!!Экзамен зачет 2023 год / Статья 2

Людмила Петровна Ануфриева

Соотношение международного публичного и международного частного права (проблемы системной принадлежности и структурного статуса)¹

Автор: Л.П. Ануфриева - кандидат юридических наук, доцент МГЮА.

Источник: Журнал российского права. 2001. N 6.

В науке права проблема соотношения и связи между системами международного и национального права удостоена достаточного внимания. Гораздо в меньшей степени разрабатывался вопрос о взаимодействии самих национально-правовых систем, которое, бесспорно, является одним из существенных звеньев более общего явления взаимодействия в праве² - между системами международного и внутригосударственного права. Говоря о подобном взаимодействии, следует подразумевать под национальным правом не целостную, однородную и единую (то есть одну) систему права, а множественность разнородных и разнообразных национальных правовых систем.

Нельзя сказать, что в правовой доктрине СССР, а затем и Российской Федерации большое место занимало изучение сложных и тонких нюансов именно взаимодействия международного публичного и международного частного права, хотя в целом, что касается сопоставления международного и внутригосударственного права, доктрина откликалась весьма часто и широко³. В числе авторов, обратившихся к проблеме соотношения именно МПП и МЧП в специальных монографических исследованиях, следует прежде всего упомянуть В. Г. Храбскова, а также Р. А. Мюллерсона. Значительное место данной проблеме отведено в коллективной монографии «Международное частное право: современные проблемы»⁴, несколько разделов которой, затрагивающих ряд аспектов соотношения МПП и МЧП, написаны М. М. Богуславским, что позволяет и его отнести к исследователям, предметно занимавшимся рассмотрением этого направления.

В. Г. Храбсков - один из немногих, кто подверг серьезным сомнениям правильность трактовки международного частного права как отрасли внутреннего права, регулирующей отношения гражданско-правового характера⁵. Однако до сих пор он не получил со стороны «цивилистов» аргументированного ответа, несмотря на то, что многие из его упреков в адрес односторонности и пробельности «гражданско-правовой» концепции МЧП остаются актуальными до настоящего времени. В то же время недосказанность окончательных выводов по поставленным вопросам не позволяет отнести его к приверженцам тех или иных однозначно сформулированных четких позиций. Не случайно подобная незавершенность и, главное, несовершенство основных постулатов во взглядах на МЧП побуждали правоведов искать варианты конструкций, в большей мере соответствующих его природе и приемлемых для практики реализации международного общения, что, собственно, продолжается и поныне.

В известной степени недочеты «гражданско-правовой» школы МЧП попытался снять Р. А. Мюллерсон, предложив дефиницию объекта как отношений «невластного характера». Не считая международное частное право «интегрированной» в единое целое системой норм (по терминологии автора - «целостной системой права»), а квалифицируя его как полисистемный нормативный комплекс, регулирующий международные отношения невластного характера коллизионным (отсылочным) способом и включающий нормы, имеющие свой источник в национальном праве различных государств и в международном публичном праве⁶, Р. А. Мюллерсон не разделяет точку зрения о том, что каждое государство имеет свое международное частное право⁷. Отмечая, что гомогенная группа общественных отношений регулируется нормами различных правовых систем, которые не образуют какой-либо единой системы или подсистемы права, автор акцентирует внимание на том, что последние взаимодействуют между собой в процессе регулирования международных отношений невластного характера, представляющих собой объект регулирования МЧП, и считает, что необходимо изучать взаимодействие указанных частей различных правовых систем⁸. Ученый говорит о взаимодействии частей правовых систем, то есть соответствующих норм. Однако специфические механизмы, которые юридически обеспечивали бы такое соотношение и взаимодействие, не обозначены и не раскрыты. К тому же нельзя не обратить внимание, что в рассуждениях исследователя произошла некоторая подмена понятий: с точки зрения философов⁹, суть заключается в противопоставлении целостности отдельных систем и системных комплексов как второго объектного вида, то есть такого предмета для изучения, который представляет собой нематериальные системы и свойственные им закономерности как таковые, а системы взаимодействия между различными разнокачественными объектами. Иными словами, системные комплексы в представлениях философов образуются не путем включения в них разнокачественных объектов - отдельных частей различных материальных систем, обладающих каждая сама по себе внутренней целостностью, а являют собой взаимодействие, которое существует между такими разнокачественными объектами, связанными особым образом. В силу этого, благодаря формальной логике, МЧП, если оно квалифицируется как «системный комплекс» («полисистемный комплекс»), должно было бы пониматься как форма взаимодействия двух целостных систем материального мира - национального права и международного права, - как особый вид правовой связи между ними. Однако об этом ни одна из авторских формулировок даже не упоминает. Напротив, все последующие утверждения убеждают в обратном - сам полисистемный комплекс мыслится как соответствующая (хотя и не единая) система материального мира: «МЧП как объективно существующий полисистемный комплекс включает коллизионные и отсылочные нормы, содержащиеся в национальном праве и в международных договорах, а также нормы материального права, имеющие свой источник как в международных договорах, так и в национальном праве государств и применяемые в результате указаний коллизионной или отсылочной нормы для регулирования международных отношений невластного характера»¹⁰. Таким образом, взгляд данного правоведа на МЧП как на полисистемный комплекс означает, что последний вбирает в себя международно-правовые и национально-правовые нормы. В то же время использование категории «комплекс» неизбежно влечет за собой презумпцию присутствия в нем сложных составов, причем соединения не только разнохарактерных норм, но и объектов регулирования - разнокачественных общественных отношений: и международно-правовых (властных), и цивилистических (невластных), подпадающих под сферу юрисдикции государств. Однако повсюду в рассуждениях, обосновывающих МЧП как «полисистемный комплекс», рефреном звучит тезис об однородности регулируемых общественных отношений - о невластном их характере. В итоге «комплекс» и с этой точки зрения перестает быть таковым, а конструкция не может быть квалифицирована ни просто как «комплекс», ни как «системный комплекс», адекватный апробированным философской наукой представлениям о нем.

Оценивая в доктринальном отношении состояние российской науки в особом вопросе соотношения МПП и МЧП, представляется принципиально важным остановиться на определенном витке ее развития, который связан с исследованием роли, значения и правовой природы коллизионных норм, являющих собой основу и главный инструмент международного частного права. Последние два - три десятилетия отмечены тем, что коллизионные нормы получили относительно новое освещение в нашей литературе.

Ныне взгляд на национальное и международное право характеризуется прежде всегоутверждением их однопорядковости, хотя и имеющей внутреннюю специфику как систем права (не считая отдельных анахронизмов, проявляющихся в отрицании у международного права не только системности, но и качества права вообще)¹¹, которым присуща прежде всего нормативность, а также согласованность составляющих элементов. Более того, предметное внимание специалистов привлек весьма специфический объект - правовое взаимодействие этих систем не с точки зрения фактологического соприкосновения национального и международного права, а именно как систем права. В результате возникла совершенно новая постановка вопроса об этих отношениях как об особом целостном объекте исследования, именуемом «международные межправовые отношения», разработку которого в нашей литературе впервые осуществил А. А. Рубанов¹².

В основу «международных межправовых отношений» положена концепция отражения правовыми системами друг друга в процессе регуляции соответствующих общественных отношений. «Важно помнить, - подчеркивает А. А. Рубанов, - что отражение одной правовой системой других происходит в то же время, когда она регулирует общественные отношения. Эта последняя регламентация - ее основное назначение. Осуществляя свою главную цель, то есть регулируя общественные отношения, правовая система одновременно отражает и существование других правовых систем. Потому такое отражение имеет не абстрактно-теоретический, а практический характер. Оно выражается в том, что другие правовые системы наделяются некоторой ролью в регулировании отношений, возникающих в первой правовой системе, а входящим в них нормам придается юридическое значение. Таким образом, к механизму правового регулирования отношений подключаются правовые нормы, входящие в иные правовые системы; к национальному механизму - с одной стороны, нормы права других стран, с другой - нормы международного права; к механизму правовой регламентации межгосударственных отношений - нормы внутригосударственного права»¹³. Что касается реального эффекта «придания юридического значения» нормам другой правовой системы, автор полагает, что оно заключается в применении «чужой» правовой нормы в рамках данной правовой системы, и усматривает в этом одну из фактических форм взаимодействия систем. При подобном подходе к взаимодействию правовых систем «объектом регулирования, осуществляемого с подключением норм другой правовой системы, являются отношения особого вида: они входят в предмет регламентирующей системы, но одновременно соприкасаются с иными системами отношений, имеющимися в мире»¹⁴.

Скрупулезный анализ взаимоотношений между правовыми системами, включая и систему международного права, на основе аксиомы, что все присутствующие на международной арене правовые системы представляют собой право и отражаются в таком качестве другими правовыми системами, приводит автора к следующим выводам. Во-первых, природу международного межправового отношения составляет способность одной правовой системы отражать другую, с воспроизведением при этом явления в его реальном виде со всеми присущими ему свойствами. Во-вторых, отражение правом юридических качеств других правовых систем как права реализуется в том, что каждая из них подключает нормы других систем к своему механизму регулирования¹⁵. Завершает концепцию международного межправового отношения постулат о том, что международное право, обладая «отражательной» способностью объективно с бoльшим спектром действия (по словам А. А. Рубанова, «из всех правовых систем, присутствующих на международной арене, оно испытывает, можно сказать, наибольшее тяготение к другим правовым системам, то есть системам права, существующим в отдельных странах»), формулирует свои положения в форме, свойственной национальному праву, так как оно является объектом отражения национальных правовых систем¹⁶. «Последние же вступают с ним в межправовые отношения и подключают его положения к национальным механизмам юридической регламентации социальных отношений. Государства, заключающие международный договор, исходят из того, что его положения будут объектом отражения для национального права их стран, и поэтому заранее придают некоторым таким положениям форму, облегчающую их функционирование в данном качестве»¹⁷. В результате этого появляются нормы международных договоров типа п.1 ст.42 советско-польского Договора о правовой помощи: «Право наследования движимого имущества регулируется законодательством той Договаривающейся Стороны, гражданином которой был наследодатель в момент своей смерти».

Как видим, речь идет о коллизионной норме, содержащейся в международном договоре. Касаются ли рассуждения о «международных межправовых отношениях» всех коллизионных норм конкретной правовой системы соответствующего государства, то есть принятых не только в национальном законодательстве автономно, но и посредством заключения им международного соглашения с другим или другими государствами, или только одной их части? Имеет ли значение конструкция «межправового отношения» для других - неколлизионных - норм внутригосударственного права определенной страны? Обо всем этом можно только догадываться, хотя некоторые из приводимых в статье примеров косвенно свидетельствуют о широком подходе ее автора к материальной основе «межправовых отношений». Однако совершенно определенен вывод исследователя применительно к коллизионным правилам, выработанным международно-договорным путем: «...все они по своей сущности являются нормами международного права и регулируют отношения между государствами. Их отличие от классических норм этой системы, прямо говорящих о правах и обязательствах государств, сводится лишь к форме»¹⁸. Уместно напомнить, что ранее похожее мнение по поводу коллизионных норм было высказано Е. Т. Усенко, также посчитавшим их регуляторами международных, к тому же «междувластных» отношений между государствами, но отнесенных им к внутригосударственному, а не к международному праву¹⁹. Еще более ранними предшественниками - представителями российской правовой науки (М. И. Бруном, А. М. Ладыженским) - в ходе исследования этой стороны МЧП были сформулированы весьма нетипичные выводы²⁰.

Почему, спрашивается, столь подробно была освещена данная позиция? Внимание многих юристов, изучавших МЧП, было привлечено к тому, что в качестве предмета (объекта регулирования) назывались «гражданско-правовые» отношения (с указанием или без такового на широкий смысл содержания понятия «гражданско-правовой»). Можно привести значительный список цитат из трудов И. С. Перетерского, Л. А. Лунца, М. М. Богуславского, Г. К. Матвеева и др., которые оперируют именно такой категорией - «правоотношения», когда речь заходит об объекте МЧП. Несмотря на то, что, разумеется, приведенные выше высказывания А. А. Рубанова были неведомы классикам советского международного частного права, напрашивается предположение, что, возможно, они имели в виду именно эту грань объекта МЧП - быть не только социальными отношениями, но и отражать правовые связи между системами? Ведь не зря существует в целом не опровергнутый тезис, который провозглашает коллизионные нормы «нормами о нормах». С учетом этого нельзя ли допустить, что, указывая в качестве предмета МЧП «гражданско-правовые отношения международного характера: в широком смысле слова», отечественные авторы советского периода имели в виду именно такую специфическую особенность норм международного частного права, которая связана с выбором надлежащего права для соответствующей разновидности отношений - правоотношений, то есть общественных отношений, уже считающихся урегулированными нормами права одной из нескольких правовых систем, которые в силу международной природы последних претендуют на их регламентацию? Кроме того, может быть, указание в качестве объекта регулирования МЧП «правоотношений» не что иное, как простая оговорка?

Однако это лишь предположения, поскольку никаких добавлений к изложенным позициям, которые доказывали бы правомерность подобных допущений, к сожалению, нет. Во всяком случае, в последующем, когда в литературе снова затрагивался вопрос о правоте или ошибочности мнений о таком именно конструировании объекта МЧП, его защитники, обосновывая правомерность использования категории «правоотношения» в качестве предмета международного частного права, данный аспект не выделяли²¹. Помимо этого, подобные рассуждения могли бы быть положены в основу, если свести все международное частное право лишь к праву коллизионному. Однако весь ход современного развития МЧП (особенно кодификации, уже произведенные или готовящиеся к осуществлению в различных странах мира, которые в широком масштабе выходят за рамки коллизионных норм)²² говорит, что концепция «межправовых отношений», положенная в основу установления объекта МЧП с помощью категории правоотношения, не охватывает всего многообразия ни социальных отношений, входящих в МЧП, ни норм, предназначенных для правового воздействия на них.

Тем не менее представленный спектр воззрений на коллизионные нормы вне зависимости от того, правильны они или ошибочны, весьма убедительно свидетельствует прежде всего (и, как кажется, бесспорно) о специфичности их природы и невозможности применения к ним стандартных мерок. Особенно это касается неприемлемости отождествления коллизионных норм с простыми отсылочными нормами, нередко встречающимися во многих законодательных актах внутригосударственного права, служащими лишь инструментами юридической техники и облегчающими конструирование нормативного регулирования.

Вторым выводом, вытекающим из нашего анализа, является подтверждение способности коллизионных норм (а значит, и международного частного права в целом) обеспечивать международное взаимодействие правопорядков различных государств и правовых систем как таковых, включая и систему международного права.

Возвращаясь к первейшему сформулированному вопросу о соотношении МПП и МЧП, необходимо искать ответ на путях не «поэлементного» подхода, а с точки зрения иных качеств. Если речь идет о соответствующей идентификации совокупности норм, отметим такое важное достояние теории права, ставшее в последние десятилетия общим и для отраслевых правовых наук, включая и теорию международного права, как понятие системности в праве, возникшее в результате развития философии и теории государства и права. Это обеспечило соответствующее понимание внутригосударственного и международного права. Действительно, когда говорят о национальном либо международном праве, важно осознавать, что право не есть разрозненные нормативные предписания, действующие в обществе и санкционированные государством или соглашением государств, а их системная совокупность.

Проводя структурный анализ систем международного (международного публичного) и внутригосударственного права, следует исходить из того, что каждая из них имеет сложное строение и разветвляется на отрасли, подотрасли, институты, в ряде случаев комплексные отрасли и подотрасли, а также комплексные институты. Поскольку международное частное право не составляет отдельной системы права, а его нормы образуют особую самостоятельную область национального права, структура МЧП должна отражать общие принципы строения обособленной в рамках национального права конкретного государства правовой сферы. В данном случае может быть два варианта: либо это отдельная отрасль внутригосударственного права, либо иная степень его обособления. Рассмотрим эти альтернативы.

С учетом данных общей теории права понятие «правовая отрасль» выступает главным элементом в структуре системы права и единицей, обладающей высокими интегративными свойствами. Эта категория олицетворяет систему, если речь идет о соответствующей идентификации совокупности норм. Здесь также следует отметить наличие системности и в такой совокупности норм. Что же является определяющим для понятия «правовая отрасль»? Когда можно со всей очевидностью говорить о наличии отрасли? К ней, если иметь в виду разработки общей теории права и некоторых отраслевых наук (например, гражданского права), относятся, помимо объекта и метода регулирования, особые функции и задачи²³, которые данная совокупность норм предназначена решать, в том числе более эффективно как раз благодаря своей обособленности. В системе международного права важным системо- и отраслеобразующим фактором выступают специальные принципы, призванные регулировать соответствующую категорию отношений и сложившийся комплекс норм, позволяющих обособить их в отдельную категорию, поскольку они обладают высоким уровнем внутренней общности, с одной стороны, и специфическими качествами по отношению к иным нормам - с другой. Помимо этого, далеко не последнюю роль в выделении норм в отдельную отрасль, что особенно характерно, скажем, в МПП, играет автономность соответствующих правовых предписаний и достаточно развитый (большой в количественном отношении и подвергнувшийся известной степени кодификации) их массив.

Как же в свете указанного обстоят дела в МЧП? Во-первых, существование архиспецифичного объекта регулирования, общие контуры которого были очерчены ранее, вряд ли кто будет оспаривать. Во-вторых, и особые методы правового регулирования, наличествующие и применяемые исключительно в этой области права (то есть метод коллизионно-правового регулирования и метод материально-правового регулирования, особенно с помощью унифицированных международно-договорным путем норм «прямого действия»), не вызывают сомнений в неотъемлемой их принадлежности к международному частному праву, к тому же в качестве характерных средств правового воздействия на регулируемый объект. В-третьих, такая особая функция МЧП, как оформление широкого международного сотрудничества государств и принадлежащих к ним физических и юридических лиц, с редким единодушием признается всеми, кто обращается к проблемам теории или практики международного частного права, начиная с Ф. Ф. Мартенса. Наконец, отчетливо самобытный характер - поистине уникальный - международному частному праву придают, конечно же, коллизионные нормы. Некоторые их грани рассмотрены лишь с одной позиции: способности служить не только регуляторами общественных отношений, но и опосредствовать в то же время взаимодействие правовых систем между собой, будь то национально-правовые системы или международно-правовая система.

В итоге сам собой напрашивается вывод - по всем направлениям требований МЧП удовлетворяет необходимым критериям как первой ступени обособления. Однако соответствует ли подобный статус задачам и, главное, уже выявившимся потребностям как самих общественных отношений, так и системы их правового регулирования? С учетом всех перечисленных уникальных свойств международного частного права, особенно обращения к сложным механизмам действия коллизионных норм, в результате которых конечный регулятивный эффект зачастую достигается благодаря нормам иностранного правопорядка, что в немалой степени и характеризует «международность» МЧП, не является ли более оправданной другая квалификация МЧП - с точки зрения его структурного статуса в системе национального права? Уместно в данном случае вспомнить А. А. Пионтковского, который отмечал, что «от характера определений, соответствующих юридических понятий, юридических институтов, правоотношений и их элементов зависит качество разработки всей данной отрасли юридической науки. От этого в сильной степени зависит и процесс применения действующих правовых норм на практике»²⁴. Представляется, что соответствующая адекватность определения позиции МЧП в рамках системы права его объективным характеристикам будет способствовать тем целям, которые формулируются перед каждой научной дисциплиной, призванной обслуживать «свою» область позитивного права.

По справедливому мнению специалистов в области теории права, правовая абстракция «система права» служит для выражения подразделений, связей и единства правовых норм, их внутренних взаимозависимостей и системы в целом²⁵. Если сопоставить международное частное право с прочими отраслями внутригосударственного права, то с учетом приведенной совокупности и, главное, характера «квалифицирующих» признаков, оно безусловно выходит за рамки понятия «отрасль права», вследствие чего подобная его трактовка и представляется не вполне оправданной. Это проявляется в том, что, во-первых, МЧП в силу специфичности объекта, методов регулирования, источников, а также используемых для регламентации норм обладает, с одной стороны, сильной внутренней «спаянностью» средств регулирования, единством соответствующих категорий норм, устойчивостью связей между составляющими его институтами и не прерывающейся тесной взаимосвязью с международным правом - с другой, что обнаруживает явные системные качества более высокого порядка. Это отмечается и в новейшей литературе: «В системе международного частного права отражены объективные характеристики регулируемых им отношений, их общие свойства и специфические качества. И первые, и вторые, принадлежа однородным отношениям, определяют единство системы международного частного права, которое проявляется во взаимосвязанности и взаимообусловленности его институтов, отдельных структур и норм»²⁶.

Данное свойство (системность на более высоком уровне, нежели системность отрасли), фактически бoльшая разветвленность и усложненность системы в МЧП подкрепляется, во-вторых, наличием «сквозных» институтов и общих начал (таких как «автономия воли», «иммунитет государства», «взаимность», «национальный режим», «режим наибольшего благоприятствования» и т. д.), которые, будучи выражены нормативно, не отличаются характерно ни для одной из внутригосударственных отраслей, в том числе и цивилистических. Причем нельзя не отметить, что это явление - принципы-нормы, присущие МЧП, специфично также и для МПП, но не свойственно внутригосударственному (в частности, гражданскому) праву. Вследствие указанных признаков МЧП, обусловливающих его внутреннюю обособленность, а также отличительных от иных отраслей национального права свойств, особенно цивилистического направления, можно высказать предположение, что оно обладает признаками подсистемы внутригосударственного права.

Отрицание отраслевого статуса МЧП - не редкость в других правовых системах мира. Достаточно красноречивым примером является Великобритания. Дж. Чешир и П. Норт пишут: «Международное частное право не является отдельной ветвью права в том, например, смысле, как договорное право. Оно пронизывает собой всю правовую систему»²⁷. В подобном ключе сконструированы идеи и швейцарского законодателя, если судить по композиции Закона о международном частном праве Швейцарской Конфедерации 1987 г., сфера действия которого в части регулирования международных отношений установлена по единой структурной схеме: а) компетенция швейцарских судов или ведомств; б) применимое право; в) предпосылки признания и исполнения иностранных решений; г) арбитраж и подсудность.

Действительно, коллизионное право (в том значении коллизионной нормы, которую она имеет в международном частном праве)²⁸, располагая системообразующим характером, поскольку пронизывает все сферы регулирования (применительно и к гражданским, семейным, трудовым и иным отношениям), образует своего рода стержень данной подсистемы. В свою очередь обособление за пределами отрасли обусловливают также и материально-правовые нормы (прямого действия) МЧП, унифицированные международными договорами.