из электронной библиотеки / 900076145073399.pdf

русских средневековых текстах‖ (1965); ―Художественная структура ―Евгения Онегина‖ (1966); ―Об оппозиции ―честь — слава‖ в светских текстах Киевского периода‖ (1967);―Проблема художественного пространства в прозе Гоголя‖ (1968); ―О семиотике понятий ―стыд‖ и ―страх‖ в механизме культуры‖ (1970); ―Идейная структура поэмы Пушкина ―Анджело‖(1973) и т. д. Параллельно Л. рассматривает и решает теоретич. вопросы структурного и семиотического изучения литературы, искусства, но все чаще — культуры в целом: проблема сходства искусства и жизни в свете структурального подхода; разграничение лингвистич. и литерведческого понятия структуры; игра и природа искусства, с семиотической точки зрения; знак в искусстве; проблема значений во вторичных моделирующих системах; типология текстов; проблема типологии культуры; проблемы читательского восприятия; искусство в ряду иных моделирующих систем; метаязык типологических описаний культуры; две модели коммуникации в системе культуры и т. п. Нетрудно заметить, как последовательно ученый осваивает все более и более широкий спектр смежных проблем семиотики, обретающих смысл лишь в широком историч. и типологич. контексте культуры: ведь только в таком универсальном контексте можно сопоставлять искусство с другими знаковыми системами, сравнивать типы значений, текстов, коммуникаций, восприятии текста, научных методологий, работающих с текстами на разных уровнях и в разных аспектах их осмысления, культурных языков и метаязыка, с помощью которого можно ―переводить‖ тексты с одного культурного языка на другой. Одновременно Л. демонстрирует возможности новой литературоведч. (шире — культурологич.) методологии при анализе конкретных текстов — поэтических и прозаических, изобразительного искусства и кино, театра и общественно-политической жизни, мифологии и философии. За первое десятилетие разработки структурно-семиотической методологии укрупняется проблематика и монографич. исследований Л. ―Лекции по структуральной поэтике‖ (1964) посвящены главным образом структуре стиха; даже в разделах, посвященных теоретич. вопросам искусства (искусство как семиотическая система; искусство и моделирование; текстовые и нетекстовые структуры и т. д.), речь идет по преимуществу о стихотворном материале и стихосложении. Однако уже в этой, относительно ранней книге Л. заметен его тезис: структурная поэтика (в отличие от поэтики традиционной, описательной) исходит из того, что наблюдаемый феномен — лишь одна из составляющих сложного целого, а значит, любой текст должен рассматриваться в некотором контексте, в сопоставлении и противопоставлении ему. Это, в частности, означало, что стихотворный текст может быть понят лишь в сопоставлении с прозаич., искусство — на фоне нехудожественных явлений и т. д. В следующей большой монографии Л. ―Структура художественного текста‖ ( М., 1970) даже перечень поднимаемых автором проблем впечатляет. Множественность художественных кодов; иерархическое строение текста; проблема информационного ―шума‖, синтагматика и парадигматика текста; художественный смысл повторов; композиция и сюжет; точка зрения; типология текстов и внетекстовых структур. Между тем внимательное чтение монографии Л. показывает, что, несмотря на преобладание литературных, в том числе и стихотворных, примеров анализа, текст понимается автором гораздо шире, нежели просто литературный. Так, вводя в связи с рассмотрением композиции словесного художественного произведения понятие ―рамки‖, Л. обращается к значениям границы текста (отделяющей его от ―нетекста‖), и здесь фигурирует театр с его рампой, картина в живописи, к-рая может в определенных случаях рассматриваться сама как особый текст, внеположенный тому, который в нее заключен; далее фигурируют экран в кино и понятие кинематографического ―плана‖, начало и конец музыкального произведения, наконец, отношение искусства к реальности как ―конечной модели бесконечного мира‖, как отображение целого в эпизоде, как отображение одной реальности в другой, т. е. всегда как перевод. Появляется и пример из внехудожественной области — анализ исходных положений геометрии Лобачевского, где как текст особого рода рассматривается модель геометрич. пространства. Отсюда плавно вытекает проблема

371

художественного пространства как совокупности однородных объектов, связанных между собой определенными смысловыми отношениями; перенесенный в плоскость ―чисто идеологического моделирования‖, язык пространственных отношений становится одним из основных средств осмысления действительности: ―высокий — низкий‖, ―правый — левый‖, ―близкий — далекий‖, ―открытый — закрытый‖, ―дискретный — непрерывный‖ и т. д. Возникающие в ходе подобного моделирования ―картины мира‖ характерны для каждого данного типа культуры, тем самым распространяясь на структуры житейского поведения и философские построения, на мифологию и философско-поэтич. осмысление природы и пр. В свете неизбежно возникающих в сознании антиномич. (бинарных) сопоставлений и противопоставлений любое смысловое пространство (в том числе и художественное) оказывается внутренне поляризованным, а подчас и строго разграниченным; подобное сосуществование неоднородных смысловых полей приводит к осознанию границы между ними как проблемы. Взаимодействие контрастных подпространств одного текста воспринимается как столкновение двух миров (персонажей, присущих им представлений о структуре мира). Так осмысление структуры пространственных отношений в культуре приводит к новым пластам проблематики: сюжета, понимаемого как цепочка перемещений персонажа через границу семантического поля, и точки зрения, становящейся средством выражения мировоззренческой (интерпретирующей, оценочной) позиции автора или персонажа и тем самым выходящей за пределы пространственной семантики (хотя точка зрения возникает именно как пространственное выражение смысловых отношений). Л. обращается к масштабной проблематике семиосферы (см., напр., его кн.: ―Внутри мыслящих миров‖, создававшуюся на протяжении трех десятилетий и вышедшую на английском языке в 1990). Центральная идея книги — текст как смыслопорождающее устройство; через нее осмысляются и проблема автокоммуникации, и риторика, и коммуникации ―автор — аудитория‖, ―замысел — текст‖, и проблема символа в системе культуры. Соответственно семиосфера трактуется как сложная иерархия семиотических пространств или как отношения ―центр — периферия‖ культурного универсума; через систему подобных представлений могут быть осмыслена и типология культур, и межкультурный диалог, и механизмы заимствования и взаимовлияния культур; сам обмен текстами между культурами выглядит как механизм смыслопорождения (например, в культуре принимающей). Постепенно от проблематики истории культуры (по преимуществу русской, но понимаемой хронологически предельно широко — от языческой дохристианской Руси до поэзии И.Бродского и постперестроечных явлений современной культуры) Л. переходит к проблемам методологии истории, трактуемой в семиотическом плане. Само взаимодействие различных типов культур, культурных кодов, текстовых потоков осмысляется как внутренний механизм историч. процесса. Тексты культуры инспирируют и моделируют не только произведения искусства или их противоречивые прочтения аудиторией, не только формы бытового поведения и структуры повседневности (которые Л. анализировал применительно к русской культуре 18 и 19 вв.: дуэли, обеды, светские рауты как особого рода нормативные тексты), но и сами исторические события

— рез-т сложного сканирования культурных текстов. Л. занимает механизм исторической случайности, революционного ―взрыва‖, механизм ―смуты‖; его привлекают концепции хаоса и порядка И.Пригожина, теория катастроф применительно к культурной и социальной истории. Последняя прижизненная книга Л. ―Культура и взрыв‖(М., 1992) представляет собой попытку понять культурно-историч. процессы, происходившие в России на протяжении веков и приведшие русскую историю в 20 в. к катастрофическому взрыву, отголоски которого ощутимы и в к. 20 в., в постперестроечный период. Рассматривая русскую культуру как тип культуры с бинарной структурой, осознающей себя лишь в категориях взрыва, Л. в событиях постсоветской истории усматривает историч. шанс для России ―перейти на общеевропейскую систему и отказаться от идеала разрушать ―старый мир до основания, а затем‖ на его развалинах строить новый‖.

372

Упустить этот шанс Л. считал ―историч. катастрофой‖. Уже будучи всемирно известным ученым (все его осн. труды переведены на европ. и иные языки) — вице-президентом Всемирной ассоциации семиотики, чл.-корр. Британской академии, действит. членом Норв. и Швед. академий, почетным доктором множества ун-тов, Л. так и не был избран (после неоднократных попыток) ни в АН СССР (впоследствии РАН), ни в АН Эст. ССР (всегда существовавшей достаточно автономно и независимо от Москвы). Лишь под конец жизни он был удостоен Пушкинской премии РАН (за цикл исследований о Пушкине) и стал академиком АН Эстонии (1992). В Германии (г. Бохум) действует науч- но-исследоват. Ин-т рус. и советской культуры, к-рый носит имя Ю.М.Лотмана. После кончины Л. интерес к его наследию не только не угасает, но и усиливается : переиздаются труды ученого (общее их число превышает 800), выходят в свет неопубликованные работы; ретранслируется цикл телевизионных передач ―Беседы о рус. культуре‖, к-рые вел Л. по Ленинград. ТВ; в Ин-те высших гуманитар. исследований (ИВГИ) Рос. гос. гуманитар. ун-та (РГГУ) в память об ученом проводятся ежегодные Лотмановские чтения. С каждым годом становится яснее выдающийся вклад Л. в отеч. и мировую гуманитарную науку, его истор. значение как ученого, мыслителя, педагога и гражданина в истории рус. и советской культуры 20 в.

Лэй-шень – в мифологии Древнего Китая бог грома.

Магия апотропейная (от греч. apotropaios – «отвращающий беду») – предохраняющая от всего плохого.

Магия продуцирующая (от лат. produsentis – «производящий») – обеспечивающая плодородие во всех его проявлениях, а также благополучие.

Магический реализм - термин, функционирующий в лат.-амер. критике и культурологии на разл. смысловых уровнях. В узком смысле понимается как течение в лат.-амер. лит-ре 20 в.; иногда трактуется в онтологич. ключе — как имманентная константа лат.-амер. худож. мышления. Сама история термина отражает существенное свойство лат.-амер. культуры — поиск ―своего‖ в ―чужом‖, т.е. заимствование, переиначение зап.-европ. моделей и категорий и приспособление их для выражения собственной самобытности. Формулу ―М.р.‖ впервые применил нем. искусствовед Ф. Ро в 1925 по отношению к авангардистской живописи. Она активно использовалась европ. критикой в 30-е гг., но позже исчезла из научного обихода. В Лат. Америке ее возродил в 1948 венесуэл. писатель и критик А. Услар-Пьетри для характеристики своеобразия креольской лит-ры. Наибольшее распространение термин получил в 60-70-е гг., в период т.н. ―бума‖ лат.-амер. романа. Понятие М.р. обретает целесообразность только в том случае, если применяется по отношению к конкр. кругу произв. лат.-амер. лит-ры 20 в., к- рые имеют ряд специфич. черт, принципиально отличающих их от европ. мифологизма и фантастики. Эти черты, ясно воплотившиеся в первых произв. М.р. — повести А. Карпентьера ―Царство земное‖ и романе М.А. Астуриаса ―Маисовые люди‖ (оба 1949), таковы: героями произв. М.р., как правило, являются индейцы либо негры; в качестве выразителей лат.-амер. самобытности они рассматриваются как существа, отличающиеся от европейца иным типом мышления и мировосприятия. Их дорациональное сознание и магич. мировидение делает весьма проблематичным, а то и невозможным их взаимопонимание с белым человеком; в героях М.р. личностное начало приглушено: они выступают как носители коллективного мифол. сознания, к-рое становится гл. объектом изображения и тем самым произв. М.р. обретает черты психол. прозы; писатель систематически заменяет свой взгляд цивилизованного человека взглядом примитивного человека и пытается высветить действительность через призму мифол. сознания; в рез-те изображаемая действительность подвергается разл. рода фантастич. аберрациям. Поэтика

373

и худож. принципы М.р. в немалой степени сложились под влиянием европ. авангардизма. Общий интерес к первобытному мышлению, магии, примитиву, охвативший зап.-европ. интеллектуально-худож. круги в 1-й трети 20 в., стимулировал интерес лат.-амер. писателей к индейцам и афроамериканцам. В лоне европ. культуры была создана и концепция принципиального отличия дорационалистич. мышления от цивилизованного. У авангардистов, гл. обр. сюрреалистов, лат.-амер. писатели заимствовали нек-рые принципы фантастич. преображения действительности. Вместе с тем в соответствии с логикой развития всей лат.-амер. культуры все эти стимулы и заимствования были обращены на свою культурную почву, переиначены, приспособлены для выражения чисто лат.-амер. мировидения. Абстрактный дикарь в произв. М.р. обрел этнокультурную конкретность и явственность; концепция разных типов мышления была проецирована в плоскость культурного, цивилизационного противостояния Лат. Америки и Европы; сюрреалистич. надуманный сон сменился реально бытующим мифом. Т.о. идеологич. основу М.р. составило стремление писателя выявить и утвердить самобытность лат.-амер. действительности и культуры, идентифицируемой с мифол. сознанием индейца либо афроамериканца.

Малиновский (Malinowski) Бронислав Каспер (1884-1942) - англ. этнограф и социолог польского происхождения, один из основателей и лидеров функциональной школы в англ. социальной антропологии. Изучал физику и математику в Ягеллон. ун-те в Кракове, где получил в 1908 степень доктора философии. Под влиянием книги Фрэзера ―Золотая ветвь‖ стал изучать антропологию. В Лейпциг, ун-те изучал психологию и истор. политэкономию под руководством Вундта и К. Бюхера, в 1910 поступил в Лондон, школу экономики. В 1914-18 проводил интенсивные полевые исследования в Меланезии (Н. Гвинея, о-ва Тробриан). С 1927 проф. социальной антропологии в Лондон, ун-те; возглавил кафедру антропологии. В 1938-42 работал в Йельском ун-те (США). Осн. труды: ―Аргонавты зап. части Тихого океана‖ (1922), ―Преступление и обычай в аборигенном об-ве‖ (1926), ―Секс и подавление в аборигенном об-ве‖ (1927), ―Сексуальная жизнь аборигенов северо-зап. Меланезии‖ (1929), ―Коралловые сады и их магия‖ ( 1935), ―Научная теория культуры‖ (1944), ―Динамика культурного изменения‖ (1945), ―Магия, наука и религия‖ (1948). М. противостоял эволюционистским и диффузионистским теориям культуры, выступал против рассмотрения отд. черт, аспектов, элементов культуры в отрыве от культурного контекста. Культуру он понимал как целостную, интегрированную, согласованную систему, все части к-рой тесно связаны друг с другом. Исходя из этого, он требовал рассматривать каждый аспект культуры в том целостном культурном контексте, в к-ром он функционирует. Считая культуру универсальным феноменом, он утверждал, что культуры принципиально сравнимы и что сравнит, анализ культур позволяет открыть универсальные культурные закономерности. Он придавал большое значение сбору эмпирич. материала в ―полевых‖ условиях и внес большой вклад в развитие методол. принципов полевого исследования. Гл. задача полевого антрополога — понять чужую культуру, увидеть ее ―изнутри‖, глазами человека, живущего в этой культуре. Выполнение этой задачи возможно только с помощью включенного наблюдения: исследователь должен жить среди тех людей, к-рых он изучает, наблюдать во всех подробностях их повседневное поведение, собирать и фиксировать малейшие детали их жизни, общаться с ними на их родном языке и т.д. Все теор. обобщения должны опираться на собранные т.о. факты. Но факты, прежде чем стать основой для обобщений, нуждаются в систематизации, классификации и интерпретации; полевой антрополог нуждается в методологии, к-рая обеспечила бы возможность такой систематизации. В качестве такого метода М. предложил функциональный подход, ориентированный на изучение живых культур, позволяющий избежать произвольных и необоснованных обобщений и являющийся необходимой предпосылкой полевого исследования и последующего сравнит, анализа. В основе функционального подхода М.,

374

сложившегося под влиянием франц. социол. школы, лежит допущение, что ―в каждом типе цивилизации каждый обычай, материальный предмет, идея и верование выполняют опр. жизненную функцию, имеют некую задачу, к-рую они должны выполнять, представляют собой незаменимую часть в пределах работающего целого‖. Этот принцип, названный впоследствии ―постулатом универсальной функциональности‖, был подвергнут острой критике. М. выводил культуру из человеч. потребностей: первичных (базовых потребностей в пище, крове, одежде и т.д.) и вторичных (производных, культурных по происхождению). В центре исследований М., опирающихся гл. обр. на данные, собранные им в экспедиции на о-вах Тробриан, лежал анализ разл. культурных институтов, реализующий его функционалистскую парадигму (первобытная экономика, церемониальный обмен, магия, религ. верования, мифологии, брак и семья, культурные изменения и т.д.). М. сыграл решающую роль в формировании англ. школы антропологии, внес большой вклад в трансформацию спекулятивной антропологии 19 в. в совр. науку о человеке. Высоко оцениваются его попытки внедрения в антропологию психол. объяснений.

Ману – в древнеиндийской мифологии первочеловек, прародитель всех людей, первый смертный, спасшийся от потопа.

Мардук - в шумеро-аккадской мифологии первоначально бог города Вавилон, впоследствии – верховное божество, «владыка богов».

Массовая культура - своеобразный феномен социальной дифференциации совр. культуры. Хотя функциональные и формальные аналоги явлений М.к. встречаются в истории, начиная с древнейших цивилизаций, подлинная М.к. зарождается только в Новое время в ходе процессов индустриализации и урбанизации, трансформации сословных об-в в национальные, становления всеобщей грамотности населения, деградации многих форм традиц. обыденной культуры доиндустриального типа, развития техн. средств тиражирования и трансляции информации и т.п. Особое место в жизни совр. сооб-в М.к. заняла в рез-те процессов социокультурной модернизации вт. пол. 20 в. и перехода от индустриального к постиндустриальному (информ.) этапу технол. развития. Если в традиц. сооб-вах задачи общей инкультурации личности человека решались преимущественно средствами персонализированной трансляции норм мировоззрения и поведения от обучающего к обучаемому, причем в содержании транслируемого знания особое место занимал личный жизненный опыт воспитателя, то на стадии сложения нац. культур возникает необходимость в радикальной институционализации и универсализации содержания транслируемого социального опыта, ценностных ориентации, паттернов сознания и поведения в нац. масштабе, в формировании соответствующих общенац. (а позднее и транснациональных) норм и стандартов социальной и культурной адекватности человека, инициировании его потребит, спроса на стандартизированные формы социальных благ и атрибутов престижности, в повышении эффективности работы механизмов социальной регуляции посредством управления интересами и предпочтениями людей в масштабе социальных страт и целых наций и т.п. Это в свою очередь потребовало создания канала трансляции социально значимой информации максимально широким слоям населения, смысловой адаптации и ―перевода‖ этой информации с языка специализированных областей познания и социокультурной практики на языки обыденного понимания неподготовленных к тому людей, а также манипулирования сознанием массового потребителя в интересах ―производителя‖ этой информации. Реализатором такого рода задач и стала М.к. Среди осн. направлений и проявлений совр. М.к. можно выделить следующие:

375

—индустрия ―субкультуры детства‖ (детская лит-ра и искусство, промышленно производимые игрушки и игры, детские клубы и лагеря, военизированные и др. организации, технологии коллективного воспитания и т.п.), преследующая цели явной или закамуфлированной универсализации воспитания детей, внедрения в их сознание стандартизированных норм и паттернов личностной культуры, идеологически ориентированных миропредставлений, закладывающих основы базовых ценностных установок, официально пропагандируемых в данном сооб-ве;

—массовая общеобразоват. школа, тесно коррелирующая с целевыми установками ―субкультуры детства‖, приобщающая учащихся к основам научных знаний, филос. и религ. представлений об окружающем мире, к истор. социокультурному опыту коллективной жизнедеятельности людей, стандартизирующая все эти знания и представления на основе типовых программ и редуцирующая их к упрощенным формам детского сознания и понимания;

—средства массовой информации, транслирующие населению текущую актуальную информацию, ―растолковывающие‖ рядовому человеку смысл происходящих событий, суждений и поступков деятелей из специализированных сфер обществ, практики и интерпретирующие эту информацию в русле и ракурсе, соответствующем интересам ангажирующего данное СМИ ―заказчика‖, т.е. фактически формирующие обществ, мнение по тем или иным проблемам в интересах данного ―заказчика‖;

—система нац. (гос.) идеологии и пропаганды, ―патриотического‖ воспитания граждан и пр., контролирующая и формирующая политико-идеол. ориентации населения, манипулирующая его сознанием в интересах правящих элит, обеспечивающая полит, благонадежность и желат. электоральное поведение людей, ―мобилизационную‖ готовность об-ва и т.п.;

—массовая социальная мифология (национал-шовинизм и истерич. ―патриотизм‖, социальная демагогия, квазирелиг. и паранаучные учения, кумиромания и пр.), упрощающая сложную систему ценностных ориентации человека и многообразие оттенков мироощущений до элементарных оппозиций (―наши — не наши‖), замещающая анализ сложных многофакторных причинно-следственных связей между явлениями и событиями апелляцией к простым и, как правило, фантастич. объяснениям (―мировой заговор‖, ―поиски инопланетян‖ и т.п.), что в конечном счете освобождает людей, не склонных к сложным интеллектуальным рефлексиям, от усилий по рац. постижению волнующих проблем, дает выход эмоциям в их наиболее инфантильном проявлении;

—массовые полит, движения (политико-идеол. партийные и молодежные организации, массовые полит. манифестации, демонстрации, пропагандистские кампании и пр.), инициируемые правящими или оппозиционными элитами с целью вовлечения в массовые полит, акции широких слоев населения, в большинстве своем весьма далеких от политики и интересов элит, мало понимающих смысл предлагаемых им полит, программ, на поддежку к-рых их мобилизуют методом нагнетания коллективного полит, или националистич. психоза;

—система организации и стимулирования массового потребит, спроса (реклама, мода, секс-индустрия и иные формы провоцирования потребит, ажиотажа вокруг вещей, идей, услуг и пр.), формирующая в обществ, сознании стандарты престижных интересов и потребностей, образа и стиля жизни, имитирующая в массовых и доступных по цене моделях формы ―элитных‖ образцов, управляющих спросом рядового потребителя на

376

предметы потребления и модели поведения, превращающая процесс безостановочного потребления разл. социальных благ в самоцель существования;

—индустрия формирования имиджа и ―улучшения‖ физич. данных индивида (массовое физкульт. движение, культуризм, аэробика, спортивный туризм, индустрия услуг по физич. реабилитации, сфера мед. услуг и фармацевтич. средств изменения внешности, пола и т.п), являющаяся специфич. областью общей индустрии услуг, стандартизирующая физич. данные человека в соответствии с актуальной модой на имидж, гендерный спрос и пр. или на основании идеол. установок властей на формирование нации потенциальных воинов с должной спортивно-физич. подготовленностью;

—индустрия досуга, включающая в себя массовую худож. культуру (приключенч., фантастич. и ―бульварная‖ лит-ра, аналогичные ―развлекат.‖ жанры кино, карикатура и комиксы в изобразит, искусстве, оперетта, эстрадная, рок- и поп-музыка, эстрадная хореография и сценография, конферанс и прочие ―разговорные‖ жанры эстрады, синтетич. виды шоу-индустрии, худож. кич, идеологически ангажированные и политикоагитационные произведения в любых видах искусства и т.п.), массовые постановочнозрелищные представления, цирк, стриптиз и иные виды эротич. шоу, индустрия курортных и ―культурно‖-туристич. услуг, проф. спорт (как зрелище) и т.п., являющаяся во многих отношениях эквивалентом ―субкультуры детства‖, только оптимизированным под вкусы и интересы взрослого или подросткового потребителя, где используются техн. приемы и исполнит. мастерство ―высокого‖ искусства для передачи упрощенного, инфантилизированного смыслового и худож. содержания, адаптированного к невзыскат. интеллектуальным и эстетич. запросам массового потребителя, используются средства техн. тиражирования этой продукции и ее ―доставки на дом‖ потребителю посредством электронных СМИ и достигается эффект психол. релаксации человека, перегруженного нервными стрессами и утомит, ритмикой социальных процессов повседневности, а также ряд иных, более частных направлений М.к.

Вотеч. обществ, сознании сложилось стереотипное представление о М.к. как о явлении исключительно зап. (преимущественно амер.) происхождения. В действительности и осн. массив советской офиц. культуры (―социалистической по содержанию‖) вполне соответствует критериям М.к., но только специфич. ―тоталитарного‖ типа, ориентированной на политико-идеол. манипулирование сознанием людей, социальную демагогию в виде непосредств. агитации и пропаганды информ., худож. и иными средствами, на инициирование ―мобилизационных‖ и милитаристских настроений в об-ве, революц. мифологию ―социальной аскезы‖ и т.п. Хотя М.к., безусловно, является откровенно инфантильным ―эрзац-продуктом‖ специализированных областей культуры, тем не менее этот феномен порождается очень важными объективными процессами общей социокультурной трансформации сооб-в, при к-рых социализирующая и инкультурирующая функции традиц. обыденной культуры, основывающейся на обобщенном социальном опыте доиндустриальной эпохи, утрачивает методич. эффективность и содержат, актуальность. При этом М.к. фактически принимает на себя функции первичной (неспециализированной) инкультурации личности и, вполне вероятно, представляет собой некое эмбриональное проявление созревающей обыденной культуры нового типа, аккумулирующей социальный опыт жизнедеятельности на индустриальном и постиндустриальном этапах социальной эволюции, разумеется, еще не прошедшей процесса истор. селекции, аксиологизации наиболее эффективных и отбраковывания социально неприемлемых черт и форм.

Мелетинский Елеазар - закончил школу в Москве, затем факультет литературы, искусства и языка Института истории, философии и литературы (ИФЛИ, 1940). Окончил

377

курсы военных переводчиков, воевал на Южном фронте, затем на Кавказском фронте. В 1943-1944 гг. обучался в аспирантуре Среднеазиатского государственного ун-та в Ташкенте, а после еѐ окончания стал старшим преподавателем этого вуза. В 1945 г. защитил кандидатскую диссертацию "Романтический период в творчестве Ибсена". В 1946 г. перешѐл в Карело-Финский университет (Петрозаводск) и там проработал заведующим кафедрой литературы до 1949 года (а в 1946-1947 — еще и заведующим отделом фольклора карело-финской базы АН СССР). Арестован в период антисемитской кампании (1949). Провел полтора года в следственных изоляторах (пять с половиной месяцев в одиночной камере), приговорен к десяти годам лишения свободы. Освобожден из лагеря и реабилитирован только осенью 1954 года. С 1956 по 1994 гг. работал в Институте мировой литературы имени А.М. Горького (ИМЛИ РАН). Он был ответственным редактором нескольких десятков научных изданий, руководил коллективными трудами Института (3), принимал самое деятельное участие в создании многотомной "Истории всемирной литературы" (Т. 1-8, М., 1984-1993), являясь членом редколлегии отдельных ее томов, автором разделов, посвященных происхождению и ранним формам словесного искусства, литературам средневековой Европы, Дании, Норвегии, Исландии, Швеции, Ближнего Востока, Средней Азии, эпическим традициям народов Кавказа и Закавказья, Центральной Азии и Сибири (4). Член редколлегии (с 1969)

иглавный редактор (с 1989) серий "Исследования по фольклору и мифологии Востока" и "Сказки и мифы народов Востока" (выпускаемых Главной редакцией восточной литературы издательства "Наука"; с 1994 — Издательская фирма "Восточная литература"), член международных научных обществ — Общества по исследованию повествовательного фольклора (Финляндия), Международной ассоциации по семиотике (Италия). С 1989 по 1994 год Е.М.Мелетинский исполнял обязанности профессора Московского Государственного университета на кафедре истории и теории мировой культуры, созданной тогда философским факультетом МГУ. С конца 80-х годов он читал лекции в университетах Канады, Италии, Японии, Бразилии, Израиля, выступал на международных конгрессах по фольклористике, сравнительному литературоведению, медиевистике и семиотике. В начале 1992 года возглавил Институт высших гуманитарных исследований РГГУ. Отдал много сил и времени реализации заложенных в него идей развития рационального гуманитарного знания, широких компаративных и типологических исследований культурных традиций, ликвидации разрыва между научным и педагогическим процессами. В РГГУ он читал курс лекций по сравнительной мифологии и исторической поэтике, руководил работой научных семинаров и создаваемыми здесь коллективными трудами, являлся главным редактором журнала "Arbor mundi" ("Мировое древо"), который выпускается Институтом высших гуманитарных исследований с 1992 года. Будучи создателем собственной школы в науке, сам Е.М.Мелетинский является прежде всего продолжателем традиций А.Н.Веселовского. К ним он обращается еще в 40-е годы под влиянием В.М.Жирмунского, единственного человека, которого он называл своим учителем. Для Е.М.Мелетинского (вслед за В.М.Жирмунским и А.Н.Веселовским) в центре научных интересов находилось движение повествовательных традиций во времени и их генезис, причем Мелетинского отличает особое внимание к архаической словесности, ее социальной и этнокультурной обусловленности. Им рассмотрены судьбы в устной и книжной словесности основных тем

иобразов мифологического повествования, статус поэтического слова и фольклорного жанра в архаике, описаны происхождение и эволюция народной сказки, а также ее центрального персонажа — социально-обездоленного младшего брата, сироты, падчерицы, изучены первобытные истоки и этапы сложения повествовательных традиций

иэпических жанров. Под этим углом зрения на основе огромного сравнительного материала, в своей совокупности охватывающего устные традиции народов всех континентов, им проанализированы основные жанры сказочного и героико-эпического фольклора, начиная с их наиболее ранних форм, сохраненных в ряде бесписьменных

378

культур и отраженных в некоторых образцах древней и средневековой словесности. Следует назвать его статьи о северо-кавказских "нартских" сказаниях, о карело-финском и тюрко-монгольском эпосе, о фольклоре народов Австралии и Океании и многие другие. В русле той же методологии предпринято монографическое изучение "Старшей Эдды" как памятника мифологического и героического эпоса, что позволило выявить устные основы составляющих ее текстов. Продолжая рассмотрение исторической динамики эпических традиций, Е.М.Мелетинский обратился к материалу средневекового романа — во всем многообразии его национальных форм: европейский куртуазный роман, ближневосточный романический эпос, дальневосточный роман, причем в занятиях данной темой он вновь возвратился к исследованиям по медиевистике (именно в сравнительно-типологическом аспекте), начатым в свое время при работе над "Историей всемирной литературы" и продолженным при написании монографии об "Эдде". Своеобразным итогом этих исследований явилась книга "Введение в историческую поэтику эпоса и романа" (16), содержащая описание закономерностей развития эпических жанров от их первобытных истоков до литературы Нового времени. Наконец, к тому же циклу работ примыкает монография, посвященная сравнительно-типологическому анализу новеллы, опять-таки начиная с фольклорной сказки и анекдота и кончая рассказами Чехова. Особое место в исследованиях Е.М.Мелетинского занимает мифология, с которой в той или иной степени связаны истоки повествовательного фольклора и наиболее архаические формы литературных мотивов и сюжетов. В его статьях и книгах проанализированы устные мифы аборигенов Австралии и Океании, Северной Америки и Сибири, а также отразившиеся в книжных памятниках мифологии народов древнего мира и средневековья ("Эдда"). Значительный международный резонанс получила обобщающая монография "Поэтика мифа", в которой рассмотрение мифологии предпринято, начиная с ее наиболее архаических форм, вплоть до проявлений "мифологизма" в литературе XX века (проза Кафки, Джойса, Томаса Манна). Е.М.Мелетинский являлся заместителем главного редактора двухтомной энциклопедии "Мифы народов мира" (со времени своего выхода в свет в 1980 году уже выдержавшей несколько изданий), главным редактором во многом дополняющего ее "Мифологического словаря" (первое издание — 1988 год), а также одним из основных авторов обоих трудов. Его же перу принадлежат статьи о мифе и мифологии, о Леви-Стросе и его концепциях, о ритуально-мифологической критике и т.д. в "Большой советской энциклопедии" (Т. 14), "Краткой литературной энциклопедии", "Литературном энциклопедическом словаре", "Философском энциклопедическом словаре". В своих трудах, посвященных изучению эпических памятников, фольклорномифологических циклов и традиций Е.М.Мелетинский выступает прежде всего как фольклорист-теоретик, для которого специальное, сколь угодно подробное рассмотрение устного или книжного текста — лишь этап на пути познания более общих историкопоэтических закономерностей развития повествовательных форм традиционной словесности. Основным инструментом этого познания являются взаимодополняющие приемы сравнительно-типологического и структурно-семиотического исследований. Обращение Е.М.Мелетинского в 60-е годы к методам структурно-семиотического анализа соответствует одному из главных направлений исследовательского поиска в отечественной науке. В известном смысле путь от незаконченной "Поэтики сюжетов" А.Н.Веселовского прямо вел к "Морфологии сказки" В.Я.Проппа, в свою очередь заложившей основы структурной фольклористики. Тут сыграло свою роль и давнее увлечение Елеазара Моисеевича точными науками, интерес к возможностям их использования в гуманитарных дисциплинах, к применению в данных областях приемов точного анализа. Со второй половины 60-х годов Е.М.Мелетинский вел "домашний" семинар, посвященный проблемам структурного описания волшебной сказки; результаты этой работы, развивающей идеи В.Я.Проппа с использованием новых методологических приобретений того периода, докладывались на заседаниях Тартуских Летних школ, публиковались в виде статей в издаваемых Тартуским Государственным университетом

379

"Трудах по знаковым системам" и неоднократно переводились на иностранные языки. В 1971 году работа была удостоена международной премии Питре (разумеется, ни сам Мелетинский, ни его коллеги не попали в Италию на церемонию вручения этой премии). Обращение к структурно-семиотическим методам сопровождалось у Е.М.Мелетинского не предпочтением синхронического анализа по сравнению с диахроническим (что характерно для структурализма, особенно раннего), а принципиальным совмещением обоих аспектов исследования, типологии исторической и структурной, как это сформулировал сам ученый в одной из статей начала 70-х годов (24); тенденция, опятьтаки преобладающая в отечественной науке, для которой историческое бытие традиции всегда оставалось предметом неослабеваемого внимания. В фокусе исследовательских интересов Мелетинского находится скорее парадигматический, чем синтагматический уровень анализа; соответственно, используется не только методика В.Я.Проппа (включая ее современные интерпретации), но и достижения структурной антропологии, прежде всего — в трудах К.Леви-Строса. С этим связано углубленное изучение семантики фольклорного мотива и сюжета, модель описания которых была разработана Е.М.Мелетинским на материале палеоазиатского мифологического эпоса о Вороне. Занятия глубинной мифологической семантикой традиционного мотива приводят ученого к следующей большой теме — к исследованию фольклорных архетипов, в "классическое" юнгианское понимание которых Е.М.Мелетинский вносит серьезные коррективы. Опыт изучения архаических, прежде всего мифологических традиций дает ему основание отказаться от несколько одностороннего и модернизированного подхода к проблеме генезиса и функционирования этих древнейших в человеческой культуре ментальных структур. От изучения мифологических архетипов в фольклорной сюжетике ученый переходит к анализу архетипических значений в произведениях русской классики. Вообще в 90-е годы Елеазар Моисеевич все больше внимания уделяет русской литературе XIX века (Пушкину, Достоевскому), рассматривая ее в аспектах компаративистики, структурной и исторической поэтики. В книгах и статьях Мелетинского выделяются три доминантных исследовательских направления:

1) типология и исторические трансформации основных образов в мифе и фольклоре, а также в восходящих к ним литературных памятниках Древности, Средневековья и Нового времени.

2) структурные и стадиальные соотношения трех больших жанрово-тематических комплексов устной словесности (миф, сказка, эпос).

3) сюжетная организация фольклорного повествования и семантическая структура мотива.

Исходным материалом при обсуждении подобных вопросов для Мелетинского является миф. Отсюда — устойчивое внимание к архаическим традициям, не только представляющим большой самостоятельный интерес, но и имеющим важнейшее парадигматическое значение для позднейших культурных формаций. При этом Мелетинский избегает и архаизирующей мифологизации современности, и неоправданной модернизации архаики. Тем не менее, именно в архаике обнаруживаются истоки и наиболее выразительные проявления "базовых" ментальных универсалий, проступающих в сказочно-эпических повествовательных структурах и в глубинных значениях литературно-фольклорных мотивов. Изучение структурной типологии традиционных сюжетов и семантики мотивов приводит Е.М.Мелетинского к формулированию концепции литературно-мифологических архетипов. Наличие близких содержательных и формальных подобий в семиотических текстах разных культур, в том числе — не связанных между собой родством или близким соседством, демонстрирует наличие принципиального единообразия в мировом литературном процессе. Это наиболее наглядно видно в фольклорных традициях — прежде всего, в архаических (хотя далеко не

380