!!Экзамен зачет 2023 год / Sobstvennost_v_grazhdanskom_prave-1

"Собственность в гражданском праве"

(5-е издание, переработанное)

(Скловский К.И.)

Глава 8. ПРОБЛЕМА ТРИАДЫ

В нашей литературе проблема триады имеет чрезвычайно большое значение. Она воспроизводится практически во всех легальных дефинициях собственности <1>. Многие ученые ищут в ней смысл собственности. Часто цитируется и высказывание А.В. Венедиктова: традиционный перечень правомочий собственника по владению, пользованию и распоряжению его имуществом представляет выражение того общего, что свойственно праву собственности во всех формациях <2>.

--------------------------------

<1> Под триадой обычно понимают правомочия владения, пользования, распоряжения. Право владения (ius possidendi) означает возможность фактического обладания вещью, удержания ее в своей власти; право пользования вещью и извлечения из нее полезных свойств (ius utendi et ius fruendi) - это возможность эксплуатации вещи и получения от нее плодов и доходов; право распоряжения вещью (ius disponendi) - возможность собственника по своему усмотрению совершать действия, определяющие юридическую судьбу вещи: продавать, закладывать и др. Право распоряжения включает и право уничтожения вещи (ius abutendi).

<2> См.: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность. М.; Л., 1948. С. 17.

Между тем следует согласиться с А.А. Рубановым в том, что "этот перечень не имеет универсального значения" <1>, что если бы "рассматриваемый компонент полностью отсутствовал, нарушений в сфере потребления и обращения не наступило бы" <2>. Хотя последний довод несколько страдает излишним экономическим детерминизмом, А.А. Рубанов компенсирует его достаточно убедительными аргументами исторического порядка. Коротко суть его рассуждений можно изложить так: в Гражданском кодексе Наполеона с целью преодоления средневекового дробления права собственности было одновременно употреблено указание и на правомочия собственника, и на абсолютный характер самого права с упором, конечно, на последнее. В дальнейшем М. Сперанский, желая позаимствовать либеральную модель французского Гражданского кодекса, воспроизвел ее, для маскировки подчеркнув правомочия собственника (триаду) <3>.

--------------------------------

<1> Рубанов А.А. Проблемы совершенствования теоретической модели права собственности // Развитие советского гражданского права на современном этапе / Отв. ред. В.П. Мозолин. М.: Наука, 1986. С. 105.

<2> Там же. С. 100. Е.А. Суханов также указывает на "недостаточность" триады для характеристики содержания права собственности (Гражданское право. М.: Бек, 1994. Т. 1. С. 203). В.П. Мозолин выражает сожаление, что "тенденция ухода от традиционной "триады" правомочий собственника в направлении более широкого подхода к определению содержания субъективного права собственности" "недостаточно отражена в новом законодательстве о собственности" (Мозолин В.П. Право собственности в Российской Федерации в период перехода к рыночной экономике. М., 1992. С. 34).

<3> Рубанов А.А. Указ. соч. С. 105. Это был не единственный неудачный пример перевода понятий ФГК в Свод законов. М.М. Агарков рассказывает, например, о противоречиях, получившихся при перенесении из ФГК в Свод законов норм о деликтах, что "доставило много забот дореволюционным комментаторам" (Агарков М.М. Обязательство по советскому гражданскому праву. С. 419 - 420).

Рассуждения А.А. Рубанова позволяют сделать вывод о случайном в значительной мере появлении триады в нашем законодательстве. В принципе это недалеко от истины. Однако нельзя отбросить те вопросы, которые обязательно встают перед каждым, кто желает покуситься на авторитетную традицию. Во-первых, она не имеет исключительно русского характера и не коренится только в Средневековье.

Еще Гегель, как отмечалось, опирался на логику триады (владение - пользование - договор), раскрывая суть собственности вполне в антифеодальном духе. Нужно быть очень большим оригиналом, чтобы не возразить, что Гегель любую проблему раскрывает только через триаду, но такой аргумент сам по себе еще недостаточен, а гегелевская концепция остается, как уже говорилось, одной из наиболее универсальных. Во-вторых, по мнению многих юристов, триада имеет и доктринальную, и практическую незаменимость.

Требуется самая изощренная и тем не менее всегда более или менее уязвимая аргументация, чтобы доказать возможность включения в право собственности правомочия, не отождествляемого с одним из элементов триады; такие же проблемы характерны и для попыток доказать возможность наличия права собственности помимо триады (вспомним хотя бы начатый А.В. Венедиктовым знаменитый спор о том, в чем суть оставшегося после ареста вещи права собственности, когда все три правомочия утрачены) <1>.

--------------------------------

<1> Подробнее см.: Иоффе О.С. Развитие цивилистической мысли в СССР. Ч. II. Л.: Изд-во ЛГУ, 1978. С. 8 - 9. Употребляемый О.С. Иоффе, как и другими цивилистами, оборот "после утраты всей триады остается некий "сгусток" права собственности", кроме не самых приятных химико-физиологических ассоциаций, не вызывает симпатии и потому, что сохраняется инерция восприятия права собственности как набора, связки правомочий, которые можно если не вычерпать, то хотя бы вычислить.

Однако здесь, кажется, наша юриспруденция попадает в собственную ловушку. Достаточно долго любое проявление собственности юристами - практиками и теоретиками - обламывалось, подстраивалось под одно из известных правомочий, к которому оно было ближе. Система прав оказывала энергичное воздействие на реальные отношения, так что ни одно из них не сохранило своей природной формы под страхом утраты юридического существования. Одновременно, конечно, расширялись, иногда утрачивая четкость очертаний, сами понятия владения, пользования, распоряжения. После этого поиски реальных юридических явлений собственности, не совпадающих с предписанными признаками, действительно весьма затруднительны. Впрочем, мы и не можем указать в нашем законодательстве то время, когда эти правомочия (права) имели совершенно определенное значение.

Это, видимо, не могло не сказаться и на терминологии: поскольку реально существующие отношения не замечались доктриной, то и слов для их обозначения не возникало. В результате при переводе, например, ст. 947 Гражданского кодекса Квебека авторы издания вынуждены написать: "Собственность есть право свободно и безраздельно использовать, пользоваться и распоряжаться имуществом, с учетом пределов и условий его осуществления, установленных законом" <1>. Дело не в том, что "использование" и "пользование" в рамках теории триады ничем не отличаются, а в том, что здесь довольно ясно обозначился косный, тормозящий развитие юридического инструментария эффект самой теории триады, которая не способна ни к собственному развитию, ни к реагированию на действительную сложность имущественных отношений в современном обществе.

--------------------------------

<1> Гражданский кодекс Квебека / Под ред. О.М. Козырь, А.А. Маковской. М., 1999. С. 161. В английском оригинале - use, enjoy, dispose. Искать в этих терминах иное явление триады, конечно, нет никаких оснований. Здесь проявляется совсем иная традиция западного юриста: стремление предельно подробно обозначать путем нанизывания близких по значению, отличающихся лишь оттенками слов, разные грани, стороны одного и того же, облегчая его идентификацию и толкование. Понятно, что эта практика, имеющая в виду главную проблему применения права и вообще любого логического акта - проблему тождества и различения, - не имеет ничего общего с весьма поверхностной "проблематикой триады".

Берем наугад любое дело об ограничении права собственности из европейской практики, например, дело Европейского суда по правам человека Sporrong and Lunnroth. Суд указывает: "The applicants were therefore not formally "deprived of their possessions" at any time: they were entitled to use, sell, devise, donate or mortgage their properties (Заявители однако не были лишены их владения (во французском тексте протокола N 1 говорится о собственности, речь идет, конечно, о праве. - К.С.) ни в один момент: они были вправе пользоваться, продавать, завещать, дарить или передавать в ипотеку их имущество)". Суть казуса состоит в том, что вследствие процедур объявления возможности экспроприации в публичных интересах и вытекающих из них запретов на реконструкции собственники в значительной мере лишились возможности продать, передать в залог (по рыночной цене) и полностью перестраивать свои дома. В то же время право передать по наследству, по-видимому, не было затронуто. В меньшей степени затронуто и право на дарение. Хорошо видно, насколько беспомощной здесь оказалась бы не только терминология и идеология, но и юридическая техника, исходящая из истинности "триады". В конечном счете суд оперирует понятиями, относящимися к собственности как к целому: право стало ненадежным (precarious), упала стоимость объектов недвижимости.

В другом деле - Chassagnou and others v. France - суд прямо говорит о том, что "право охоты" <1> входит в состав права собственности. Думаю, что и Л. Беккер, когда рассчитывал свои 1500 правомочий собственника земли, не имел в виду такого права собственника, тем не менее оно существует и упрямо сопротивляется возможности отождествить его и с пользованием, и с распоряжением (в казусе идет речь о его передаче охотничьей ассоциации); крайним средством для сторонника триады остается вывод о "частичном" совпадении этого права с пользованием или распоряжением. Но эта частичность сама по себе означает бессмысленность триады, поскольку сразу обнаруживает тщетность ее претензий на универсальность, а только в таком качестве она и может найти себе оправдание.

--------------------------------

<1> Об "охотничьем правомочии" пишет и Б.Б. Черепахин (Черепахин Б.Б. Первоначальные способы приобретения собственности по действующему праву // Черепахин Б.Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001. С. 68).

Есть, видимо, смысл привести суждение Т. Оноре: "Возможные типы пользования представляют собой открытый список" <1>. Но совершенно очевидно, что идея открытого списка безнадежно губит весь смысл триады, всегда претендующей на полное исчерпание права собственности. Если же входящие в право собственности отдельные права не могут быть сосчитаны, как это присуще идущей преимущественно от Оноре идее набора, пучка прав, то речь идет, скорее, о практике, чем о теории. В этом смысле концепция "пучка прав" - "достаточно неточное и податливое понятие" <2> (что с гораздо большими основаниями можно сказать об отечественное концепции "триады").

--------------------------------

<1> Honore T. Making Law Bind. Essays Legal and Philosophical. Oxford: Clarendon Press, 1987. P. 168.

<2> Пеннер Дж.И. Картина собственности как "пучка прав" // Российский ежегодник сравнительного права / Под ред. Д.В. Дождева. 2007. N 1. СПб., 2008. С. 112. Работа посвящена критике концепции "пучка прав".

Другим примером сомнительной ценности триады может служить попытка решить на ее почве такой сложный, уходящий в самые недра истории общества вопрос, как природа денег, в частности безналичных. Л. Ефимова, полагая, что "обычно право собственности характеризуется через правомочия владения, пользования и распоряжения", совершает "обычную" логическую операцию и находит, что право пользования, которое "совпадает" с правом распоряжения, принадлежит владельцу счета, а право владения - банку. Вот такая "особенность" у безналичных денег, которые совмещают вещную и обязательственную природу. Этот тезис, впрочем, сразу подвергается ревизии, и режим права собственности для безналичных денег рассматривается уже как фикция. При этом автор не поясняет, являются ли также фикцией его обнаруженные ранее права пользования, распоряжения и владения <1>. А вот если вести анализ не на почве триады (предположим, что автор имеет перед собой только текст ГГУ или вполне разделяет взгляды А. Рубанова и других цивилистов, которые не считают, что право собственности вообще следует "характеризовать через триаду"), то получаем иные выводы: безналичные деньги настолько тесно связаны с личностью банка, что, минуя банк, мы нигде этих денег не найдем: не только в физической форме, но и в юридической. Эта ситуация характерна именно для обязательственной личной связи. Но в то же время - и здесь лежащая на поверхности неразрешимая загадка - не имеется разницы между деньгами наличными и безналичными в качестве средства платежа при том, что как объект права деньги имеют различную природу <2>. Вопрос явным образом смещается в область природы денег, которая уходит глубоко в недра истории общества и совершенно очевидно, что концепция триады ничем не может помочь поискам решения, очередной раз демонстрируя свою бесплодность.

--------------------------------

<1> Ефимова Л. Безналичные деньги - законное средство платежа // Закон. 2000. N 3. С. 82 - 83.

<2> Вопрос рассматривался ранее в отдельной главе.

Кстати, мало обращают внимания на тот парадокс (который особенно является парадоксом с позиций триады), что полезность денег обнаруживается только в тот момент, когда их собственник отдает их, но пока он ими владеет, пользоваться ими никак невозможно.

Особенно страдает от триады "наиболее важное", как обычно указывают ее сторонники, "правомочие распоряжения". Искреннее сочувствие этому важнейшему из правомочий, впрочем, несколько умеряется сомнениями в его существовании.

С. Скороходов, рассматривая договор комиссии, выполняет совершенно обычное для сторонников триады логическое упражнение и приходит к выводу о наличии у комиссионера "права ограниченного распоряжения" <1>. Приходится, стало быть, снова признать деление правомочий (совершенно бессмысленное, повторю, для самой идеи триады). В этом случае непонятно, однако, как оценить сделку комитента по распоряжению товаром, переданным для реализации комиссионеру, - видимо, как самоуправное лишение его и без того "ограниченного" права. Еще менее понятно, в чем состоит это право, если комиссионер обязан совершать сделки, составляющие предмет комиссии. Ведь право состоит не только в возможности определенных действий, но и в возможности их не совершать.

--------------------------------

<1> Скороходов С. Правовой режим вещей по договору комиссии // ЭЖ-Юрист. 2003. N 10. С. 2.

На самом деле, конечно, у комиссионера нет никакого "права распоряжения" (хотя такой бывший в прошлые годы вполне стандартным ход рассуждений применялся не только к комиссии, но и к хранению, поручению и т.д., когда эти договоры классифицировались сообразно комбинациям "правомочий", которым предписывалось движение как на регулируемом перекрестке в разные стороны в зависимости от вида договора) и вообще никаких прав на имущество, кроме законного владения, как оно понимается в ст. 305 ГК РФ. И собственник не отдает ничего из своего права, а лишь лично обязывается перед комиссионером. Продажа осуществляется комиссионером от своего имени - для этого никакого правомочия от собственника получать не нужно, - а вещное действие продажи происходит в силу прямого указания закона, как это всегда происходит при правомерном распоряжении чужим имуществом. У комиссионера ни в какой момент времени нет никакого субъективного права на имущество - неважно, ограниченного или нет <1>.

--------------------------------

<1> Замечу, что ограниченным правом является только вещное право на чужую вещь. Все другие субъективные права на имущество не описываются ГК РФ как ограниченные.

Однако С. Скороходов, оставаясь в жестких рамках триады, приходит к отдающему схоластикой (как и все продукты триады) выводу о том, что "обязательственное правомочие" распоряжаться чужим имуществом "восполняет отсутствие у комиссионера права собственности" <1>. Справедливости ради нужно сказать, что эта идея высказывалась Б.Б. Черепахиным, который не совсем успешно, как мне кажется, пытался справиться с трудностями, вытекающими из германской конструкции вещного договора. В любом случае эти трудности никак не преодолеваются посредством триады.

--------------------------------

<1> Скороходов С. Правовой режим вещей по договору комиссии. С. 2.

Остается также неясной судьба "права ограниченного распоряжения". Исчезло ли оно под воздействием "обязательственного правомочия" распоряжения или же, дополнившись им, сравнилось с правом собственности?

Вопросы могут множиться, ничего не добавляя ни к содержанию закона, ни к содержанию конкретного обязательства и на самом деле весьма непростого <1>.

--------------------------------

<1> Кстати, последующее изложение автором своих взглядов на статус родовых вещей, ставших предметом комиссии, оказалось гораздо более понятным и последовательным. Для этого нужно было всего лишь вернуться на почву классического права, покинув провинциальную и маргинальную (что и есть обозначение тропы) стезю триады.

Проблема триады - проблема прежде всего истории права, и А.А. Рубанов совершенно справедливо указывает на Средневековье как источник возникновения триады <1>.

--------------------------------

<1> Не случайно при принятии ГГУ, что единодушно воспринималось как решительное избавление от юридических пережитков Средневековья, было сформулировано категорическое заявление: "...собственность не является суммой отдельных полномочий" (цит. по: Савельев В.А. Германское гражданское уложение. М.: Изд-во ВЮЗИ, 1983. С. 42.)

Есть смысл несколько подробнее остановиться на этом. Вообще говоря, в римском праве мы найдем указания на отдельные полномочия, связанные с собственностью: uti, frui, habere, possidere и др. <1>. Постепенно вырабатывались и понятия, под которыми понималось в том или ином контексте право, соотносимое с собственностью, обозначаемое как dominium, proprietas, plena in re potestas. Кроме того, возникла уже и конструкция "голого права собственности" (nudum ius Quiritium), которая может казаться логически близкой к идее строения права как набора правомочий <2>.

--------------------------------

<1> Римское частное право. М., 1948. С. 190.

<2> Если при этом правомочия одно за другим будут переданы, то останется одно "голое право", как пустая обойма. Однако знакомство с контекстом, в котором возникло nudum ius, заставляет отказаться от каких-либо ассоциаций с идеей триады или иного перечня. Речь идет о противопоставлении бонитарной и квиритской собственности, причем возникновение бонитарной, хотя формально и не аннулирует квиритскую, но фактически сводит ее к пустой, о чем и говорится в фрагменте (см.: Римское частное право. С. 199; см. также: Смирин В.М. Римская familia и представления римлян о собственности // Быт и античность в истории / Под ред. Г.С. Кнабе. М.: Наука, 1988. С. 26). Как известно, Юстиниан при кодификации просто упразднил квиритскую собственность по этим причинам (как излишнюю).

В связи с этим долгое время бытовал взгляд, согласно которому римскому праву были известны определения собственности как uti frui habere (заимствовано из аграрного закона 111 г. до н.э.) или ius utendi fruendi et abutendi <1>, т.е. составленные по принципу исчерпывающего перечня. Сейчас этот взгляд поставлен под сомнение <2>.

--------------------------------

<1> См., напр.: Победоносцев К.П. Курс гражданского права. Первая часть: Вотчинные права. М., 2002. С. 274.

<2> Смирин В.М. Римская familia и представления римлян о собственности. С. 25.

Действительно, римские юристы употребляли названные термины, а также другие: mancipium, possessio usufructus, usufructus, dominium, proprietas - в разных, часто не совпадающих и взаимоисключающих значениях для различных ситуаций. Под этими терминами понимались: владение; владение, соединенное с пользованием; собственность; неполная собственность; заведомо ограниченное право и др. <1>. При этом, например, владение (possessio) определялось как "некое пользование" (quidam usus) <2>, что при ортодоксальном понимании триады просто бессмысленно (какой смысл в перечне, если его элементы не разграничены даже друг с другом?).

--------------------------------

<1> Там же. С. 25 - 28. См. также: Гарсиа Гаррида М.Х. Римское частное право: казусы, иски, институты / Пер. с исп.; отв. ред. Л.Л. Кофанов. М., 2005. С. 306 и сл.

<2> Смирин В.М. Указ. соч. С. 30.

Еще труднее будет совладать с другим выражением из Дигест: habere possidere (в отрыве от контекста получаем "обладать и владеть"), причем, если обсуждать фактическую и юридическую сторону владения, "habere ближе к констатации факта, чем possidere" <1>.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 183. В оригинальном тексте имеется противопоставление держания и владения, чем в первую очередь и вызвано такое словоупотребление, но для нас здесь важно отсутствие даже намека на то строгое разграничение правомочий, которое неизбежно возникает при введении логики триады или любого иного линейного расщепления собственности.

Показательно, что мнение Павла, согласно которому право пользования и извлечения плодов (usufructus) составляет часть собственности (pars dominii), было отвергнуто тогда же Ульпианом, считавшим недопустимым "всякие попытки частных перечислений состава собственности" <1>. С учетом этого мнения Ульпиана следует оценивать в изобилии встречающиеся в историко-юридической литературе сентенции типа: "Римские юристы разработали основные правомочия собственника. Они говорили, что собственнику принадлежит право пользования вещью, право получения плодов, право распоряжения вещью" <2>. Лишено каких-либо субъективных сомнений и такое уверенное суждение: "Основные элементы права собственности: владение, пользование и распоряжение, обоснованные еще в римском праве, остаются принципиальной основой современного законодательства" <3>.

--------------------------------

<1> Римское частное право. С. 192.

<2> Медведев С.Н. Вестготское законодательство V - VI веков. Ставрополь, 1992. С. 84. А. Косарев также указывает, что "право собственности в Риме, как и в отечественном праве, включало все три правомочия собственника". Впрочем, автор высказывается не столь категорично: во-первых, речь идет только о proprietas, во-вторых, нет утверждения, что лишь тремя правомочиями - possessio, uti, abuti - исчерпывается proprietas (см.: Косарев А.И. Римское частное право. М., 1998. С. 115).

<3> Алехина Л.П., Черевичко Т.В. Некоторые аспекты правовых рисков в отношениях собственности // Правоведение. 1998. N 1. С. 152.

Однако детальное исследование источников приводит В.М. Смирина к хорошо им обоснованному выводу, что римляне не только не выработали единого понятия собственности, четкой юридической терминологии в сфере права собственности, но и не стремились к этому. При этом он приводит действительно великолепную сентенцию Яволена: "Всякая дефиниция в гражданском праве опасна, ибо мало такого, что не могло бы быть опровергнуто" <1>.

--------------------------------

<1> Смирин В.М. Указ. соч. С. 30 - 31. Высказывание Яволена в связи с отсутствием у римских юристов обобщающего понятия собственности цитирует также Е. Липшиц (см.: Липшиц Е.Э. Юридические школы и развитие правоведческой науки // Культура Византии. IV - первая половина VII в. / Отв. ред. З.В. Удальцова. М.: Наука, 1984. С. 367).

Нельзя считать простым совпадением то, что и в упомянутой работе Гегеля в связи с теми же проблемами точно так же цитировался Яволен.

С заключением В.М. Смирина вполне согласуется и замечание В.А. Савельева, исследовавшего тот же предмет: "Римскому праву не присуще понимание права собственности посредством перечисления его основных правомочий" <1>.

--------------------------------

<1> Савельев В.А. Власть и собственность: юридические аспекты собственности в праве классического периода // Древнее право. 1996. N 1. С. 120 - 121.

Неслучайно римляне, создавшие богов для всех существенных явлений их жизни - и духовных, и материальных, - не имели бога (богини) собственности, тогда как такое божество было известно куда менее усердным в религиозной систематике североамериканским индейцами хайда <1>.

--------------------------------

<1> Мосс М. Очерк о даре // Мосс М. Общество. Обмен. Личность. М., 1996. С. 157.

Е.М. Штаерман указывает, что "как известно, римские юристы не дали однозначной дефиниции собственности и наиболее близкого к собственности права на вещь - владения, долгое время от собственности не отделявшегося". Следуя этой логике, Е.М. Штаерман далее сопоставляет и противопоставляет dominium и possessio, хотя и вынуждена отметить неясность и неопределенность "у современных исследователей" понятия dominium <1>.

--------------------------------

<1> Штаерман Е.М. Римская собственность на землю // Древние цивилизации. Древний Рим. М., 1997. С. 331, 348 и сл.

Более глубокой проработке эти и иные юридические формы, соотносимые с собственностью, в римском праве в их развитии подверг Д.В. Дождев, который отмечает, что "конструкция dominium ex iure Quiruitum является результатом индивидуализации семейного имущества, когда potestas... стала мыслиться как функция главы семьи, и сохраняет поэтому потестарные характеристики групповой формы принадлежности". Dominium - "власть - собственность", выражающая позицию в семье и гражданском коллективе, а не "право самоценного индивида".

В архаическую эпоху была выработана сравнительно нестрогая и ограниченная законом во времени форма принадлежности вещи в коммерческом обороте, основанная на взаимном признании сторон - usus auctoritas. "С оформлением института владения позиция одной из сторон (приобретателя) получила признание административной власти и стала отличаться исключительностью на уровне факта". Более высокая степень индивидуализации привела к образованию абсолютной связи лица с вещью, дающей возможность распоряжения в обороте - in bonis. Отсюда возникает и бонитарная собственность, защищенная actio Publiciana и actio Serviana (для залогового кредитора), ориентированная на собственность римских граждан (поскольку только им доступна usucapio) и тем самым соотнесенная с dominium ex iure Quiruitum <1>.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. М., 1996. С. 397 - 399.

Что же касается известной формулировки lex agraria 111 г. до н.э., упоминающего habere possidere frui, как будто следующей триаде, то описываемое ею право, равно как и uti frui habere possidere, "не означая Квиритскую собственность, тождественно фактическому пользованию" <1>. Но для нас еще важнее характеристика прав, данных этим законом, как прекарных, т.е. "с возможностью возврата, обыкновенно обремененных оброком" <2>. Если так, а авторитет М. Вебера достаточно велик, чтобы могли быть основания сомневаться в его суждении, то главный римский "документ" о триаде доказывает совсем обратное. Известно, что прекарист - наиболее бесправный владелец земли, предельно далеко отстоящий от собственника. Следовательно, выводить из закона, описывающего прекарное владение, идею правомочий собственника - значит понимать под собственником существо даже более бесправное, чем крепостной крестьянин. Но, может быть, в этом и обнаруживается весь смысл, весь пафос концепции триады?