!!Экзамен зачет 2023 год / Тон А. Правовая норма и субъективное право_часть 2
.doc
-
ПРАВОВАЯ НОРМА И СУБЪЕКТИВНОЕ ПРАВО.
ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ПРАВА <*>
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АВГУСТ ТОН
(Окончание. Начало см.
"Вестник гражданского права", 2010, N 4)
--------------------------------
<*> Настоящий перевод выполнен с немецкого оригинала (см.: Thon A. Rechtsnorm und subjectives Recht. Weimar: H. Bohlau, 1878).
Август Тон (August Thon) (1839 - 1912) - известный германский цивилист и теоретик права, основоположник "теории императивов" - одной из наиболее влиятельных по сей день концепций в области теории правоотношений. Август Тон прошел габилитацию в Гейдельберге (1863), был асессором окружного суда в Айзенахе (1867), в 1870 г. там же, а в 1872 в Веймаре - прокурором, с 1873 г. - ординарный профессор в Ростоке, с 1879 - в Йене. Периодически издавал настольную энциклопедию по источникам римского права. Главные произведения: Das ius offerendi des besseren Pfandglaubigers nach romischem Rechte. Heidelberg, 1863; Rechtsnorm und subjectives Recht. Weimar, 1878.
От переводчика
Глава II книги Августа Тона "Schuldloses Unrecht", несмотря на сравнительно небольшой объем, является важнейшей для понимания теории императивов Тона. Только в качестве небольшой вступительной ремарки мы хотим посвятить несколько слов понятию "Unrecht", его связи с понятием субъективного права в структуре теории императивов, а также трудностям перевода термина "Unrecht" на русский язык.
В самых общих чертах взаимодействие понятия субъективного гражданского права и понятия "Unrecht" можно изобразить следующим образом.
Корни теории императивов восходят к теории немецкого философского пессимизма. Философский пессимизм исследует природу желания (Lust) с той точки зрения, что желание лица не заключается в его субъективной воле на совершение неких позитивных действий, а заключается лишь в ненаступлении нежелаемого (Unlust).
Подобная "негативная окраска" субъективной воли лица при перенесении на правовую почву позволяет переосмыслить природу субъективного права, которое является, вероятно, наиболее точным юридическим отражением философского понятия "Lust".
Как "Lust" в философии пессимизма, так и субъективное право (subjektives Recht) в юриспруденции при пессимистическом прочтении не направлено на предоставление материального или нематериального блага; оно больше не заключено в совершении либо несовершении позитивных действий со стороны субъекта права. При подобном подходе в субъективном праве теперь отражено стремление лица предотвратить "Unrecht", подобно тому как в философии пессимизма понятие "Lust" всегда направлено на предотвращение "Unlust".
Этот подход к пониманию природы субъективного права, безусловно, влечет за собой пересмотр природы и права объективного, другими словами, природы тех правовых норм, которые создает публичный правопорядок. Очевидно, что при таком рассмотрении субъективного права субъект заинтересован не в предоставлении некой правовой возможности со стороны публичного правопорядка, а только в собственной защите от наступления "Unrecht". Иными словами, основная задача правопорядка заключается в предоставлении лицу публично-правовых гарантий защиты. Сама же возможность совершения юридически значимых действий, та, которая в классическом варианте и именуется субъективным правом, при данном подходе выносится за скобки. Так как роль правопорядка существенно ограничена за счет элиминирования его функций по предоставлению субъектам возможности совершения определенных действий или получения определенных благ, неизбежно меняется и структура его норм в пользу их сугубо императивного содержания: происходит исключение дозволительных норм из структуры объективного права. И поскольку в структуре объективного права остаются только нормы императивной природы - предписания и запреты, вся теория в целом получила название "теория императивов", или Imperativentheorie (об этом см., например: Engisch K. Auf der Suche nach der Gerechtigkeit: Hauptthemen der Rechtsphilosophie. R. Piper, 1971).
Оригинальное название этой главы - Schuldloses Unrecht. Отметим, что с термином "Unrecht" в русском языке, скорее, корреспондирует слово "неправо", т.е. состояние неуправомоченности лица, которое является точным антиподом термина "субъективное право". Употребление термина "Unrecht" в смысле "правонарушение" также имеет место: Тон упоминает о таком значении термина как об общеупотребительном, хотя и не может до конца с этим согласиться.
Название данной главы мы переводим как "Безвиновное правонарушение". При любом нашем выборе адекватного русского термина мы понимаем, что допускаем здесь неизбежную неточность. Однако с учетом изложенного выше надеемся, что это не введет читателя в заблуждение относительно истинного положения категории "Unrecht" в теории императивов Тона.
Е.И.Упоров
Глава 2. Безвиновное правонарушение
1. В первой главе мы попытались классифицировать возможные правовые последствия противоправности (Normwidrigkeit) по тем целям, которые преследует правопорядок при установлении этих последствий. При этом остался нерассмотренным вопрос, достаточно ли для наступления правовых последствий, обусловленных нарушением правовых норм, объективной противоправности деяния или же помимо этого требуется, чтобы противоправное поведение можно было вменить нарушителю в вину; иными словами, возможно ли наряду с виновным правонарушением выделить правонарушение иного рода, которое можно обозначить как "чистосердечное" <1>, "объективное" <2>, "непреднамеренное" <3> или "невиновное" <4>.
--------------------------------
<1> Hegel. Philosophie des Rechts. § 84.
<2> Ihering. Das Schuldmoment im romischen Privatrecht (1867). S. 5 fg.
<3> Trendelenburg. Naturrecht. 2. Aufl. (1868). S. 121.
<4> Haelschner. Die Lehre vom Unrecht und seinen verschiedenen Formen; Gerichtssaal, XXI (1869). S. 24.
В настоящее время этот вопрос не может считаться закрытым. Детальное рассмотрение этого вопроса кажется тем нужнее сейчас, поскольку уже представлены Нойнером десятилетие назад точные рассуждения <5>, которые хотя и не остались без внимания, но по крайней мере нашли лишь немного последователей в сфере криминалистики <6>.
--------------------------------
<5> Neuner. Wesen and Arten der Privatrechtsverhaltnisse (1868). S. 176, а именно S. 207 fg.
<6> С Нойнером (Neuner) согласен ф. Бар (v. Bar) (die Grundlagen des Strafrecht (1869). § 9. S. 32 fg.).
Уже на следующий год, в противоречие Нойнеру, Меркель <7> вступился за идею, что каждое правонарушение уже по своему понятию включает в себя вину. Правонарушение - это нарушение предписания или запрета. А эти императивы (предписания или запреты) направлены на волю вменяемого лица и поэтому могут быть нарушены только по его воле. Что не может быть отнесено к "постижимой воле" человека, то является не чем иным, как природным явлением; "невменяемый" человек представляется не мыслящим, желающим и признающим себя ответственным существом, а только лишь представителем суммы естественных сил. Кто намерен выступить против невменяемого лица во имя нарушения защищаемых правом благ, должен с таким же упорством делать это и против зверей, и против неодушевленных предметов. Действия лишенного разума существа всегда равны поступкам существа, которое обладать разумом и не способно <8>.
--------------------------------
<7> Merkel. Kriminalistische Abhandlungen (1867). S. 43, 46, 47, 51.
<8> Меркель (Merkel) должен был дойти до этого вывода, потому что для него как само правонарушение (Unrecht), так и каждое его правовое последствие охватываются единым понятием. Наказание, как и возмещение, преследуют, по его мнению, одну и ту же цель - устранение противоречия между индивидуальной волей нарушителя и общей волей; однако, естественно, уголовно-правовому принуждению отводится только субсидиарное положение в отличие от принудительного возмещения причиненного вреда (Entschadigungzwang) (см. с. 233, 237 N 4 ВГП за 2010 г.). Этот вывод не выдерживает критики, потому что, помимо прочих аргументов, часто оба этих правовых последствия связаны с одним и тем же актом противоправности.
Против взглядов Меркеля прямо выступал Йеринг <9>, который придерживался возможности объективного правонарушения, т.е. "unverschuldete Unrecht" - правонарушения, которое совершено невиновно (согласно Йерингу, в котором отсутствует "момент виновности"). При этом "момент виновности" не исключает одновременно присутствия человеческой воли ("волевого момента"). Собственно, этот "волевой момент" отличает человеческое, в том числе и невиновное, поведение от влияния природной силы. И если против объективного правонарушения существует правовая помощь ("Rechtshulfe"), то против "природной силы" ее быть не может.
--------------------------------
<9> Ihering. A.a.O. S. 6.
С этим в общем согласен Хельшнер <10>. Когда он упраздняет объективное правонарушение, то он, в отличие от Йеринга, понимает под ним именно "неволевое правонарушение" (das willenlose Unrecht). За такое "неволевое правонарушение" нельзя назначать наказание либо обязывать возместить причиненный вред. При этом обязанность лица к возмещению (принудительное возмещение - Entschadigungszwang), которой Хельшнер охватывает все то, что я бы назвал термином "Ausgleichung" <11>, направлена, "как и наказание, против воли лица и стремится уничтожить противоречие между частной волей лица и правом, а также установить нормальное соотношение обоих". Но ведь человек может быть и невиновен в правонарушении. Например, тогда, когда вменяемое лицо хочет совершения правонарушения и имеет место простительное заблуждение. Такое правонарушение требует для своего устранения лишь разъяснения и устранения того заблуждения, из которого оно появилось <12>. Этому служит решение суда. Если решение суда не исполняется, то до этих пор безвиновное правонарушение превращается в виновное и привлечение лица к принудительному возмещению вреда становится предписываемым и справедливым.
--------------------------------
<10> Haelschner. A.a.O. S. 20, 21 fg. От положения о цели принудительного возмещения (Entschadigungszwang) он отказывается в примеч. 12 цитируемой статьи (с. 406, 407). Ср. сн. 51.
<11> Там же. С. 26.
<12> Haelschner. Nochmals das Unrecht und seine verschieden Formen; Gerichtssaal, XXVIII (1876). S. 404.
Ответить на наш вопрос пытался также Хейсслер <13>. Несмотря на отдельные точные замечания <14>, автор не приходит к какому-либо удовлетворительному выводу. Причина состоит главным образом в том, что Хейсслер в каждом виновном нарушении нормы права (Normubertretung) видит не только лишь поступок, за который возможно наступление наказания (straffahig), - что с ранее обоснованной оговоркой было бы верно, - но также одновременно и деликт, т.е., по его собственному определению, "наказуемое (strafbar) правонарушение (Unrecht)". Из этого делается вывод, что "там и в той степени, в которой правонарушение рассматривается сугубо через призму вины и сводится к воле как его свободной и потому ответственной за него первопричине, речь может идти уже не просто о гражданском правонарушении, а о деликте". Правда, Хейсслер не может игнорировать, что существует также виновное гражданское правонарушение (Civilunrecht), которое "не переходит в деликт". Чтобы найти аргумент против следующего отсюда вывода, он прибегает к неслыханной доселе чудовищной категории "правонарушение, ответственность за которое возлагается при наличии вины, которую лицу вменить не представляется возможным". И отсюда следует "разделение уже внутри понятия гражданского правонарушения (Civilunrecht) на виновное и невиновное правонарушение".
--------------------------------
<13> Heyssler. Das Civilunrecht und seinen Formen (1870). S. 12, 20, 21.
<14> Сюда бы я отнес некоторые из примечаний: Nr. 10 (S. 18), Nr. 12 (S. 25), Nr. 27 (S. 55).
Вопреки Йерингу, Хельшнеру и Хейсслеру, Биндинг в своей часто цитируемой работе <15> со всем рвением придерживается позиции, что "любое правонарушение (Unrecht) - это виновная противоправность (Normwidrigkeit)". Невиновного правонарушения (Unrecht) не бывает: то, что называют объективным правонарушением (Unrecht), на самом деле есть чистая случайность. Есть лишь одно различие между господством природной силы и случаем человеческого невиновного поведения: сила природы никогда бы не смогла, но, пожалуй, человек смог бы в отношении прежнего объективного (т.е. безвиновного) причинения вреда стать виновным впоследствии, даже если последнее возникает не по требованию со стороны пострадавшего, так же как и начало процесса не всегда ставит до этого невиновного ответчика в позицию виновного. Пока этого не случилось, также не будет никакой правовой обязанности. Правовая обязанность наступит тогда, когда такой "случайный" правонарушитель станет виновным. Только на такого виновного правонарушителя налагается обязанность восстановить положение, существовавшее до нарушения права (Restutionsverbindlichkeit). Обвинительное судебное решение по гражданскому делу обосновывает в подобном случае только обязанность и одновременно распространяет выводы из этого акта на неблагоприятные последствия для причинителя вреда.
--------------------------------
<15> Binding. Die Normen, I (1872). S. 135 - 141.
Взгляды Меркеля и Хейсслера расходятся более всех остальных. Они словно два полюса, между которыми располагаются мнения Йеринга, Хельшнера и Биндинга. Я, напротив, не могу признать практической разницы между выкладками вышеупомянутых авторов. Йеринг, Хельшнер и Биндинг допускают правовую помощь <16> только против вменяемых лиц и с такой предпосылкой применяют ее также против невиновного причинителя объективно противоправного состояния. Однако в то время как Йеринг говорит в таком случае уже об обвинении в "объективном правонарушении", Хельшнер находит более уместным говорить о "безвиновном правонарушении". Биндинг протестует против любого применения понятия "правонарушение" в отношении невиновного, но допускает все-таки гражданско-правовые иски к нему, вследствие которых потом, уже с решением суда, может возникнуть и вина, а соответственно, и "правонарушение", и "обязанность".
--------------------------------
<16> Я уже не говорю о том, что Хельшнер, разумеется, допускает иск также против неправоспособного; однако это только потому, что их попечители могут быть обвинены вместо них (Gerichtssaal. XXVIII. S. 403). Ниже я вернусь к этому пункту.
2. Уже из этого краткого обзора ясно, насколько затруднительно исходить из понятия "Unrecht". Страницу ранее подчеркнуто <17>, что это понятие <*> совершенно нейтрально и, несмотря на вину или отсутствие вины совершившего его лица, может обозначать только лишь объективно противозаконное состояние. Однако точно так же верно, что термин "Unrecht" в другом общепринятом смысле <**>, как и римское iniuria <18>, скрывает в себе одновременно и понятие виновности. Так что по крайней мере не рекомендуется основываться на этом двусмысленном слове. Кажется целесообразным, напротив, исследовать, могут ли правовые последствия, связанные с нарушением норм, наступить только лишь при виновном нарушении или с ними может столкнуться и невиновный. Если мы были бы вынуждены ответить утвердительно на последнее утверждение по крайней мере относительно части правовых последствий, тогда было бы уже доказано то, что только должно было быть достигнуто принятием термина "объективное правонарушение". Вопрос, уместно ли обозначать такое невиновное противоправное поведение термином "Unrecht", можно даже не рассматривать - достаточно того, что это поведение, как и виновное, повлечет за собой правовые последствия противоправности.
--------------------------------
<17> Ihering. A.a.O. S. 6.
<*> В переводе "неправо". - Примеч. пер.
<**> В переводе "правонарушение". - Примеч. пер.
<18> Например, 1.5 § 2 ad legem Aq. 9.2: "...impubes... si sit iam iniuriae capax".
На первый взгляд кажется необоснованным, что невиновное нарушение нормы также может влечь какие-либо правовые последствия. Здесь потребуется аргументация <19>: правопорядок адресует свои предписания только тем индивидам, которые способны понимать их. Если правопорядок обращается к воле подчиненных ему, то в расчете на то, чтобы во многом ее обусловить. Как можно вообще говорить о нарушении нормы, где безо всякой вины это предписание даже не было услышано? Как в этом случае могут связываться с невиновным те последствия, которые влечет его нарушение? Или с тем, кого правопорядок сам признал невменяемым?
--------------------------------
<19> Merkel. A.a.O. S. 43; Binding. A.a.O. S. 135. В противоречие Меркелю справедливо отмечает ф. Бар (v. Bar. A.a.O. S. 43).
Разумеется, правильно, что от правопорядка нельзя ожидать какого-либо определения поведения лишенного разума человека путем установления предписаний. Также никогда нельзя негодовать, если такая личность совершит противоправное деяние. Но другой вопрос в том, должен ли из-за этого правопорядок отказаться от всех тех правовых последствий, которые справедливо связываются с нарушением нормы права. Если при вспыхнувшем пожаре пожарная машина торопится по улицам многолюдного города, нельзя рассчитывать на то, что глухой человек услышит предупреждающий сигнал. Но, однако, ему также угрожает эта опасность. Разумеется, травма человека, не услышавшего сигнала, нисколько не преднамеренна, а, скорее, является нежелательным событием, которого едва ли можно избежать; напротив, назначаются же правовые последствия противоправности правопорядком осознанно и с умыслом. Из этого различия следует только, что все те правовые последствия, которые влечет должная квалификация поступка, в случае невиновного нарушения не должны иметь место. Но если к нарушителю и назначаются определенные правовые последствия, то ради других интересов, которые также могут быть сохранены от невиновного. Нельзя предугадать, почему невиновность нарушителя должна задерживать наступившие не по его вине правовые последствия. Изучение, таким образом, должно быть направлено на то, применение каких правовых последствий предполагает вину нарушителя, а каких - не предполагает.
3. В последнем замечании уже было сказано, что невиновная противоправность, конечно, не должна влечь какой-либо вид возможных правовых последствий. Невиновному не должно назначаться наказание, будь это наказание публичное или так называемое частное (Privatstrafe). Однако цель любого наказания - причинить зло нарушителю нормы, чтобы получить возмездие за то недовольство, которое ощущает общество вследствие противоправного поступка. Оно карает не потому, что защищаемое правопорядком имущество было подвержено опасности или уничтожено, а, скорее, потому, что это произошло настолько кощунственно и произошло там, где общество было вправе ожидать исполнения своих требований и где противоправное деяние не просто происходит случайно, но умышленно приводится в исполнение. Мы называем виной отношение лица к противоправному поступку <20>. Если общественное сознание должно определить в законодательстве, какому противоправному деянию какое определенное наказание должно соответствовать, то все-таки непреложное требование справедливости состоит в том, чтобы наказание, где оно предусмотрено, наступало только при виновном нарушении права. Мы испытываем отвращение, когда судья по уголовным делам осуждает невиновного. Наше отвращение коснулось бы и законодательства, которое вынуждало бы судью сделать это <21>.
--------------------------------
<20> Также в деликте, совершенном по небрежности, я бы хотел видеть именно ошибку волеизъявления, а точнее, позитивного желания запретного, несмотря на возросшие в последнее время, особенно в цивилистической среде, возражения (см., например, примечания: Lotmar. Uber causa (1875). S. 8; Schlossmann. Der Vertrag (1876). S. 323). По моему мнению, такой "неосторожный" деликт (das fahrlassige Delict) состоит в умышленном нарушении запрета на действия, которые создают угрозу, за которые наступает наказание не само по себе, а только при наступлении определенных последствий - преимущественно при условии, что как следствие угрозы имуществу, защищаемому правом, происходит повреждение этого имущества. Рассмотрим пример убийства по неосторожности. Кто ставит стакан с отравленной водой без всякого умысла, чтобы из него кто-либо выпил, в то место, где его легко может выпить третье лицо, что может привести к смерти человека, подвергает этим опасности человеческую жизнь и действует уже противоправно. Невозможно только с последующим питьем воды связать противоправность, поскольку предполагается, что это питье воды происходит при обстоятельствах, которые беспечная личность уже не может при всем желании предотвратить. Правопорядок не имеет возможности, да и не в силах запретить невозможное. Запрет, действующий при условии, что то или иное событие произойдет позже, просто бессмыслен; более того, такое небрежное поведение, безусловно, запрещено. Это также проявляется в том, что полностью названное действие в совокупности с направленной на совершение убийства волей лица может быть рассмотрено как покушение на убийство и потому наказуемо. Но наказуемость в этом случае не является верным сигналом того, что совершенное действие само по себе противоправно. А именно в том, что на стол поставили стакан с отравленной водой, заключено позитивное желание запретного. Мы не говорим, что действие должно быть инициировано ради его опасности. Особенное желание опасности не требуется. Да, было бы легче объявить такое желание ненаказуемой противоправности наказуемым либо свести ее к наказуемому покушению или к какому-либо специфическому деликту (например, § 324 Уголовного уложения). Вполне достаточно того, что лицо желает совершить объективно угрожающее и поэтому запрещенное действие, и в этом случае закономерным будет принять тот факт, что преступник как разумное лицо признал угрозу своего действия. Если обстоятельства свидетельствуют о противоположном, например о том, что преступник не знал свойства добавленного вещества, то тем не менее возможно допустить небрежность; сейчас вернемся на шаг назад. Поскольку запрещена любая угроза, может считаться противоправным добавление вещества (потому что это является угрозой), которое, возможно, является ядом, но оставленное непроверенным в легкодоступном и открытом месте. Но не нужно упрекать виновника этого в том, что он не подверг вещество проверке. Нигде правопорядок не предписывает производить проверку неизвестного вещества. Напротив, противоправность состояла бы вообще во всяком обращении с такими веществами, ну и, конечно, при противоправном умысле. Таким образом можно было бы сконструировать случай § 326 и § 324 Уголовного уложения - неумышленные ложные показания под присягой. При этом противоправность была бы упразднена там, где по понятным причинам нет никакой угрозы. Обычно не опасно и поэтому более не запрещено свободно оставлять непроверенное, но купленное как безопасное вещество. Поступок, наконец, теряет всякое свойство поступка наказуемого даже не вследствие элиминирования умысла (вины), а посредством отмены запрещающих его норм.
Пока достаточно запрета, ничто не встанет на пути наказания каждого умышленного его нарушения. В самом деле, правопорядок специально наказывает даже в отдельных случаях саму угрозу. Но, скорее, даже так: угроза вообще не имеет никакого последствия. В одном случае угроза человеческой жизни не является предпосылкой к наказанию, как в § 367 (строка 5) Уголовного уложения (здесь будет запрещено даже не угрожающее, а уже именно опасное действие). В другом же случае, если не само желание опасности, то все-таки желание совершения угрожающего действия будет относиться к составу преступления (§ 324 Уголовного уложения). В третьем случае не только лишь запрещенное, но уже наказуемое действие, которое заключает в себе угрозу человеческой жизни, наказывается строже, если вследствие этого наступила смерть подверженного угрозе (§ 178, 220, 226, 229, 239, 251, строка 1 § 307, § 315 Уголовного уложения). Наконец, возможно и такое, что наказанию подвергается уже само угрожающее действие как таковое (§ 312, 321, 323 Уголовного уложения). В указанных выше случаях несомненно, что в самом нарушении этих положений уголовного закона содержится злоумышленный проступок. Однако они отличаются от так называемых правонарушений, совершенных по неосторожности, только тем, что в этих случаях противоправный (неосторожный) поступок сам по себе не подпадает под наказание, но подпадает под него только при условии, что эта угроза [описанная выше. - Примеч. пер.] приводит к определенному результату (например, человеческая смерть). Если это так, то тем самым проблема деликта, совершенного по неосторожности, была бы решена. Своеобразие этого деликта состояло бы не в том, что он содержит в себе особую форму вины, а в самом содержании нарушенной нормы, выражающей запрет угрозы, и главным образом в условной связи наказания и противоправности.
Сказанное можно проверить на известном примере Шлоссмана. Заснувший вахтер, в обязанности которого входит контроль печи, не совершает на первый взгляд никакого противоправного действия из-за того, что вспыхнул огонь. В этот момент он спит, а спящий не может быть виновником. У противоправности есть более ранний источник. Он основывается на самом моменте засыпания. Не на желании спать, которое вообще не подчиняется прямому призыву, но на самом действии и вместе с тем желании всего того, что погрузило в сон в данном конкретном случае, т.е., по представлению Шлоссмана, - на чтении скучной книги и погружении в грезы. Каждое из множества различных действий, которые заставляют человека погрузиться в сон и в которых можно усмотреть причину того, что он заснул, в совокупности с принятием на себя обязательства по несению вахты составляет противоправную угрозу. Сама по себе эта противоправность не наказуема - не тогда, когда она привела ко сну. Однако при других обстоятельствах может быть другой исход: имеется в виду сон на посту. В нашем примере противоправность наказуема только тогда, когда она стала причиной пожара.
Естественно, эти указания не могут помочь проникнуть в суть тяжелого учения о деликтах, совершенных по неосторожности. Они должны лишь защитить содержание данного текста от упрека неосторожности, выведенного из обычного определения этого понятия. К тому же они были уже написаны, когда я получил второй том книги "Normen" Биндинга. Я вижу из нее, что попытка объяснения была уже предпринята Штойбелем, что, к сожалению, не было мной замечено. Но меткая критика мнения Штойбеля Биндингом как-то явно немногословна (с. 148 - 150). С другой же стороны, собственное учение Биндинга не смогло меня переубедить, поскольку я не могу дать воле такое широкое распространение, какое требует теория Биндинга (с. 112): "Мы безоглядно желаем... вместе с первопричиной одновременно и всех ее последствий, потому что мы не можем хотеть чего-то иного, кроме как попытаться учесть и их" (см. противоположное мнение у Гейера в критическом Ежеквартальном журнале (XVIIII (1877), с. 441)). И далее я вижу наказуемость действия не только в его противоречии с нормой, в которое вступает это действие, но и - намного шире - в его материальном содержании, в угрозе или нарушении чужих интересов (см. гл. I, сн. 59). Так принял я решение мои вышеупомянутые замечания оставить в первоначальном виде.