!!Экзамен зачет 2023 год / Покровский. Владение
.docxXIII. Проблема владения.
Вещные права - право собственности и права на чужие вещи - представляют собой, как некоторые юридические, идеальные отношения лиц к вещам. Но фактическое положение вещей может далеко расходиться с юридическим. Вещь может принадлежать юридически одному, а фактически находиться во власти другого. При этом такое фактическое нахождение вещи у другого может иметь для себя юридическое оправдание (вещь отдана самим собственником во временное пользование, на сохранение и т. д.), но может его и не иметь. Фактическое господство лица над вещью может даже оказаться прямым нарушением права: украл вещь или приобрел заведомо краденую, завладел куском земли, принадлежащим соседу, и т. д. Т.е. фактическое положение вещей может разойтись с их юридическим распределением.
Поэтому возникает необходимость различать вещные права как некоторые юридические отношения лиц к вещам от фактического господства над ними. Фактическое господство, взятое независимо от вопроса о праве на него (jus possidend) и от вопроса о способе его приобретения (causa possessionis), называется владением (possessio, possession, Besitz).
Со времен римского права во всяком культурном законодательстве мы встречаем принцип охраны владения как такового от всяких частных посягательств на него. Всякий фактический владелец вещи может требовать от суда и властей защиты своего владения и притом не на том основании, что он имеет право на это владение, а на том, что он владеет или владел. Защиты своего владения может требовать не только владелец законный (собственник и т. д.), но и владелец явно неправомерный - тот, кто силой захватил чужое поле или кто тайно похитил чужую вещь. Но! если такое владение нарушает чьи-либо права, лица заинтересованные могут требовать восстановления этих прав судом: собственник, поле которого захвачено или вещь которого похищена, может предъявить иск о возвращении вещи на основании своего права собственности. Если завладение вещью совершилось в форме уголовного преступления, виновник будет привлечен к УО.
Но пока ни того, ни другого нет, даже неправомерный владелец может требовать своей охраны от посторонних посягательств, даже от посягательства со стороны собственника. УО может отпасть за давностью или вследствие помилования (манифеста), гражданский иск о возвращении вещи собственником не предъявлен; если теперь кто-нибудь, даже сам собственник, вздумает овладеть вещью самовольно, владелец может требовать своей охраны.
ТО, охране будет подлежать такое владение, которое нарушает установленный законом правопорядок; защищаться будет вор и насильник, который в самое оправдание своего иска о защите владения будет ссылаться на факт воровства и насилия.
Такое положение вещей не может не вызывать недоумения: кажется, что право, защищая даже владение незаконное, этим самым идет против своей собственной основной задачи - охранять закон и порядок, что оно подрывает под самим собой почву и утверждает то, что должно было отрицать.
Для объяснения этого явления в науке ГП возникли разнообразные теории об основании защиты владения.
Теория эта ведет свое начало от Иеринга и сводится к следующему:
Пусть в отдельных случаях владельцами оказываются лица, не имеющие права на владение; но в огромном большинстве случаев владельцами являются собственники; право же, устанавливая те или другие нормы, должно считаться не с исключениями, а с правилом. Для собственников является желательным рядом с обыкновенным средством судебной защиты - иском о собственности, требующим часто очень сложного доказательства права собственности, иметь облегченное и упрощенное средство, свободное от такого доказывания - защита владения как такового: собственнику достаточно только доказать свой факт владения, чтобы получить его охрану. Владение охраняется в интересах права собственности как передовая позиция этого последнего, как его форпост; поэтому владение должно защищаться только там, где возможно предположение права собственности, и должно быть лишено защиты там, где такое предположение невозможно ("wo kein Eigentum, da auch kein Besitz"). С другой стороны, раз желательно дать собственникам защиту, освобожденную от обязанности доказывать право на владение и опирающуюся на простой факт этого последнего, то неизбежно, что во многих случаях окажутся в состоянии воспользоваться ею и несобственники, даже воры и грабители. Но это уже необходимое зло, которое приходится "mit in den Kauf nehmen.
Неправильность теории Иеринга обнаруживается из следующих обстоятельств. Если владельческая защита создана в интересах лучшей охраны права собственности, тогда непонятно, почему эта защита направляется даже против собственника, почему против иска о восстановлении нарушенного владения не допускается самое ясное возражение о том, что ответчик, нарушитель владения истца, есть собственник и что он своим действием только восстановил правомерное состояние, вернул свою вещь себе. Утверждать, что допущение такого возражения в корень подорвало бы всякое значение владельческой защиты, едва ли правильно: владелец мог бы защищаться против всех, кроме собственника. Считать, что защита воров и грабителей есть некоторое неизбежное, неотделимое зло, также неосновательно. Прусское Земское Уложение: (защищаемое) владение никогда не может быть приобретено путем акта частного насилия. Допущение доказательства, что ищущий защиты есть вор или грабитель, нисколько не превратило бы посессорную (опирающуюся на факт) защиту в петиторную (т. е. основанную на праве).
Вытекающее из теории Иеринга правило - "где не может быть собственности, там не может быть и владения"- приводит к целому ряду положений, которые не согласуются с данными позитивного права и не могут быть приняты с точки зрения нашего нынешнего правосознания. Отдельное право собственности немыслимо на составные части вещи; невозможно особое право собственности на отдельные этажи дома или на отдельные квартиры; и тем не менее новейшие законодательства (ГГУ) признают полную возможность самостоятельного и защищаемого владения даже в случаях подобного рода. Некоторые законодательства (русское тоже) устанавливают известные ограничения в приобретении недвижимостей для некоторых категорий лиц - для евреев или для иностранцев; но признать, что вместе с тем эти лица лишены и защиты владения, что каждый может насильно выгнать еврея из дома вне черты оседлости, решительно противоречит нашему представлению о самом элементарном правопорядке: это значило бы оставить всех этих лиц на полный произвол кулачного права.
Основные идеи защиты владения заключаются вовсе не в охране права собственности. Но в чем же именно?
Теория гражданского мира: владение защищается в интересах этого последнего. "На обеспеченности владельческих отношений, Эндеманн, - покоится порядок человеческого общежития. Охранять мир дома и через его посредство мир народа составляло всегда одну из высших задач общежития". Поэтому "охрану получает все, что гарантирует общественное спокойствие, и прежде всего фактически сложившийся порядок отношений лиц к вещам, так как он составляет непременное предположение всякого упорядоченного общежития».
Составители ГГУ именно ее положили в основу своих норм о владении. "Предписания проекта исходят из той мысли, что защита владения имеет своим назначением обеспечивать общественный мир охраной внешнего господства лиц над вещами".
Эта теория гораздо лучше схватывает основной дух нашего института и, с ее точки зрения, все указанные выше явления кулачного права немыслимы. НО страдает некоторой неточностью: она несколько односторонне оттеняет полицейскую сторону владельческой охраны. Полицейская сторона исторически выступила прежде всего: в ней лежит зародыш уже римских преторских интердиктов, направленных на защиту владения, но зиждущий принцип этой защиты лежит значительно глубже.
Представим себе преступника, приговоренного к наказанию - к тюремному заключению, к лишению всех прав, к смертной казни. Может ли частное лицо на том основании, что преступник лишен прав и приговорен к наказанию, лишить его свободы, избить или в случае осуждения к смертной казни убить? Так было в древнее время, когда преступник (при более тяжких преступлениях) лишался прав и этим ставился вне всякой охраны закона, отдавался на произвол всех и каждого ("sacer esto" римского права). Но не так стоит дело в праве более культурном. Преступник, даже приговоренный к смертной казни, продолжает сохранять пока свою человеческую личность; даже лишенный прав, он остается в глазах закона человеком. Пусть над ним впоследствии будет совершена казнь, но эту функцию выполнит государство; для всех же частных лиц преступник остается неприкосновенным: убийство его или посягательство на его телесную неприкосновенность будет таким же уголовным преступлением, как и во всех других случаях. Беря на себя карательные обязанности, государство в то же время продолжает охранять человека от частных посягательств.
Такова идея современного УП. Но эта идея выходит за пределы этого последнего, она идет туда, где вообще затрагивается человеческая личность, и несет всюду требование уважения к ней. Проявлением этой идеи в гражданском праве и служит защита владения.
Материально наша личность не ограничивается пределами нашего тела. Каждого из нас окружает известная вещественная сфера, которая необходима для нашего существования и на которой лежит знак нашей личности: дом, в котором мы живем, вещи, которыми мы пользуемся, и т. д. Пусть это наше фактическое обладание нарушает чьи-либо права, для устранения нарушения может быть призвано государство, и, если при этом понадобится насилие над владельцем, оно будет произведено этим последним (государством). Но для частных лиц фактическое господство владельца должно быть неприкосновенным; этого требует растущее уважение к человеческой личности, этого требует истинно культурный строй отношений между людьми. Пусть нынешний владелец вещи вор и грабитель, но (за редкими исключениями самообороны и необходимого самоуправства) даже по отношению к нему никакое насилие или самовольство со стороны частных лиц не может быть терпимо.
Если для Иеринга защита владельцев неправомерных является лишь неизбежным злом, которое приходится брать поневоле, то нам она кажется кульминационным пунктом основной идеи.
Но эта мысль отнюдь не должна быть понимаема в смысле возвращения к старой "деликтной теории" Савиньи. Противоположность: владение защищается и должно защищаться не только тогда, когда нарушение его представляет собою непосредственное насилие над владельцем: даже завладение вещью в отсутствие владельца и в ошибочном убеждении, что она никому не принадлежит, составляет вторжение в сферу чужой человеческой личности и потому по первому требованию должно быть прекращено. Если вы забрались в чужую усадьбу в предположении, что она брошена, то покинуть ее по первому требованию возвратившегося владельца вы так же обязаны, как и тогда, когда вы пришли непрошеным: этого требует в обоих случаях одинаково указанный принцип уважения к чужой человеческой личности.
Теория Пухты: усматривал в праве на защиту владения не что иное, как "некоторую особенную species права личности". Но дальнейшее развитие этой мысли у Пухты придало ей неудачный вид: мы слышим уже у него и ссылку на возможную волю владельца и на предполагаемую правоспособность его; "во владении защищается возможность прав, следовательно - правоспособность". Но последовательное проведение этой мысли должно привести к тем же результатам, к которым приводит теория Иеринга - к беззащитности владения иностранца или еврея и т. д.
В институте защиты владения дело идет не о собственности и вообще не о таком или ином имущественном праве, а о начале гораздо более высоком и идеальном - о насаждении уважения к человеческой личности как таковой. И с этой стороны защита владения занимает свое почетное место в ряду всех тех явлений культурного ГП, которые были отмечены выше и которые имеют своей целью охрану человеческой личности, возрастающей в своем самосознании и требующей для себя все большего и большего признания.
Создателем защиты владения - Рим. Руководясь общей идеей охраны гражданского мира и порядка, римский претор от охраны чисто полицейского спокойствия перешел к охране мира в более широком смысле, в смысле запрещения частного самоуправства вообще. Так возникли преторские посессорные (владельческие) интердикты, прообраз наших нынешних исков о защите владения. Но, создавая свои интердикты, претор еще не отдавал себе отчета во всей широте того принципа, на путь осуществления которого он вступил; он двигался в дальнейшем развитии их ощупью, повинуясь лишь непосредственным практическим требованиям жизни. Поэтому владельческая защита в Риме характеризуется некоторой незаконченностью и внутренней несогласованностью; право новых народов должно было расширить и усовершенствовать оставленную Римом систему.
Когда претор провозгласил принцип защиты владения как такового, перед ним и перед толковавшей его положения юриспруденцией возник вопрос: как понимать это владение? Достаточно ли для его наличности и, следовательно, для получения права на защиту, простого фактического господства? Встречаются случаи, когда вещь находится во власти лица, но так, что оно об этом нахождении вовсе не знает или владеть вещью не желает. Некто вложил вещь в руку или в карман спящему; можно ли и такое господство считать владением? И римская юриспруденция ответила на этот вопрос отрицательно: для наличности владения в юридическом смысле необходим не только внешний факт господства (corpus possessionis), но и внутренний элемент - воля владеть (animus possidendi); помимо воли лица владение для него возникнуть не может.
Но со времен подготовки нового ГГУ наступил резкий поворот.
Когда был опубликован первый проект ГГУ, он вызвал в этом вопросе критику. Указывалось на то, что это решение затрагивает не только такие, не имеющие реального значения случаи, как случай со спящим, но и явления гораздо более существенные. Вследствие этого правила невозможна защита лиц неволеспособных (детей, безумных и т. д.): владение, приобретенное ими, не будет иметь значения, так как их воля вообще правом игнорируется. Но! владельческая защита и здесь необходима, так как в противном случае эти лица оказались бы лишенными охраны закона. Под влиянием этой критики ГГУ отбросило старую доктрину и провозгласило, что владение приобретается только с установлением фактического господства над вещью; необходимость воли владеть была намеренно выброшена. Примеру ГГУ последовало Швейцарское, и лишь наш русский проект остался на старой позиции, повторяя в своих объяснениях римские аргументы о спящем и о пленнике, который не владеет связывающими его веревками будто бы потому, что не имеет воли владеть.
Отказ от старой доктрины и расширение области защищаемого владения является прогрессом: он обозначает более полное осуществление основного принципа владельческой защиты. С точки зрения уважения к чужой человеческой личности, для всех третьих лиц совершенно достаточно того, что вещь находится в чьем-то фактическом обладании. Как относится лицо к своему обладанию, знает ли оно о нем или не знает, признается ли его воля правом или не признается, - все это должно быть для них безразлично: во владении охраняется не право владельца и не его воля (реформа ГГУ наносит удар волевой теории Bruns'а и других), а его личность.
Аналогичный процесс расширения сферы защищаемого владения наблюдается и в другом направлении. Защищая владение даже неправомерное, римское право в то же время ограничивало эту защиту в том отношении, что предоставляло ее только таким владельцам, которые владеют хотя и незаконно, но для себя и от своего имени (которые имеют animus rem sibi habendi], которые владеют suo nomine: собственник, добросовестный приобретатель чужой вещи и т. д., вор и захватчик). Лицам, которые владеют от чужого имени (alieno nomine: те, которым вещь была отдана в аренду, в безвозмездное пользование, на сохранение и т. д.), оно отказывало в праве на самостоятельную защиту: защищать их должны были те, от чьего имени они владеют (т.е. те, кто дал в аренду, на сохранение и т. д.). Только за этими последними признавалось владение в собственном смысле (possessio); арендаторам же, поклажепринимателям и т. д. приписывалось лишь простое держание (detentio).
Однако с течением времени само римское право допустило от этого правила целый ряд исключений. В некоторых случаях такая посредственная защита "держателей" недостаточна. Вещь была отдана в залог, но заложивший уже потерял надежду ее выкупить, вследствие чего у него нет теперь никакой охоты защищать владение кредитора от посторонних посягательств; если желательно защитить кредитора в его владении заложенной вещью, то необходимо дать ему самостоятельную защиту, несмотря на то, что он владеет от чужого имени. И претор стал давать такую защиту, переводя этим самым залогодержателя из положения простого "детентора" в положение юридического владельца (possessor'a). За залогодержателем последовали другие виды владельцев от чужого имени (наследственный оброчный владелец; секвестрарий, т. е. тот, кому двумя спорящими лицами на время спора передана спорная вещь, и т. д.), и защита владения стала расширяться экстенсивно, захватывая разные категории бесправных "детенторов".
Но в самом римском праве развитие в этом направлении остановилось на полпути. Оно возобновилось в праве новых народов после рецепции: самостоятельная владельческая защита была предоставлена арендаторам, поклажепринимателям и т. д., почти всем владельцам "от чужого имени". ГГУ сделало последний шаг, объявив всех держателей владельцами, имеющими право на самостоятельную защиту; искл.- те, которые владеют вещами какого-нибудь лица в его доме или хозяйстве (кучер, ухаживающий за моей лошадью; кухарка, хозяйничающая моей посудой, и т. д.). За ГГУ последовало уложение Швейцарское, и в современном праве всякое владение - все равно, от своего или от чужого имени, - имеет право на самостоятельную защиту. Русский проект сохраняет требование "намерения владеть имуществом для самого себя", но он понимает это "намерение владеть для самого себя" в столь "обширном" смысле, что оно окажется у всякого владельца.
Расширение защиты владения и в этом направлении соответствует общему принципу института владения: необходимость уважения к чужой человеческой личности не зависит от того, как человек владеет - от своего или от чужого имени. Вопрос этот может иметь значение для внутренних отношений между владельцем и тем, от чьего имени он владеет; для третьих же лиц достаточно того, что некто владеет. Поэтому ограничение ГГУ по отношению к "Besitzdiener" может вызывать сомнения: если еще может быть спор о том, как быть в случае конфликта между господином и кучером или кухаркой, то едва ли целесообразно лишать этих последних права на защиту от посторонних лиц.
Но распространение владельческой защиты на всех держателей создавало для ГП затруднение с другой стороны. Если держатели имеют теперь право на самостоятельную защиту, то каково владельческое положение их "хозяев", т. е. тех, от чьего имени они владеют? Утрачивают ли они вследствие этого всякое владельческое отношение к своей вещи или нет? Если признан владельцем арендатор, то значит ли это, что собственник, отдавший в аренду, уже вовсе перестал владеть?
Со времен римских юристов - одновременное владение двух лиц одной и той же вещью немыслимо. Возможно обладание по долям; но невозможно совладение без долей, на всю вещь. Потому признание арендатора и т. д. владельцем должно было бы с логической необходимостью влечь за собой отрицание владения хозяина.
Что делать хозяину, если отданное им в аренду имение захватывается кем-либо посторонним, а арендатор защищать свое владение не желает или не может? Должен ли он беспомощно взирать на подобный захват, утешаясь только надеждой на иск об убытках?
ГГУ: отбросило старое римское правило о невозможности compossessio plurium in solidum и признало обоих - и хозяина, и того, кто от его имени владеет, - владельцами. Арендатор, пожизненный владелец, залогодержатель и т. д. являются владельцами "непосредственными", хозяин - владельцем "посредственным". Против третьих лиц право на владельческую защиту имеет прежде всего владелец непосредственный, но если он защищаться не хочет или не может, тогда владельческая защита предоставляется владельцу посредственному. Если же владельческий конфликт возникает между ними самими, то предпочтение отдается владельцу непосредственному.
ТО, появилась фигура двойного владения на одну и ту же вещь, причем владельцы стоят не рядом друг с другом (как при совладении по долям), а один над другим или один за другим. НО! теория ГП до настоящего времени не может еще вполне освоиться с этой новой фигурой: некоторые считают ее крупной законодательной ошибкой. Нельзя согласиться, т.к. отдача вещи во владение другого не вовсе уничтожает фактическое отношение к ней со стороны отдавшего: если я раздал весь свой дом отдельными квартирами внаймы, то это отнюдь не значит, что я утратил фактическое господство над домом. В тех же случаях, когда фактическое господство отдавшего как будто действительно прекращается (при передаче движимой вещи внаймы, на сохранение и т. д.), дарование хозяину субсидиарной владельческой защиты обозначает лишь предоставление ему права защищать (в своих интересах) сферу чужого фактического господства. Для третьих лиц фактическое владение должно быть неприкосновенно, т.к. за ним стоит чья-то человеческая личность; кто именно выступит на защиту неприкосновенности, это вопрос второй, при решении которого могут иметь значение различные соображения чисто практического характера.
Общее направление для решения проблемы ГГУ взято верно. И другие новейшие законодательства пошли за ним - Швейцарское Уложение, которое называет хозяина "самостоятельным" владельцем, а того, кто от его имени владеет - владельцем "несамостоятельным". Реципирует эту фигуру и наш русский проект: "Кто владеет имуществом как своим собственным, тот имеет владение самостоятельное (в виде собственности). Всякое иное владение, в силу вотчинного или договорного права, признается производным».
Главный вывод: девизом является именно указанный этический принцип уважения к человеческой личности.