называет автор), сохранить культурную дистанцию между автором и читателем [Де­ нисова 2003]. В таком же ракурсе проблему интертекста и перевода рассматривают И.С. Алексеева и Н.А. Кузьмина.

Мы же, предлагая интетекстуальную модель перевода, имеем в виду не текст оригинала как интертекст, а перевод как «связующее звено», как своеобразный «культурный мост» между двумя (и/или более) интертексту­ альными пространствами.

Модель и ее описание

Исходя из цели нашего описания процесса перевода, считаем возможным представить переход от текста оригинала Т\ к тексту перевода Тг. в терминах функциональной зависимости. Известно, что функция описывает зависимость одного явления от другого (одного иди нескольких). В нашем случае дшетга - это тексты, а перевод - это функция (/), связывающая их. Поэтому структурно модель перевода можно представить в виде следующей схемы (Рис. 10).

В центре модели мы имеем/(некое переводящее утройство), на входе и вы­ ходе которого, соответственно, тексты оригинала Т\ и перевода Т2. Кроме этого имеется еще одна входящая величина, которая обозначена С. Это вектор (мас­ сив) «управляющих воздействий». Очевидно, что переводчик во время конкретного акта перевода подвергается различного рода воздействиям, которые «управляют» (control) его деятельностью. Эти воздействия могут быть различно­ го типа - субъективные и/или объективные, языковые и/иди культурные, ситуационные и многие другие. Учесть их всех не представляется возможным, но и не включать этот фактор в модель нельзя.

Нужно отметить, что в общем случае (который мы и рассматриваем), про­ цесс перевода является однонаправленным. Применение той же функции/ к Т2 не обязательно даст Т\. Хотя из этого правила возможны исключения, но они яв­ ляются особыми случаями перевода, например, перевод на микроуровне или перевод текстов с жесткой структурой. При некоторых управляющих воздей­ ствиях С перевод также может стать двунаправленным.

Данное представление «переводчика» (рис. 10) позволяет выразить функциональную зависимость текста перевода от текста оригинала следую­ щим выражением:

где (th U ... Q есть совокупность текстов в тексте (элементов текста Jj)77, а (си Ci ... Сщ) - совокупность различных воздействий (элементов С). Таким образом, мы говорим, что текст перевода Г2 есть функция от текста оригинала Т\ и от вектора (массива) управляющих воздействий С Для того, чтобы представить более точно зависимость текста перевода от текста оригинала, мы вводим в наше дальнейшее описание перевода семантический S и формальный F компоненты текстов, также являющиеся функциями текстов:

где А и А есть семантические составляющие текстов оригинала Т\ и перевода Г2, a Fi и F 2 - формальные. В таком случае «идеальный» перевод можно было бы представить следующим способом:

S2 -> Si, F2 -> Fi при A = true.

Поясним, что мы имеем в виду. В нашей работе мы не раз говорили, что существует два метода перевода: «sense-for-sense» и «word-for-word». Оба они имеют свои плюсы и минусы, оба не могут быть названы полноценными. Идеальный вариант - когда и слово, и смысл были бы тождественны или почти тождественны, возможен только в случае абсолютной структурной и семантической тождественности языков и культур. Эго условие обозначено нами как А. В таком случае перевод представлял бы механическую операцию. Названный нами «идеальный» перевод в реальной практике, бесспорно, невозможен в силу того, что условие А = true никогда не выполняется.

Теперь попробуем представить перевод в интертекстуальном про­ странстве. Как уже неоднократно отмечалось, любой текст рождается «в недрах» интертекстуального пространства. Поскольку мы говорим о межъязыковом (межкультурном) переводе, то будем считать, что мы имеем два таких пространства (1\ и / 2). Тогда общая схема перевода при­ мет следующий вид (рис. 11).

Прокомментируем данную схему перевода. Текст оригинала Т\ ро­ ждается в интертекстуальном пространстве 1\ и, соответственно, является его элементом. Будучи вплетенным в интертекст 1\, он связан и с другими текстами данного пространства. У него имеется автор, которого также можно считать переводчиком. Соответственно, его текстопорождающая

Т7КаждыЙ элемент текста в свою очередь является также текстом. Таким образом, со структурной точки зрения текст представляет собой самоподобный объект. В физической реальности самоподобные объекты встречаются достаточно часто. Для их моделирования обычно используется такая математическая структура, как фрактал (от лат. fractus —состоящий из фрагментов). Согласно тому, что утверждалось в первой главе нашей работы, текст и реальность суть одно и тоже. Такое допущение позволяет переносить свойства текста на объекты реальности и исследовать их как тексты (ЛевиСтросс). В данном случае мы делаем обратное - переносим свойства физических объектов и способ их моделирования на текст.

деятельность может быть описана той же функциональной моделью, кото­ рая описывает деятельность переводчика и которая в данном случае примет следующий вид:

Г, = /(/ь Л),

где X - неизвестные нам воздействия на автора, имевшие место в процессе порождения текста, однако не представляющие интереса с точки зрения настоящей работы.

Мы видим, что представленный на рис. 11 процесс перехода текста из пространства h в / 2 происходит под воздействием С, являющимся суммой воздействий со стороны обоих пространств:

С = /;+ /2.

Таким образом, полная функция будет иметь следующий вид:

Г 2 = /(Г ,,/1 + /2).

Это означает, что на порождение текста перевода влияют как текст оригинала, так и оба интертекстуальных пространства. Необходимо еще отразить и бесконечность процесса перевода, то, что перевод - непрерывная и бесконечная интерпретация, бесконечный процесс означивания и (the chain of signification). В таком случае некий процесс перевода t можно представить как функцию некоторого текста IJ и некоторого воздействия Cj. Выражение будет иметь вид:

Поскольку перевод является процессом бесконечным, рассмотреть все возможные воздействия С невозможно, соответственно, «вынесем их за скобки»:

t (Г ,)= /(Г ,,с ), при С= coat,

сделав допущение, что С не изменяется в процессе конкретного акта перевода. Если мы считаем С величиной постоянной, тогда можно описать порождение текста перевода следующим выражением:

Тг =*{Тг).

Тогда формализованное представление идеи бесконечности и непре­ рывности процесса перевода будет следующим:

Теперь снова вернемся к тому, что перевод бывает или смысловым, или буквальным, т.е. мы стремимся к подобию или формы F, или содержа­ ния S. В таком случае перевод можно представить как бесконечную трансформацию форм и/или содержаний, при котором происходит беско­ нечное удаление формы и/или содержания от оригинала:

произвольно выбранный, момент остановки процесса транслирования. Обычно п - величина, также стремящаяся к бесконечности. Таким образом, форма и/или содержание перевода тем дальше отдаляется от оригинальных, чем большее количество переводов было сделано. В связи с этим, как показано выше, каждый текст перевода (вторичный текст) может рассматриваться и как первичный.

Итак, мы назвали нашу модель интертекстальной. Что мы хотим этим сказать? Как видно из приведенной схемы, переводчик находится как бы в третьем пространстве - пространстве между 1\ и / 2. Транслируя текст Гь воплощенный в «плоть» текста Г2, в пространство / 2, он связывает эти два пространства. Таким образом, переводчик обеспечивает (завоевывает) тексту оригинала определенную часть пространства / 2, создавая тем самым условия для его бытия в этом новом для него пространстве. Будучи транслирован (трансплантирован) в это пространство, текст обретает в нем новые интертекстуальные связи. Но за ним тянется шлейф его старых связей. Тс и другие связи объединяются, образуя его собственное интертекстуальное поле. Таким образом, текст оригинала получает импульс к саморазвитию. И тогда правы те, кто считают, что вторичное обеспечивает новую жизнь первичному. Следовательно, мы можем сказать, что бытийное пространство текста оригинала значительно расширяется, и происходит это за счет множественности интерпретации, за счет прирастания новых смыслов, «неведомых» автору. Способствует этому процессу переводчик, вот почему фигура Переводчика сегодня «высится» над фигурой Автора.