новая папка 2 / 18265

На Мальтийский орден

Звучит труба, окрестны горы Передают друг другу гром; Как реки, рыцарей соборы Лиются в знаменитый сонм. Шумит по шлемам лес пернатый, Сребром и златом светят латы, Цвет радуг в мантиях горит:

Хор свыше зрит, как с Геликона Синклит, царица, царь, средь трона В порфире, в славе предстоит[1].

Клейноды вкруг; в них власть и сила; Вдали Европы блещет строй, Стрел тучи Азия пустила, Идут Американцы в бой, Темнят крылами понт грифоны,

Льют огнь из медных жерл драконы, Полканы вихрем пыль крутят; Безмерные поля, долины Обсели вкруг стада орлины,

И все на царский смотрят взгляд.

Миров владыке лучезарных Так внемлют все стихии, тварь: В могуществе ему нет равных. Властитель душ, любимый царь

Речет — и флот сквозь волн несется! Велит — и громом твердь трясется! Тьма всадников чрез степь летит!

И гнев его есть гнев вселенной. Но лишь с улыбкою священной Прострет он длань, — и все молчит.

Кто сей, пред важным сим собором[2], В благоговейной тишине, Предстал с унылым, кротким взором? Сонм неких воев зрится мне:

На них кресты, а не эгиды[3]! Уж не Гаральды ль то, Готфриды? Не тени ль витязей святых?

Их знамя! — Их остаток славный Пришел к тебе, о царь державный! И так вещал напасти их:

«Безверья гидра проявилась[4]: Родил ее, взлелеял Галл; В груди его, в душе вселилась,

Ивесь чудовищем он стал! Растет — и тысячью главами С несчетных жал струит реками Обманчивый по свету яд: Народы, царства заразились,

Развратом, буйством помрачились

ИБога быть уже не мнят.

«Нет добродетели священной, Нет твердых ей броней, щитов; Не стало рыцарств во вселенной: Присяжных злобе нет врагов, Законы царств, обряды веры, Святыня — почтены в химеры; Попран Христос и скиптр царей; Европа вся полна разбоев, Цареубийц святят в героев:

Ты, Павел, будь спаситель ей!

«Мы гроб святый освободили, Гостеприимств отверзли дверь[5]; Но нас наследия лишили, И мы изгнанники теперь!

Прими ты нас в твое храненье!» Рекли, — печать и жезл правленья Царю, преклоншись, поднесли. Как луч сквозь мрака пробегает,

Так речь их царску грудь пронзает: Сердечны слезы потекли[6].

«Жив Бог!» царь рек — и меч полсвета, Как быстры молньи, обнажил[7]; Крестообразно, в знак обета,

Кчелу вознес и преклонил; Мечи несчетны обнажились,

Кпрестолу правды преклонились; Разверзлось небо, и средь туч Петра он, Павла, Иоанна[8] Узрел звездами увенчанна, Дающих знамя, щит и ключ!

Орел, судьбой рожденный к славе,

Вгнезде с улыбкой молньи зряй,

Вполях как лев, как агнец в нраве, Спокоен внутрь, вне все боряй, Морей и бурей слышит свисты; Он сносит зной и воздух льдистый, Он выше всех себя вознес:

Так чьи ж поддержат неба плечи? Кто станет против адской сечи? Один бессмертный, твердый Росс!

Один! — Твоя лишь доблесть строга, Твой сильный царь, твой дух, твой Бог Отдать безверным могут Бога, Христу алтарь, царям чертог[9]:

Во громы облеченный ангел, Во броню правды верный Павел

Ис ним Господня благодать[10] Удобны злобы стерть коварства, Смятенны успокоить царства,

Иславный подвиг твой венчать.

Дерзай! — Уж, свыше вдохновенный, Благословляет Сергий путь; Стихии спутствуют смиренны, Планеты счастливо текут;

Сквозь говор птиц, сквозь зверска рева, На брак готовясь, плачет дева[11]; Сияет крест средь облаков ,

Конь белый всадником блистает[12], На небе бард в звездах читает: «Сим победишь твоих врагов!»

Не змей ли страшный, протяженный Как с гор на дол, с долин на холм Сомкнуты изгибая члены, Чешуйчатым блестит хребтом?

Нет! полк твой так, сряженный к бою, Сверкающей вдали грядою Пойдет чрез горы и леса;

Столп огненный пред ним предыдет[13], Пучина глубины раздвинет, И обновятся чудеса.

В броню незриму облеченна. Юдифь Олферна жнет главу; Самсона мышца напряженна Дерет зубасту челюсть льву; Бег солнца Навин воспрещает, Труб гласом грады сокрушает; Багрит стан ночью Гедеон; Давид из пращи мещет камень: Трясяся, Голиаф туманен

Падет пред ним, как страшный холм[14].

Иль Пересвет с гигантом к бою[15], Как вихорь, на коне летит, Крест в левой жмет, копье десною,

Ираздробляет вражий щит. Венцы нетленные плетутся[16], На челы верных воев вьются,

Ирайска их кропит роса; Отступники, скрыпя зубами, Кровь бледными из ран руками, Отчаясь, мещут в небеса[17].

Исе, Марии под покровом, Архангельских под блеском крыл[18], Наш флот в стремленьи быстром, новом, На гордый наступает Нил.

Со именем Цирцей волшебным[19]

Ис скопищем, Христу враждебным, Противу нас не устоял.

Луна с крестом соединилась[20]! Вселенна чуду удивилась:

Знать, всех нечестий свыше Галл!

Денницу зрели: мудр и славен, В сияньи возносился он, Рек: «Вышнему я буду равен, На западе воздвигну трон». — Но гибельны пути лукавы…

Кто света царь? кто есть царь славы? Кто велий Бог? — «Един трисвят»! Воспела Херувимов сила, И грозны громы Михаила[21]

Стремглав коварство свергли в ад.

Народы мира! вразумитесь, Зря гордых сокрушаем рог, И властолюбия страшитесь;

Власть свыше посылает Бог. Нет счастия в сем мире чудном, Прибытком, любочестьем бурном, Где вервь от якоря снята[22];

Водной лишь вере есть блаженство,

Взаконах — вольность и равенство, А братство — во любви Христа.

Я реки обращу к вершинам, На крыльях ветра вознесусь,

Велю молчать громам, пучинам, Лучами с солнцем поделюсь; Но где предел ума паренью, Пристанище к отдохновенью? Кто вшел небес на вышину?

Никто, — лишь только Богом званный: И я, чрез происки коварны, Ни шага к трону не шагну.

Доверенность! ты, столп правленья, Ограда непорочных душ!

С тобой средь змей, стихиев пренья Покойно спит великий муж! Снесись, о дух, дух благотворный! В сердца людей, на царски троны, И воспрети лить смертных кровь. Скажи: «Народ — безглавно тело; Пещись о нем царей есть дело: Живит взаимна их любовь».

Но кто же сей любви нелестной, Чтоб всяк друг друга бремя нес, Научит нас? Отец небесной, Наш Богочеловек Христос.

Втрудах Он сущих успокоит, Заблудшихся в пути устроит,

Вболезнях призрит, исцелит, Скорбящих посетит в темнице, Последний лепт отдаст вдовице: Сие сын веры совершит.

Кто ж горня Иерусалима Наследник сей и друг Христов?

Вком доблесть благодати зрима И соподвижник кто Петров?

Не тот ли, сердца нежна свойства И чувства жалости, геройства

Всвятой душе что совместил, Отверз отеческие длани, Приемлет странников без дани[23] И душу рыцарств воскресил?

Да препояшет радость холмы, Да процветет лице морей, Да водворится счастье в домы Тобой, избранный из царей! Да отдадут скалы кремнисты Обратно песни голосисты,

Илуч, преломшись от стекла, Как в воздухе ярчей несется, — Так от избытка сердца льется

Иблагодарность и хвала!

1798

Варианты

Ст. 4:

За рядом ряд текут во сонм (Первонач. рукоп.).

Ст. 10:

В порфире и в лучах стоит.

Ст. 11:

Клейноды с ним, власть, росска сила (1798—99).

Ст. 14—16:

Готовы Алеуты в бой.

— Американец с булавой (Первон. рукоп.). Там грифы вздулися крылами, Там огнь драконы дышат ртами.

Ст. 21—24:

Миров властитель лучезарных, Стихии так всю правят тварь … Сердец владыка, росский царь.

Ст. 31—33:

Но кто пред страшным сим собором, В безмолвной светлой тишине, Предстал печальным, важным взором?

Ст. 49:

Так оюродили, смутились.

Ст. 61—64:

Мы изгнаны. Обитель блага, Щедрота Карла отнята.

Кто призрит сира, бедна, нага? Уж Мальта славная пуста.

Ст. 67:

Царю на дланях поднесли.

Ст. 70:

Из сердца перлы потекли.[24]

Ст. 75—76:

Мечей полки с ним обнажились И все ко трону преклонились.

Ст. 80:

Прими, рекли, наш щит, меч, ключ.

Ст. 82:

С улыбкой громы в люльке зряй.

Ст. 90:

Никто как ты, о храбрый Росс!

Ст. 91:

Так, ты! — Твоя …

Ст. 95—96:

Одетый в тучи грома ангел, В щит веры православной, Павел.

Ст. 107—109:

Блистает крест средь облаков, Конь белый всадником мелькает (1798—1799).

На небе надпись бард читает (Первон. рукоп.).

Ст. 111:

И змей уж страшный …

Ст. 115:

Так полк твой, наряженный к бою.

Ст. 119:

И море …

Ст. 135:

… вязутся (1798—1799).

Ст. 150:

Знать, Турка нечестивей Галл (Первон. рукоп.).

Ст. 155:

Но кто знал путь его лукавый.

Ст. 162—164:

Смотря на гордых казнь страстей, Порока властвовать страшитесь, Довольтесь долею своей.

Ст. 176:

Где пристань, крыл к отдохновенью?

Ст. 179—181:

Чрез происки, стези коварны Шага я к славе не шагну. Доверенность! душа правлений.

Ст. 183:

… средь смертной сени.

Ст. 187:

Уйми в Европе льющу кровь.

Ст. 189—190:

Царей о нем пещися дело. Живит друг друга их любовь.

Ст. 196:

Заблудшихся на ум настроит.

Ст. 198:

Седящих …

Ст. 200:

Сие все дух Христов творит.

Ст. 203:

… благовестья … Ст. 207:

В себе который совместил.

Ст. 213:

Да внидет всем веселье в домы.

Ст. 219—220:[25]

Да от избытка … Так благодарность …

Примечания Я. Грота

Прежде всего считаем нужным предложить несколько исторических данных, относящихся к предмету настоящей оды, о котором у нас до сих пор почти ничего не напечатано, кроме известий, собранных историографом ордена Лабзиным[26]. Его-то обширное, но малоизвестное и уже довольно редкое сочинение и послужит для нас в этом случае главным источником[27]. Мы исполняем тем мысль самого поэта, в рукописях которого сохранилась при этом стихотворении следующая неконченная заметка: «К читателю. Для объяснения в сочинении сем некоторых темных мест прилагается историческое известие о мальтийских кавалерах». Впрочем мы не станем углубляться в самую историю ордена и коснемся только его отношений к России.

Орден св. Иоанна Иерусалимского, основанный в одиннадцатом столетии при гробе Господнем для защиты пилигримов, должен был по утрате крестоносцами Палестины переселиться на остров Кипр, а потом на остров Родос. Оттуда был он скоро изгнан Турками и в 1530 году получил от Карла V во владение остров Мальту, почему и стал называться Мальтийским.

Сношения с ним Русских начались при Петре Великом, по повелению которого боярин Борис Петрович Шереметев в 1698 году посетил Мальту для изучения военного искусства у рыцарей, прославившихся в борьбе с Турками. Шереметев, имевший с собою царскую грамоту, был принят там с необыкновенным почетом и, получив от гросмейстера большой крест с брильянтами, сделался, первый из Русских, мальтийским кавалером. Это было ровно за сто лет до важной для ордена эпохи, вызвавшей оду Державина.

Со времен Петра I между русским правительством и орденом установились дипломатические сношения; но они более 50-и лет ограничивались одними извещениями и приветствиями при переходе верховной власти в другие руки. По вступлении на престол Екатерины II эти сношения приняли новый характер: посылая офицеров на службу в Англию, Францию и Голландию, императрица приказала командировать 6-х молодых людей на остров Мальту для приобретения навыка в морском деле; они оставались там

около четырех лет (1765—1769), до первой турецкой войны, по случаю которой были отозваны в отечество. При этом назначен был в Мальту поверенный нашего двора (маркиз Кавалькабо) для постоянного пребывания при великом магистре и для содействия русской эскадре, отправлявшейся в Архипелаг.

Здесь мы должны заранее ознакомить читателей с некоторыми чертами внутреннего устройства ордена. Он разделялся на восемь языков, или наций; кавалеры большого креста, командоры и простые кавалеры одного государства составляли отдельный язык ордена. Собрание одного языка образовало великое приорство того же государства и получало от него содержание; представители их, по одному от каждого, составляли капитул, который вместе с великим магистром (гросмейстером) участвовал в управлении орденом.

Каждое великое приорство распадалось на несколько приорств, или приоратов, приорства на бальяжства (baillages), а эти последние на командорства; им принадлежали три разряда недвижимых, частию обширных и богатых владений, которые находились в разных странах и которыми заведывали приоры, бальи и командоры.

В1770-х годах обстоятельства особенно сблизили Россию с орденом. Дело состояло в притязании его на одно польское имение и в помощи, оказанной ему Екатериною II.

Вначале семнадцатого столетия князь Януш Острожский, последний из этого рода в мужеском колене, составил завещание, в силу которого, по пресечении потомства и по женской линии, имение его должно было перейти в собственность мальтийских кавалеров. Лет через шестьдесят после этого распоряжения род завещателя действительно пресекся смертию последнего князя Заславского. Тем не менее воля распорядителя была обойдена, и Мальтийцы должны были вести продолжительную тяжбу с другими его наследниками.

Наконец в царствование Екатерины II, когда связь ордена с Россиею усилилась, великий магистр Пинто решился искать в этом деле покровительства императрицы и отправил в Петербург полномочным орденским министром графа Саграмозо, утвержденного и преемником вскоре умершего престарелого Пинто, Хименесом. Екатерина обещала свое содействие, повелела русскому послу в Варшаве, графу Штакельбергу, согласясь с министрами венского и берлинского дворов, поддержать право ордена, и при отъезде самого Саграмозо в Варшаву дала ему письмо к королю Станиславу Понятовскому. Вследствие того была учреждена особая комиссия для рассмотрения спора, и по настоянию министров трех союзных дворов дело было кончено, как того желала императрица, к удовольствию обеих сторон (1774 г.): в Польше образовалось новое великое приорство и шесть командорств с тем, чтобы и приоры и командоры были всегда из Поляков; средоточием управления этими местностями сделалось острожское имение.

Дело это кончилось уже при новом магистре, деятельном и благоразумном Рогане, питавшем необыкновенное, восторженное уважение к Екатерине II. Императрица, оценив способности и характер графа Саграмозо, изъявила желание, чтобы он остался при ея дворе постоянным министром от ордена. Но так как средства Мальтийцев были в это время уже крайне истощены, а притом в случае исполнения этой мысли и другие дворы могли бы потребовать того же, то орден должен был отказаться от предложенной ему чести. Между тем по случаю замирения с Турциею и маркиз Кавалькабо был отозван из Мальты. Вскоре однакож представился повод к назначению туда нового поверенного. Этим поводом было присоединение польского приорства, по плану Рогана, к англо-

баварскому языку: в Мальту послан был капитан 2-го ранга Псаро.

Происшедший между тем второй раздел Польши, по которому Волынь, а с нею и острожские имения достались России, побудил великого магистра вступить в новые сношения с С. Петербургом. По желанию императрицы, чтобы полномочный министр, которого Роган намеревался отправить ко двору ея, был преимущественно избран из пиемонтских кавалеров, это почетное звание получил бальи граф Литта, уроженец миланский, находившийся тогда в русской службе контр-адмиралом (см. выше стр. 198). Он имел у императрицы аудиенцию 7/18 октября 1795 г. и представил ноту о неуплаченных ордену доходах из Польши. Последовавшая вскоре кончина Екатерины доставила Мальтийцам еще более щедрого покровителя в ея преемнике.

Император Павел, с детства прислушиваясь к толкам об этом ордене и вообще склонный по своему характеру сочувствовать всему романическому, рано уже показывал особенное расположение к Мальтийцам. Порошин в своих Записках рассказывает под 28 февраля 1765 г. (когда великому князю шел одиннадцатый год): «Читал я его высочеству Вертотову историю об ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральский, представлять себя кавалером мальтийским».

По воцарении своем император принял живое участие в судьбе ордена, которому тогдашние политические обстоятельства уже грозили падением[28], и в декабре того же года назначил двух полномочных, именно князя Безбородко[29] и князя Александра Борисовича Куракина, для заключения конвенции с бальи графом Литтою. Главным содержанием состоявшейся таким образом 4/15 января 1797 г. конвенции было то, что вместо польского вел. приорства и 6 командорств возникло вел. приорство русское (российско-католическое) с 10 командорствами и что ежегодный доход во 120,000 злотых, ассигнованный ордену из польских имений, был возвышен теперь до 300,000 злотых (считая злотый в 25 коп.), с тем чтоб уплата производилась рублями, которые впредь должны были выдаваться из государственного казначейства. Не довольный еще этим пожалованием, государь изъявил желание облечься, вместе со всею императорскою фамилиею, в знаки ордена. Но еще до исполнения этого достойный старец Роган умер, и в гросмейстеры избран был прежний посол немецкого императора в Мальте, барон Гомпеш, в котором орден надеялся найти сильную опору против враждебной Франции. Известие о милостях русского государя возбудило между кавалерами общий энтузиазм. Отправленный в Петербург кавалер Рачинский привез новое полномочие ловкому бальи, успевшему в короткое время сделать так много для ордена; граф Литта, теперь уже в звании чрезвычайного посла, имел 27 ноября торжественный въезд в столицу, а 29-го публичную аудиенцию, на который поднес государю титул протектора и знаки мальтийского ордена для него и всех особ царского семейства, также для государственного канцлера князя Безбородко, для вице-канцлера князя Куракина и еще для некоторых других лиц. Для самого императора прислан был старинный крест славного гросмейстера Лавалетта. Из главной аудиенц-залы посол отправился к другим высочайшим особам; по возвращении его в тронную прибыла туда императрица и, приняв из рук государя орденские знаки, заняла место на троне. Затем к престолу подошел Александр Павлович без шпаги и преклонил колено. Император, надев шляпу и обнажив меч, сделал им три рыцарские удара по плечам великого князя, вручил ему шпагу, поцеловал его, как брата, и возложил на него знаки большого креста. Та же церемония повторилась с Константином Павловичем. Таким же образом после того французский принц Конде[30] был пожалован в кавалеры большого креста и наречен великим приором русским. В тот же день после обеда государь принял кавалерами большого креста князей