bF8yCUKxob

венных знаний, определенным образом ангажирована и изолирована от мнений и оценок, циркулирующих в широкой социальной среде. Поэтому «большая наука» как социальный институт является, по его мнению, одним из главных производителей рисков. И в этом заключается одно из главных противоречий практики функционирования рисков и возможности их научного исследования.

Немецкий социолог отказывается и от принципа нейтральности, принятого в социологии знания, полагая, что социальные науки должны взять на себя не только исследовательские, но и политические задачи. По его мнению, в обществе риска даже умеренно-объективистская оценка последствий риска включает политику, этику и мораль. Политизация социального познания означает концентрацию исследователя на порождающем риски социально-политическом контексте (политических процессах, конфликтах, ценностных различиях и др.). При этом заметим, что в своей работе У. Бек основное внимание сосредоточил на рисках экологического порядка, а также на рисках, порожденных процессами модернизации. Так, анализируя экологические риски, У. Бек так определяет их специфику следующим образом: «Многие из рисков нового типа (радиационное или химическое заражение, вредные вещества в пище, цивилизационные болезни) абсолютно не поддаются непосредственному чувственному восприятию человека. На передний план все больше и больше выдвигаются опасности, которых люди, им подверженные, часто не видят и не ощущают, опасности, которые скажутся уже не при жизни этих людей, а на их потомках, в любом случае такие опасности, для обнаружения и интерпретации которых нужны «воспринимающие органы» науки – теория, эксперименты, измерительные инструменты»1.

По его мнению, непрофессионалы должны иметь равные права с наукой в определении риска и принятии решений относительно его устранения (смягчения, компенсации). Поскольку речь идет о массовых социальных процессах – восприятии и оценке риска и формировании на этой основе политических программ, социология приобретает ключевую роль в системе взаимодействия «наука – массовое общество». Эта роль состоит в критическом и мобилизующем действии, направленном на изменение парадигмы социального познания, на создание основы для социальной критики науки и форм ее взаимодействия с обществом. Социолог настаивает на демократизации науки, ее большем внимании к нуждам различных социальных групп и слоев, на праве непрофессионалов выступать в качестве «гражданских экспертов» и носителей локального знания, необходимого для вычисления риска в конкретных условиях места и времени.

Как считает У. Бек, прежние научные методологии, основанные на принудительной каузальности, более не являются удовлетворительными.

1 Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000. С. 30.

51

Если при анализе рисков ставка делается на выявление жестких причинноследственных связей, то непредвиденными последствиями тому может быть аккумуляция современных рисков. «Ученые настаивают на «добротности» своей работы, держат на высоком уровне теоретико-методоло- гическое существование. Именно отсюда вытекает своеобразная аналогика общения с рисками. Умение настаивать на недоказанности причинных взаимосвязей вполне приличествует ученому и даже достойно похвалы. Но для подверженных риску такой подход оборачивается своей противоположностью: он ведет к накоплению рисков»1.

У. Бек приводит еще один пример, свидетельствующий о противоречии научного знания, о возможных рисках и практике их возникновения и функционирования. Ученый пишет: «Исследования надежности реакторов ограничиваются оценкой определенных рисков, поддающихся количественному анализу на примере вероятных аварий. Размеры риска с самого начала сводятся к проблеме технической управляемости. Но в публичных дискуссиях играют роль такие особенности риска, какие учеными вовсе не исследуются, например распространение атомного оружия, противоречие между человеческим организмом (ошибки, несостоятельность) и безопасностью, долгосрочность и необратимость принятых технологических решений, ставящих под угрозу жизнь следующих поколений. Иными словами, в дискуссиях о рисках обнажаются трещины и разрывы между научной и социальной рациональностью в обращении с цивилизационными потенциалами риска»2.

Таким образом, научные знания о рисках индустриального развития должны быть соотнесены с социальными ожиданиями и оценочными горизонтами в той мере, в какой социальная полемика и восприятие рисков, в свою очередь, зависят от научных аргументов.

Несколько изменив известное высказывание, У. Бек утверждает: «Научный рационализм без социального – пуст, социальный без научного – слеп»3. Кроме этого, как теоретик концепции «общества рисков», ученый справедливо делает вывод о том, что в обществе риска жизненные ситуации и выработка знаний непосредственно связаны и переплетены между собой. У. Бек вскрывает еще одно противоречие между рисками и знанием о них. Он отмечает, что различие между (рациональной) научной констатацией рисков и (иррациональным) их восприятием ставит с ног на голову роль научной и социальной рациональности в осмыслении цивилизационных рисков. Оно содержит в себе фальсификацию истории. Все то, что мы знаем сегодня о рисках и опасностях научно-технической цивилизации,

52

утвердилось в борьбе с массированным отрицанием угрозы, с нередко ожесточенным сопротивлением «научно-технической рациональности», отмеченной самодовольно-ограниченной верой в прогресс.

Исходя из этого, исследователь делает неутешительный вывод о том, что научное исследование рисков повсюду тащится следом за критикой социальной среды, прогресса и культуры индустриальной системы1. При этом всем тем, кто занимается этими проблемами, необходимо попытаться найти ответы на вопросы о том, какие систематические ошибки и источники заблуждений заложены в научном осмыслении рисков, проявляющиеся только при их социальном восприятии? И, наоборот: в какой мере восприятие рисков зависит от научной рациональности?

И в этом смысле У. Бек справедливо замечает: «Мой тезис заключается в следующем: источник научно-технического скепсиса лежит не в «иррационализме» критиков, а в несостоятельности научно-технической рациональности перед лицом растущих рисков и цивилизационных опасностей познать их до их наступления». Эта несостоятельность, по его мнению, вытекает из системного институционально-методического подхода науки к рискам. Науки таковы, какими их делают. Ориентированные на узкую специализацию, отчужденно воздерживающиеся от проверки практикой, они совершенно не в состоянии адекватно реагировать на цивилизационные риски, поскольку в высшей степени причастны к их возникновению и росту. Более того: в конце концов, никто не может знать о рисках все, пока знание не будет получено опытным путем2.

Но этот «опытный» путь наиболее опасен, так как уже наступивший «de faсto» риск таит в себе многочисленные проблемы и результаты, которые порой бывают необратимыми. Ученые, которые берут на себя смелость прогнозировать риски, фактически изолированы от использования своих результатов, здесь у них отсутствует всякая возможность влияния на процессы их предтвращения. Значит, этих ученых нельзя привлечь к ответу за фактические последствия и результаты деятельности с элементами риска, прогнозируемые ими с аналитических позиций теоретическим путем. В этом, на наш взгляд, состоит одно из главных противоречий теоретического осмысления, научного изучения рисков во взаимосвязи с реальной практикой их возникновения и функционирования.

Научное развитие второй половины ХХ века переживает коренное изменение, в первую очередь, в своем научно-теоретическом и социальном самопонимании, в методических основах научного познания и их прикладной соотнесенности. Современные потребители научных услуг и знаний платят не за признанные или вскрытые заблуждения, не за фальсифицированные гипотезы, не за возрастание хитроумных сомнений в себе, а за ре-

1Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000. С. 70.

2Там же. С. 88.

53

альные «знания», тем самым, смягчая «общество рисков» «обществом знания» во всем его позитивном проявлении. Несмотря на все проблемы и противоречия научного осмысления рисков, в последнее время множатся попытки придать рискам научное обоснование.

С тех пор как ученые осознали сложную, динамичную, многоликую природу риска, увеличивается, соответственно, и разнообразие теоретикометодологического инструментария его изучения. Риск стал предметом многих наук. Но если отдельные типы рисков в конкретных сферах жизнедеятельности изучаются специалистами соответствующих направлений научного знания, то сложные по структурам и функциям риски, такие как глоболокальные, интерференция рисков – наложение друг на друга последствий технологических, экономических, социальных, политических, экологических, медицинских и иных рискогенных факторов – исследуются практически только социологами-рискологами, которые настаивают на ведении качественных, культурных измерений новых рисков. В них важнейшими составляющими является изучение латентных последствий риска, фактор социальной ответственности: ныне все чаще представителям многих профессий – политикам, дипломатам, энергетикам, химикам, биологам, медикам и другим – подчас необходимо принимать весьма рисковые решения и действия, которые сулят прорывы к инновациям, первом приближении несут очевидные блага, но они же если выйдут за допустимый порог саморегуляции той или иной сложной системы, могут привести к потере управляемости инновационными процессами и катастрофическим социальным последствиям1.

В современной социологии риска в значительной степени сформировались основные научные направления изучения этого феномена. Первое направление – это исследование восприятия рисков и их социальное конструирование в контексте конкретной культуры. Авторы этой методологии исследования рисков – М. Дуглас и А. Вилдавский создают культурносимволическую теорию рисков. В 1983 г. они публикуют работу «Риск и культура», в которой утверждается, что риск имеет социальный, культурный и исторический контекст. Соответственно, восприятие рисков и их социальное конструирование, осуществляемые через призму культуры мировосприятия людей, разнится от страны к стране и от социальной группы к группе.

Второе направление – изучение усложняющейся природы рисков с акцентом на анализ рефлективности социума, выявление ненамеренных последствий модернизации, научные и технологические подходы. Это направление представляют Э. Гидденс, У. Бек, Н. Луман, С. Лаш и другие социологи.

1Кравченко С.А. Динамика социологического воображения: всемирная культура инновационного мышления. М.: Анкил, 2010. С. 304.

54

Третье направление – изучение рисков, их последствий в контексте рационализации общества, появление плюрализма типов рациональности.

Четвертое направление – теории, интерпретирующие рисковое поведение разных социальных и культурных групп, исследующие поведение людей в контексте производства, распределения и потребление рисков, делая особый акцент на анализе рискогенного социума – людей, считающихся группами риска. Предметом их изучения являются также риск-

солидарности, как производители рисков, так и их невольные потребители1.

Современные исследователи считают, что научные исследования риска целесообразно нацелить на решение, по крайней мере, трех задач: установление, описание и прогнозирование рисков; разработка эффективных методов анализа рисков; обеспечение научными данными коммуникаций о риске. Важнейшей задачей, стоящей перед наукой, социологической в первую очередь, является задача дальнейшего уточнения понятия «риск», поскольку от того, что именно будет названо риском, зависит очень многое. От этого зависит определение:

возможных причин событий, их следствий и временных рамок, правил подсчета прибыли и возможного ущерба в ситуации риска;

групп людей или организаций, которые могут испытывать последствия риска и имеющих право претендовать на возмещение ущерба;

представителей, организаций, профессиональных или иных групп, которые законным образом будут заниматься экспертизой конкретного риска, наблюдением за ним, информированием общественности; способов государственного вмешательства (запреты, стимулы, пред-

писания) в ситуации, которые тяготеют быть «рисковыми»; направлений и объемов государственных и частных инвестиций для

предотвращения рисков или ликвидации их последствий; стратегии предприятий, других организаций на принятие различных

профилактических или оптимизационных мер по предотвращению рисков;

альтернатив поведения людей (бегство, изменение образа жизни, протест и т.п.) в ситуации риска2.

В конечном итоге объективное содержание риска и его интерпретации в сознании людей находятся в постоянном изменении. Их суть детерминирована культурным пространством (включая локальный и глобальный контекст), временем, сферой жизнедеятельности людей. Но главное, сущность риска существенно изменяется в контексте модернизаций со-

1 Кравченко С.А. Риски в нелинейном глоболокальном социуме. М.: Анкил, 2009.

C. 90–95.

2 Зубков В.И. Социологическая теория риска. М.: Академический проект, 2009. С. 233.

55

циума, осуществляемых в сравнительно короткий исторический период, когда наблюдается резкий рост новых «случайных» опасностей, являющихся, как правило, результатами ненамеренных последствий более или менее спланированных коллективных действий людей.

В любом случае признание рисков как реальности нашей современности – уже большая научная победа. Ибо знание о них позволяет быть готовым принимать адекватные решения в случае их наступления и тем самым смягчать их последствия.

Список литературы

1.Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну [Текст] / У. Бек. – М.: Прогресстрадиция, 2000. – 381 с.

2.Зубков В.И. Социологическая теория риска [Текст] / В.И. Зубков. – М.: Академический проект, 2009. – 379 с.

5.Кравченко С.А. Динамика социологического воображения: всемирная культура инновационного мышления [Текст] / С.А. Кравченко. – М.: Анкил, 2010. – С. 176–189.

6.Кривошеін В.В. Ризик як соціальне явище [Текст] / В.В. Кривошеін // Грані. – 2012. – № 6 (86). – С. 80–84.

56

МЕДИАЦИЯ КАК СТРАТЕГИЯ ПРЕОДОЛЕНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО КРИЗИСА СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ (НА ОСНОВЕ ТЕОРИИ ВЗАИМНОГО ПРИЗНАНИЯ ЛИЧНОСТЕЙ БУРКХАРДТА ЛИБША)

Аннотация. В предлагаемой статье на основе теории признания Буркхардта Либша предлагается стратегия преодоления социокультурного кризиса современной России. Ключевая идея заключается в следующем: модернизацию социокультурной системы России через медиацию между элитой и народом могут обеспечить те социокультурные практики, которые призваны преумножить пространство любви в нашем обществе.

Ключевые слова: модернизация, медиация, теория взаимного признания личностей Б. Либша, теория взаимного презрения личностей Б. Либша, содействие неидентичному, любовь в смысле агапэ, пространство любви.

S.V. Shachin

MEDIATION AS STRATEGY OF OVERCOMING

OF SOCIOCULTURAL CRISIS OF MODERN RUSSIA (ON THE BASIS OF THEORY OF MUTUAL CONFESSION OF PERSONALITIES

OF BURKHARDT LIEBSCH)

Abstract. In the offered article on the basis of theory of confession of Burkhardt Liebsch is offered a strategy of overcoming of sociocultural crisis of modern Russia. A key idea consists in the following: modernization of the sociocultural system of Russia through the mediation between an elite and people can provide those sociocultural practices that is called to increase the space of love in our society.

Key words: мodernization, mediation, theory mutual confession of personalities of B. Liebsch, theory of mutual contempt of personalities contempt of B. Liebsch, assistance to not-identical, love in sense of agape, space of love.

Российское общество в очередной раз вошло в состояние универсального кризиса (по другим авторитетным мнениям, оно из него уже как минимум 25 лет даже не выходило1). В результате на горизонте замаячили социальные потрясения, заставляющие образованных людей всерьёз опасаться за судьбу государства (а мы помним по 90-м годам, что распад государства тогда сопровождался как минимум 2–3-кратным обнищанием его бывших граждан). Очевидно, что единственной альтернативой такому пессимистическому сценарию является налаживание социальной медиации

1Лексин В.И. Цивилизационный кризис и его российские последствия // Общественные науки и современность. М., 2009. № 6. С. 5–18.

57

(посредничества) между государственной бюрократией и буржуазией, с одной стороны, и всем остальным народом, с другой стороны, с целью формирования социальной среды развития («модернизации», как говорит Д.А. Медведев). Для этого социологическая наука должна найти социальные слои, способные стать такими «локомотивами развития». Но для этого надо прежде всего понять, что же этому мешает. И тут нам может помочь феноменологический метод, который позволит прояснить, какие установки общественного сознания российского общества ответственны за погружение нашего общества в кризис. (Естественно, мы при этом не берём внешние факторы, как-то: падение цен на нефть, тяжёлая импортозависимость во многих отраслях народного хозяйства, санкции и пр., а рассматриваем только то, в чём мы, россияне, можем быть непосредственно повинны.) То есть нам надо понять, почему, в частности, задача посредничества между элитой и народом до сих пор не решена, а удачные опыты медиации являются пока только эпизодическими.

На взгляд автора статьи, причиной этого является распространённая в российском обществе установка общественного сознания на презрение другого. Она прослеживается и на индивидуальном уровне, и на уровне коллективном: элита опасается народа и смотрит на него свысока, а тот в ответ относится к элите с недоверием и страхом за своё будущее. В таком случае мы должны понять суть данной установки и постигнуть пути её преодоления: на смену взаимному презрению должно прийти стремление к взаимопониманию и взаимному сотрудничеству. И помочь нам в этом по-

зволит теория крупнейшего современного немецкого философа и социолога культуры Буркхардта Либша, тексты которого автор данной статьи приводит в научный оборот вообще впервые в России.

Сначала обратимся к анализу его статьи «Признание и пренебрежение: противоположность, дополнительность и амальгамное слияние (Verquickung)»1. С самого начала статьи Либш утверждает, что противоположностью признания другого является не пренебрежение им, а активное презрение (Verachtung) другого, то есть сознательная деятельность по активному унижению другого, вплоть до презрения без остатка, которое доведёт другого до смерти и будет сопровождать его и после телесного конца; но это ещё не всё: презрение должно пробудить в сознании презираемого осознание своей презренности, так что демонстрирование её со стороны других будет своего рода актом идентификации и осознания исходных качеств личности (заключающихся в её презренности)!

Далее Либш привлекает понятие политического строя (как во всех своих трёх здесь разбираемых работах – его философия ориентирована на активное осмысление политической проблематики) и задаёт вопрос: не

1Liebsch, Burkhardt. Anerkennung und Verachtung: Gegensatz, Komplementarität und Verquickung. // Anerkennung. / Hrsg. von Alfred Schäfer und Christiane Thompson. – Paderborn – Zürich: Schöningh-Verlag, 2010. S. 141–168. См.: http://d-nb.info/994012691/04.

58

может ли в пространстве политического строя1, который по видимости обязывает каждого гражданина признавать другого человека (хотя бы в качестве гражданина), тем не менее оставаться «ниша» и для активного презрения? И второй вопрос, ещё более радикальный: а не влечёт ли признание за собой презрение? И тут Либш отвергает лёгкое решение проблемы, состоящее в том, что пренебрежение возникает вследствие не удавшегося признания (например, другому приписали качества, которые он не продемонстрировал, и потому в нём разочаровались – вспомним мастер-курс Хоннета). Вместо этого он утверждает изначальную переплавленность признания и пренебрежения и делает даже радикальный вывод о возможности утверждения человеческой жизни за пределами всех отношений признания. Но и с пренебрежением тоже не всё так просто: поскольку оно адресовано другому, то оно содержит в себе по крайней мере имплицитную возможность со стороны другого либо признать своё пренебрежение, либо от него отказаться и начать с ним активно бороться!

По первой проблеме (существования в политическом строе ниш активного непризнания) обращает на себя внимание замечание Либша: субъекты в социальных отношениях могут на самом деле стремиться не к полноценному признанию на трёх уровнях, выделяемых Хоннетом (семьи, гражданского общества и государства), а к компенсации своей неудачи на одном из указанных уровней видимостью признания на другом уровне. Либш пишет: «Как раз изначальный недостаток семейного признания ведёт к фатальному и трагикомичному непониманию, выводимому находящимися в поисках своей значимости на сцену (социальных отношений. – С.Ш.): что социальная репутация, престиж и честь могут предоставить возмещение отсутствующей или вовсе отказанной любви, которая впо-

следствии выглядит как нарушенное обещание безусловного и безоговорочного принятия (тебя, каким ты есть. – С.Ш.) среди живущих»2. Либш видит в таких устремлениях «непризнанных в семейной сфере» (то есть, грубо говоря, тех, кого «недолюбили» родители, или тех, кто испытал несчастную любовь, или и тех и других вместе) обрести себя через «социальную репутацию», «престиж» и «честь» (то есть, грубо говоря, через карьеру) пример работы «несчастного сознания» в смысле Гегеля, так как оно всегда относит удовлетворённое состояние признания в убегающее будущее, не будучи в состоянии понять, что вообще означает признание и чего оно по-настоящему хочет, и в любой форме уже обретённого признания осознаёт то же самое нарушенное обещание, в результате чего может превратиться в глубокую затаённую обиду (Ressentiment) на всех признающих и само признание. Не глубоко ли актуален этот вывод в условиях глубо-

1 Под политическим строем тут имеется в виду не только государство, как могут понять русские читатели, но государство в единстве с разветвлёнными институциональными и «сетевыми» практиками гражданского общества.

2 Liebsch, Burkhardt. Anerkennung und Verachtung… – S. 150.

59

чайшего кризиса семейных институтов в России и в Европе и нарастающего отчуждения людей друг от друга именно в сфере любви и семейных отношений? И как такие носители Ressentiment (которых, возможно, уже критически опасная величина) отреагируют на разгорающуюся всемирную нестабильность в связи с мировым кризисом? Не лежит ли тут опасность нового прорыва трагических страстей в мировую историю, о которой предупреждал Достоевский и которые мы уже видели в феноменах гитлеровского фашизма и тоталитарного сталинизма?

Далее Либш переходит к правовой форме признания и отмечает, что гетерономность поведения как возможное основание подчинения личностей правовым нормам1 вполне совместима с идеей регуляции правом «народа чертей», как это понимал ещё Кант: то есть вполне представима ситуация, когда признанные в качестве правовых субъектов личности будут относиться друг к другу с активным презрением. Чтобы постигнуть, в каких случаях эта потенциальная возможность превращается в действительность, Либш задаётся основополагающим вопросом: а для чего же, собственно говоря, я презираю другого? Сначала надо констатировать, что могут существовать различные формы презрения: чаще всего наблюдается относительное презрение, когда некоему субъекту отказывают в ценности в каких-то определённых аспектах, а в других он вполне признан (скажем, человек может потенциально располагать определёнными правами как гражданин правового государства, но реализовать только малую их часть, а в других ему будет отказано – например, в каких-то конкретных социальных правах на достойную жизнь); при абсолютном же презрении человеку не просто отказывают в интеллигибельных качествах его личности, но добиваются, чтобы он сам признал себя таковым.

И здесь Либш сопоставляет эту феноменологию презрения и социальной иерархии и приходит к выводу о том, что стоящие выше склонны считать себя также и «лучшими людьми» (лучшими по природе), а различия в статусах обосновать через презрение морально дискредитированных (они глупее, слабее и т.п. нас, таких супер-людей), поскольку невозможно найти некий объективный критерий социальных различий (особенно в высокоразвитом обществе, где статусная дифференциация осуществляется по многочисленным и необозримым линиям). Возникает своего рода опрокинутая иерархия относительных презрений, зеркально (с негативным знаком) отображающая социальную, и она предполагает абсолютное презрение в отношении отверженных (за счёт которых вся остальная иерархия

1Ведь правовые нормы требуют абстрактной законопослушности, то есть, готовности их соблюдать безотносительно к максимам поведения личностей. Откровенная же гетерономия же возникает, если правовые нормы личностями соблюдаются исключительно вследствие эгоистического интереса и стремления к избеганию насильственных санкций, то есть из корысти или из страха. Именно этот случай и описывает Либш.

60