новая папка 2 / 17081

- А разве всем быть таким, как твой Борис? Небось не за оброго человека она и ет, что ли?.. Григорий забубенный разве какой парень?.. Полно же, Акулька! В семью и ешь ты богатую... У Силантия-то в оме всякого жита по лопате... чего

рюмишься?.. Коли уж быть тебе за Григорьем, так ступай; что вой, что не вой - все

оно.

-И то прав а, - по хватила какая-то близ стоявшая кума, - вестимо, полно грустить... Не на саживай, Акулина, своего з оровьица некрепкого по-пустому...

брось кручину; авось бог милостив...

Но все эти увещания, в сущности способные убе ить каж ого з равомыслящего человека, что-то плохо ействовали на Акулину.

Она была безутешна.

"Эка, право, евка-то чу ная какая! - умали бабы. - Как узнала ономнясь, что велено замуж и ти, так ничего, слезинки не выронила, словно еще обра овалась; а и все-то остальные ни, бог ее ве ает, нимало не кручинилась. Уж на что Домна, кажись, не больно ее жалует, а третя ня, как запели евки песни а зачали расплетать ей косу, так и та благим матом завыла, а и всех-то нас нешто слеза прошибла, а ей о ной нипочем - словно, право, каменное сер це у человека тог а

за притча, примерно, такая?.."

Бабы решительно становились в тупик: им нев омек было пове ение Акулины. Не оумение кумушек возрастало, главное, оттого, что горе невесты после овало внезапно после нескольких ней, прове енных ею с самым невозмутимым равно ушием. Дело в том, что ни о на из них не замечала - конечно, и не могла заметить - тех тонких признаков ушевной скорби, того немого отчаяния (е инственных выражений истинного горя), которые, меж у прочим, сильно

обозначались во все то время в каж ой черте лица, в каж ом вижении сиротки. Известие о разговоре барина с мужиками повергло ее в такое отчаяние, что, если

б не на еж а переменить ело, не выхо ить замуж, она кончила бы, без сомнения, чем-нибу ь трагическим.

На еж а, вкравшись раз в ушу Акулины, укрепила ее. Она ж ала только у обного случая, чтоб броситься к ногам барина. Полная уверенности в том, что он не откажет ей своею милостью, она принялась караулить Ивана Гавриловича.

Но странно, необъяснимо странно было, что каж ый раз, как показывался барин, ее охватывала такая робость, такой страх овла евал всем существом ее, что она не смела аже шевельнуться, боясь обратить на себя его внимание.

Необхо имо з есь заметить, что чувство это было в ней совершенно бессознательно, ибо Иван Гаврилович был, как уже известно, человек обрый, благонамеренный и отню ь не авал своим по чиненным пово а трепетать в его присутствии. Приписать опять чувство это врож енной робости Акулины, тому, что она была загнана, забита и запугана, или "и ее", которую составляют себе о власти вообще все лю и, ре ко нахо ящиеся с нею в соприкосновении и по тому самому присваивающие ей какое-то чересчур страшное значение, - было бы з есь неуместно, ибо отчаяние бе ной евки могло не только побе ить в ней пустые эти страхи, но легко аже могло вызвать ее на ело несравненно более смелое и отважное. А меж у тем, г е бы ни встретилась Акулина с барином, решимость в ту ж минуту ее поки ала; затаив ыхание, рожа как осиновый лист, пропускала она его мимо, ав себе слово в сле ующий же раз без обиняков броситься в ноги к нему и прямо рассказать, в чем ело. Но много раз на ень являлись такие случаи, и тысячу раз результат выхо ил о ин и тот же; мало того, в решительную минуту Акулина мирилась аже с горькою своею олею.

А барин тем временем шел себе спокойно, слегка покуривая сигару, беспечно погля ывая на стороны и не по озревая аже, чтоб за сосе ним плетнем или обвалившеюся перегоро кою могло происхо ить что-либо по обное.

На еж а не поки ала, о нако, Акулину; еще накануне своей сва ьбы всю ночь провела она на коленях, умоляя святых уго ников защитить ее, укрепить ее ухом. Но, как на бе у, в воскресенье утром Иван Гаврилович ни разу не вышел из хором, и Акулина, выжи авшая его за сараем, могла только ви еть, как коляска помчала его вместе с барынею по ороге в церковь.

Тут, вви у исчезнувшей на еж ы, гибели неминуемой и неизбежной, почувствовала она, что не в силах бороться олее с своим горем; сер це ее перестало биться, глаза по ернулись темною пеленою, и, как по рубленная моло ая береза, покатилась бе ная на землю.

Случайно натолкнулась на нее баба; ее принесли в избу, привели в чувство и, как мы ви ели, немало заботились успокоить. Мало-помалу бабы начали остигать своей цели; невеста уже несколько по авалась на их красноречивые убеж ения, как в руг крики: "Е ут! Е ут!", раз авшиеся со всех концов избы, снова испортили все ело.

Пока Домна (посаженая мать сиротки), сосе ки и кумушки суетились вокруг невесты, ворота с на ворья скрипнули, и на воре послышался шум, говор и звук бубенчиков, сви етельствовавшие о приез е жениха.

Вскоре Пахомка (старший сын скотницы и ружка невесты) появился на пороге; за ним, крестясь и кланяясь, вошли по поря ку жених, его отец, мать, ружка и ро ственники. Все они казались не слишком-то ра остными; о ин ружка жениха

Акулина как бы успокоилась, и только су орожно стиснутые губы и смертная бле ность лица сви етельствовали, что не все еще стихло в гру и ее; но потом, ког а ружка невесты произнес: "Отцы, батюшки, мамки, мамушки и все обрые сосе ушки, благословите моло ого нашего отрока в путьорогу, в чистое поле, в зеленые луга, по восточную сторону, по красное солнце, по светлый месяц, по часты звез ы, к божьему храму, к колокольному звону", и особенно после того, как присутствующие ответили: "Бог благословит!", все как бы разом окончательно в ней замерло и захолонуло. Она машинально, с отсутствием всякого чувства и мысли, влезла в повозку и уселась по ле жениха своего.

Поез тронулся.

Обе ня только что кончилась, ког а сва ебные повозки остановились пере церковью. Иван Гаврилович, его супруга и еще кой-какие помещики того же прихо а стояли на паперти.

Первые, как жители столицы, с заметным любопытством ожи али начала брачной церемонии обрых мужичков.

Так как невеста была круглая сирота, то, по принятому обыкновению в по обных случаях, ей сле овало еще отправиться о венца на кла бище, чтобы помолиться на могилою ро ителей, или, как выражаются в простонаро ье, "поплакать голосом".

Е ва начался обря венчанья, как супруга Ивана Гавриловича почувствовала уже тоску и сильный позыв к зевоте; крестьянская сва ьба, заинтересовавшая ее ня три тому наза , казалась ей весьма скучным у овольствием; невеста была глупа и выгля ывала настоящим уро ом, жених и того хуже - словом, она изъявила желание как можно скорее ехать омой. Иван Гаврилович, раз елявший с женою

о ни и те же мысли, не заме лил сесть в коляску, пригласив напере к себе некоторых из сосе ей.

Вскоре все обыватели Кузьминского вернулись омой, и улица села снова загремела и оживилась.

Мужики Ивана Гавриловича были наро исправный, моло цы в работе и не ленивцы; но греха таить нечего, любили попировать в енечек госпо ень. Приволье было на то большое: в пяти верстах нахо ился уез ный горо **... а что в пяти! в вух всего я я Кирила такой ержал кабак, что не нужно аже было и уез ного горо а ля их благополучия. Уж зато как настанет праз ник, так просто любо смотреть: крик, потасовки, пляс, песни, ну, словом, такая гульня пой ет по всей улице, что без малого верст на есять слышно.

Но на этот раз, - конечно, говоря относительно, - во всей еревне не было такого раз олья, как в о ной избе кузнеца Силантия; нему рено: сыновей женить ве ь не бог знает сколько раз в жизни прилучится, а у Силантия, как ве омо, всего-то был о ин. Несмотря на то что старику больно не по нраву прихо илась невеста, о нако он, по-ви имому, не хотел из-за нее у арить лицом в грязь и сва ьбу решился сыграть на славу.

И то сказать, угощенье затеялось лихое! то уше уго но, всего было в оволь. Василиса и Дарья - сестры кузнеца, старые евки, и старуха его только и елали, что таскали из печи на стол разные яства: мисы щей, киселя горохового, киселя овсяного, холо ничка и каши, большущие чашки, наполненные оверху пирогами с морковью, пирогами с кашею, ватрушками пресными и с обными и всякими

ругими, поочере но появлялись пере многочисленными гостями. О напитках и говорить нечего: штофики с сивухою, настойками, более или менее по слащенными ме ом, погуливали из рук в руки без устали; что же касается о

сусла и браги, они просто стояли в больших ве рах близ каж ого стола, гостю стоило только нагнуться, чтоб черпать. Силантий, казалось, совсем распоясался и чествовал гостей своих не на шутку. Много оставались овольны и гости; отовсю у неслись крики и приветствия ра ушному хозяину. Мало-помалу и сам он расхо ился.

Он си ел, обнявшись с кумом Иваном и сватом Гаврилою, и беспрестанно по носил им то из о ного штофика, то из ругого.

-Сват Гаврило! Еще стаканчик, ну, чего отнекиваешься?.. Пей!

-Так и быть, - отвечал сват Гаврило, глаза которого уже казались плавающими в

масле, - так и быть, обижу свою ушу, согрешу, выпью...

- Кум, а кум! Без опаски пей, чего боишься?..

- Спасибо те на ласковом слове, Силантий Васильевич, много овольны без того... много благо арствуем...

- Моло ая!.. то же ты!.. - кричал Силантий, обращаясь к Акулине, которая молча и непо вижно си ела на месте и, несмотря на увещания сосе ок, не выпивала своего стакана. - Эй! Гришка! то ж! Оба словно пни си ите... Сноха!

то не пьешь?.. Аль оглохла?.. Экие урни!.. Да поцелуйтесь же... небось при лю ях-то не любо... Тетка Арина, еще винца... милости просим, не побрезгай...

Дя я Пахом! Во з равие моло ым!.. Кум Иван... ты... ты... ве ь брат мне ро ной...

ну, и пей!.. Левон Трифоныч! А ты что прикорнул? Небось, неси в ворота, г е ус а боро а!.. Кума! Домна Карповна, ай тебе госпо ь бог много лет з равствовать и

еткам твоим всяческа благополучия от царя небесного... Да... Эй! Во са у ли в огоро е... эй, братцы!.. Ну!..

Гам, чавканье, стук ложек, неистовые крики по ымались все сильнее а сильнее; вскоре послышались они не только в сенях, но аже на воре, по корытами и коло ами, ку а успели забраться, неизвестно каким образом, некоторые из гостей Силантия.

Как ни весело было, о нако пирушке олжен же быть конец. Уж вечерело, ког а стали расхо иться. Кто, при ерживаясь к плетню, побрел к себе омой; кто помощию рук и ног сосе ей и своих собственных карабкался вон, сам не зная ку а; кто присое инился к общей массе наро а, толкавшейся с песнями пере барскими хоромами.

Силантий, моло ые и омашние его после овали примеру после них. Тут веселье было уже совсем ругого ро а.

У самого палиса ника вертелись хорово ы, словно немазаные колеса какие, с их несвязною и нескончаемою песнью; в ругом месте толпа окружала моло ого парня, который, по желанию Ивана Гавриловича, выплясывал с бабой трепака. Заломив высокую свою шапку в три еньги, запрокинув голову, вы елывал он с самою серьезною миною свои па, меж у тем как госпо ские лю и разносили обступившим его по носы с штофами пенника и ломтиками хлеба; ребятишки и

евчонки бегали кругом балкона и с визгом ки ались наземь каж ый раз, как барин или барыня бросали в них пригоршню жемков и орехов. Старики и старухи также имели свою олю в общем веселье: они стояли у решетки и тешились, гля я на забаву.

Разгулявшиеся гости Силантия еще более оживили толпу; окружили моло ых, втискали их силою в хорово - и пошла потеха еще лучше прежней. Иван Гаврилович и супруга его казались на этот раз очень овольными; они спустились с балкона и по ошли к хорово у.

-то же она у тебя невесела, Силантий?.. - сказал Иван Гаврилович, указывая ему на Акулину.

-А вот, вишь ты, отец наш... она... моло ая... а вот парень-то мой... Вы ве ь отцы наши, мы ваши ети... батюшка Иван Гаврилыч... много благо арны... Вот те, ей-

ей, много благо арны... не погневись ты на нас, мы ве ь слуги твои...

- Ну, хорошо, хорошо, - прибавил барин, ви я, что Силантий е ва ержится на ногах, - хорошо, ступай...

Долго про олжалось в этот ень веселье в селе Кузьминском. Уж авно село солнце, уже авно полночь наступила, на небе о ни лишь звез очки меж собою перегля ывались а месяц, словно красная евка, смотрел во все глаза, - а все еще не умолкали песни и треньканье балалайки, и олгоолго потом, после того как все уж стихло и смолкло, не переставали еще кое-г е мелькать в окнах огоньки, сви етельствовавшие, что хозяйкам немало стоило тру а уложить мужей, вернувшихся со сва ебной пирушки кузнеца Силантия.

VII

Ах, раскройся, мать сыра земля, Поглоти меня, несчастную!!.

Русская песня

Еще солнышко вихра не умало выставлять, как уже Григорий, муж Акулины, выбрался из каморы, ку а накануне положили его с женою, и ушел в поле. Само собою разумеется, что такое усер ие не могло проявиться в нем без особенной причины; он наверняка об эту пору умал поймать сосе ей, взявших с некоторого времени пова ку пускать лоша ей своих на его гречиху и овес. "Добро, - молвил он, укра кою приближаясь к своим нивам, - обро! Вы, чай, мыслите: бабится Григорий с женою а лыка не вяжет со вчерашнего похмелья? Пого ите-тка,

ружки! Я вам покажу свата Кузьму... Не аром с весны скалю зубы-то... постой..." Но Григорий, олжно быть, нес чистую напраслину на сосе ей своих, ибо сколько

ни обхо ил поля, сколько ни высматривал его, ниг е не было заметно ни истоптанного места, ни аже сле а конского или человечьего: овес и гречиха были невре имы. Бо ро, словно ратники в строю, торчали мощные их стебли; о ин только ветер, потянувший к рассвету, бугрил и колыхал злачные их верхушки. "Ишь, лешие! - сказал он, оглянув еще раз поле. - Как барин-то з есь, так небось и

орогу узнали... по чужому, знать, не шлян аете... не то что преж е... Ах, кабы попался кто из вас, мошенников... во, как бы оттаскал!.. а еще и к барину бы свел..." Обо рив себя такими мыслями, Григорий повернулся спиною к полю и отправился по меже к проселку. Ступив на проселок, он остановился, поглазел направо и налево, почесал затылок, потом оба бока и спину. "А что? - по умал он. - Ве ь вот коли все прямо по ороге и ти, так, вестимо, оно бу ет альше... в поляхто, чай, еще никого нет!.. Э!.."

Григорий махнул рукой и без альних рассуж ений пошел отхватывать по сосе ней ржи. Уж начали было мелькать пере ним верхушки ветл, ограж авших барский са , мелькнула в алеке и колокольня, как в руг рожь в стороне

заколыхалась, и, отколе ни возьмись, глянула сначала о на шапка, потом ругая и третья; не успел Григорий присесть наземь, как уже уви ел себя окруженного тремя мужиками.

- Э-ге-ге!.. Так это, брат, ты? - вскричал самый южий из них, в котором Григорий узнал я ю Сысоя. - Так вот оно как! Нет, знай, не отбояришься... не пущайте его, ребята...

Петруха Без омный и Фе ос Простоволосый по о винулись. - то, словно черти, обступили?.. то на о?..

-Небось чужое-то не свое - не жаль...

-Да ты чего лезешь?.. Нешто твое?

-А то чье же?..

-Ну, твое так твое... и черт с тобою!..

-Вот мы те покажем черта...

-А что ты мне покажешь?..

- Да... а помнишь, как летось батька твой поймал на своих горохах мою кобылу а слупил целковый-рубль?.. Этого ты не помнишь?

-А что мне помнить?..

-То-то, воронье пугало! Теперь и тебе не уйти...

-Да чего те на о? Леший!

-Э, брат! Ты еще куражишься... Хватай его, ребята!..

Мужики бросились на Григорья; тот, парень азартный, изворотливый, ви я, что ело ошло о кулаков, мигом вывернулся, засучил рукав, и я я Сысой не успел

отскочить, как уже получил затрещину и облился кровью.

- А! Так вяжи ж его, ребята! Вяжи его, разбойника! - закричали что было мочи мужики, уж не на шутку принимаясь комкать Григорья. Тут сила перемогла его:

я я Сысой, Фе ос и Петруха связали его кушаками, не потерпя аже на этот раз малейшего ущерба, разве только что гречиха первого была решительно вся вымята во время возни, - а она ве ь все же чего-нибу ь а стоила, ибо у Сысоя, его жены и

етей всего-то было засеяно ею полнивы.

- Тащи его, братцы, прямо к барину, тащи!.. - кричал я я Сысой, размазывая себе, как бы невзначай, скулы кровью и, вероятно, желая тем произвести больший эффект пере барином. - Там те покажут, собаке, как раться... тащи... тащи!..

- то, взял? - говорил Петруха Без омный. - Не хотел по обру ла ить... вот те бока-то вылущат... пого и.

- А! Мошенник! - про олжал я я Сысой, не забывая мазнуть себя по носу. - Я ж покажу!.. Разбойник! Тащи... тащи, ребята... тащи его!..

- то, брат Гришка, - по хватывал Петруха, - якшаться с нами небось не хотел: и такие, мол, и сякие, и на сва ьбу не звал... гнушаться, знать, только твое ело; а вот

-А что, я я Сысой, - молвил Фе ос, - вестимо, чай, жутко ему бу ет?.. Так выпарят... и!.. и!.. и!.. Госпо и упаси!..

Рассуж ая таким образом, мужики заметно при винулись к околице; тут Григорий, не показавший во все время смущения или робости, стал в руг крепиться и упираться ногами. Дя я Сысой, заметив это, перемигнулся с Петрухой и, как бы почувствовав прилив в охновения, произнес:

-Стой, ребята! Стой!.. Гришка! Вот те Христос, от ерут, не на живот, а на смерть от ерут... Слушай! Ну... хошь аль не хошь?

-Ну что?.. Ну, хочу...

-Братцы! Уговор лучше енег, - про олжал тем же восторженным тоном я я Сысой, - бог с ним... оби ел он меня... уж вот как оби ел... ну а плевать...

выпустим его...

-Выпустите, братцы! Ну, за что вы меня тащите? Выпустите! Ей-богу, скажу спасибо...

-Э-ге!.. Даром кафтан-то у те сер, а ум-то, верно, не лукавый съел... ишь чего! А

ты умаешь, спасибо, а и отбоярился?

-его ж вам еще?..

-то больно ешево?.. Нет... ты, брат, вот что... Ну, а что с тобою толковать! Давай целковый!

-А отколе возьму его?..

-Не хошь?.. Тащи его, ребята, тащи!..

-Гришка, полно тебе артачиться! - сказал Петруха. - Хуже бу ет, шкурою ве ь заплатишь... вот те Христос, такого срама нахлебаешься, что и!..

-Толком говорят тебе, отку а мне взять его?.. Ну...

-Врешь, чертов сын! У вас с бачкой енег много... не аром всю еревню вчерась угощали... Ну, хошь, что ли, говори?

- Ей-богу, я я Сысой, провалиться мне сквозь землю, если есть такие еньги...

-Э! Ну, черт с тобой! Давай полтинник.

-Да нету, тебе, чай, говорят!

-Нету?.. Ну так тащи его, ребята... тащи, тащи, тащи!..

-Пого ите... я я Сысой... стойте... айте вымолвить слово... пять алтын, помоему, бери!

-Эк, ловок больно! Нет, этим оби ы, брат, не вышибешь... Тащи его, знай, ребята, тащи...

-Ну, вугривенный... Вот как бог свят, больше нет ни полушки!..

-Ребята! - крикнул снова я я Сысой. - Была не была! Возьмем с него

вугривенный а магарычи в при ачу... И ет, что ли?

- Отсохни руки и ноги, если у меня есть больше, - всего вугривенный...

-О! Еще скал ырничает... Так ты не хочешь?

-Не замай его, я я Сысой, сам напосле ях спокается...

-Вестимо! - вымолвил Фе ос.

-ерт же бы вас по рал! - сказал Григорий. - Ну, развязывай руки-то, что ль...

-Двугривенник и магарычи - слышишь?

-Ну, слышу!

-И ет?

-Ну, и ет!

-Развязывай его, ребята! Давно бы так: кобениться еще вз умал... эх, жила, жила!..

- Да ку а мы пой ем-то?..

- Вестимо, ку а! Река, чай, не больно алече...

- К свату Кириле, что ли?

- А то ку а же? Сего ня, кажись, еще базар...

-И то, ребята...

-Ступайте, братцы! - сказал Фе ос.

-А ты что?

-Я не пой у...

-Да ку а те приспичило, на барщину разве гонят, черт?

- Свой пар, я я Сысой, не пахан стоит...

- А у о ного тебя не пахан он, что ли? Простоит вё ро, спахаешь...

- Вестимо, простоит вё ро; авно ли был ож ь?..

-Полно, кум, пой ем!

-И емте, что ли?

-И емте...

- Пого ите, ку а вас несет? - А что?

- Обогнуть, чай, на о орогу...

- А пес велит нам и ти по ней?.. - сказал я я Сысой. - А то как же?

- то тут олго болтать... вот так всё прямо и пой ем... полем, как раз на реку вый ем...

-Э! Полем! А рожь, не ви ишь?

-Э! Рожь... то, ребята, чего стали?

- Оно, вестимо, короче, я я Сысой, полем-то, чай, вый ешь на забро ное...

-Ну так что?

-А овсы госпо ские...

-Овсы госпо ские! А какой леший уви ит нас? День, что ли? Ишь, только светает. И много помнем мы небось овсов-то госпо ских... Да ну, ступайте, что ли!

-Пой емте, братцы!

-Пой емте!..

И все четверо свернули с ороги.

Дя я Сысой не ошибся; избранная им орога сокращала путь по крайней мере целыми есятью минутами, что, впрочем, в ожи ании магарыча не было без елицей. Вскоре путники наши миновали барский овес, расстилавшийся за ним ельник и вышли на берег.

Солнце только что показалось из-за темных гор, ограж авших противоположную сторону реки; ровная, тихая, как золотое зеркало, сверкала она в крутых берегах, покрытых еще тенью, и разве г е-г е мелькали по ней, словно зазубрины, рыбачьи ло ки, слегка окаймленные огненными искрами восхо а. Песчаный берег, по которому ступали мужички, незаметным, ровным почти склоном погружался в во у. Внизу, у самой по ошвы его, возвышалась серая высокая изба, обнесенная с о ной стороны плетнем, с ругой сушившимся бре нем. На ощатой,

заплесневевшей кровле этого з ания возносился линный шест с пучком соломы и елка, столь знакомая жителям Кузьминского и вообще всему околотку. Кругом по песку валялись без всякого поря ка обручи и торчали порожние бочки, брошенные, вероятно, хозяином ля просушки.

Несмотря на раннюю пору, пере крылечком з ания уже толкалось немало наро а, и товарищам я и Сысоя на о было выж ать, преж е нежели войти по гостеприимный кров.

Тут стояли мужики с возами, мельники из сосе них еревень с мукою и рожью, высовывались кое-г е аже бабы; ви ен был и купчик с своею боро кою и коновал

с своими блестящими на ременном поясе оспехами, но более всех бросался в глаза олговязый рыжий пономарь с его широкою шапкою, забрызганною восковыми

черною, как смоль, боро ою и волосами, о етый в красную рубаху с синими ластовицами и в широкие плисовые шаровары. Он беспрерывно заговаривал с тем или ругим, а иног а просто, по мигнув кому-нибу ь в толпе, покрикивал: "Эй, парень! А что ж хлебнуть-то? Ась?.. Э-ге-ге, брат! Да ты, как я вижу, алтынник!"

Григорий, я я Сысой и ругие вошли наконец в кабак и, не снимая шапок, как это принято в таких местах, уселись ря ышком в углу на лавке. Внутренность избы не пре ставляла ничего особенно нового и замечательного. Тот же поря ок, как и во всех кабаках, усеивающих большие и малые ороги, пристани, базарные схо ки и приречья обширной России. Те же закопченные сосновые бревна, та же печь исполинского размера с полатями и выступами. В о ном углу - бочка с прицепленным к краю ковшом, в ругом - конторка, устроенная из осок, положенных на козла; на ней штофы, полуштофы, косушки и стаканы, расположенные шеренгами с необыкновенною симметриею, как-то странно бросающеюся в глаза посре и окружающего хлама и беспоря ка. У самых верей на лавке пыхтел и шипел неуклюжий самовар (сват Кирила также ержал чай и закуску); по ле него по ымалась целая гру а позеленевших, поистертых сухарей и баранок; алее тянулся косвенный, напо обие бюро, прилавок, покрытый чашками, мисками и блю ами с разною потребою ля крестьянского брюха.

На безлю ье нельзя было жаловаться; мало того, что изба была полнымполнешенька, в верях беспрестанно появлялись новые лица, так что сам Кирила

ева поспевал управляться.

-Маюкончику на гривенничек - трое пьют! - кричал мельник, вво я вух мужиков, купивших у него муки.

- Эй, я я Кирила, авай перемену!

- Аль рыбу-то посне али? то больно скоро?

-Малый, косушку!

-Эй, целовальник, а целовальник! или Максим, что ли, как те звать! - полуштоф на о ного - вот и еньги...

Но Кириле не в иковинку были такие хлопоты; он не упускал аже случая перекинуться словом то с тем, то с ругим из гостей своих.

- Эй, Ванюха! то рыло-то не мочишь?.. Полно тебе глазеть по сторонам-то; спроси - а ут... чего прикорнул?

- Да что, брат, енег нету.

-Ой ли? Аль все пропил?

-Пропил не пропил, а был грех!..

-Давно ли? Вот то-то оно и вышло: мужик простоволос го не пьет, ва не пьет, а как бес прорвет, так и все пропьет!

-Эй, Трифон, опохмелиться, чай, на о - чего зеваешь? Коли алтын не хватает, так муки, чай, привез?

-И то привез.

- Ну, авай ее сю а! то бу ешь елать? На о уважить кума... тащи! - Да ты сколько аешь?

- Вестимо, ни твоей, ни своей уши обижать не стану.

-А сколько?

-Ты пу , а я косушку.

-Э! Косушку! то, больно тороват?

-Ну, не о ну, так ве.

-Давай!

-Э! ге, ге, ге!.. Дорофей, а Дорофей! то, брат, приуныл? Аль кручина какая запала?

-Да что, брат Кирила! Бе а прилучилась, за свою же кобылу приплатился.

-Как так?

-А вот как: увели у меня на прошлой не еле кобылу.

-Не гне ую ли?

-Нет, саврасую. Я и ту а и сю а - и сле простыл, что ты бу ешь елать?.. Захожу к свату Ивану, а тот и на оумил меня: "Ступай, говорит, в Пурлово - знаешь Пурлово?" - говорит он мне - это сват-то Иван говорит. Знаю, говорю, Пурлово, как не знать! "Ну, так коли знаешь, так ступай, отыщи там Онисимаконовала; я знаю, - говорит сват Иван, - это его ребята балуют". то ты станешь

елать? Бе а, а и только; взял красную, прихожу. "Ну, что?" - говорит. Да вот, мол, кобыла саврасая пропала; так не поможешь ли бе е? "Как не помочь, говорит, ступай в осинник на завалишинский выгон, знаешь завалишинский выгон?" Знаю, говорю. "Ну, ког а так, так и кобылу свою най ешь: она там траву, вишь, щиплет".

От ал еньги, прихожу: и вправ у стоит моя кобыла!.. Так вот какая прилучилась бе а - красную ни за что ни про что от ал.

- О, брат! Добро еще красную, ви али и больше; счастлив, что ешево отбоярился.

- Такая, право, бе а! Хорошо, что еньги были, а то просто и кобылу поминай как звали... право-ну!

- то, еньги, брат, не боги, я я Дорофей, а, ви но, много милуют. Каляканье не мешало, о нако, нашим мужичкам пропускать чарку за чаркою;

вскоре почувствовали они сами, что уже сильно нагрузились. Всего страннее в этом еле было то, что мирный и тихий Фе ос проявил такую прыть и смелость, что многих тру ов стоило Григорию и Сысою у ержать его, чтоб он не вцепился в боро у олговязому пономарю, к которому получил он, ни с того ни с сего, непрео олимую ненависть. Наконец кое-как угомонили они его и уложили по навесом по ле Петрухи, авно заснувшего сном богатырским. Расплатившись как сле ует, наши приятели (я говорю: приятели, ибо я я Сысой и Григорий шли теперь, обнявшись крепко-накрепко, и не переставали лобызать руг руга в ус и боро у) вышли из кабака и, как ни покачивались на стороны, благополучно

остигли ороги. Неизвестно, о чем толковали они; разумеется, много было всяких сер ечных излияний как с той, так и с ругой стороны. Дя я Сысой и Григорий пой ут-пой ут, а и остановятся - остановятся а обнимутся. "Во как люблю, Гриша!.. Ей-бо... право..." - "Больно ты мне полюбился, я я Сысой... Во... те...

Христ..." - и опять про олжают путь тем же поря ком.

Но счастие скоротечно; вскоре очутились они посре и улицы и волею-неволею олжны были расстаться.

Нере ко попа аются ни в жизни человека, которые как бы исключительно пользуются правом на елять его неприятностями и неу ачами. Точно такой же

ень, олжно быть, пал на олю Григорью, ибо не успел он отворить ворота, как уже неприятно был поражен криком и бранью, раз ававшимися у него в оме. Григорий остановился, обтер рукавом пот, капавший с лица, и стал прислушиваться; так! голосили Дарья и Василиса, но на кого? - бог их ве ает! - Он по нялся по шаткому крылечку, выхо ившему на вор, и вступил в избу. Василиса и Дарья стояли, каж ая по концам стола, с по нятыми кулаками; пере ними близ окна си ела Акулина; она, казалось, не старалась скрывать своего горя и, закрыв лицо руками, ры ала на всю избу... Слезы ручьями струились меж у сухощавыми, грязными ее пальцами. Зрителем этой сцены была старуха, мать Григория; свесив с

печи се ую голову, как-то бессмысленно гля ела она на все, происхо ившее пере

ееглазами.

-его горланите?.. то еще? Ну?.. - закричал Григорий, бросая с сер цем кушак и шапку наземь.

- Да то же, что вот навязал нам на старости лет ьявола... По и-тка сам теперь и ломайся с ним! - отвечала Василиса, указывая костлявою своею рукою на Акулину.

-Да, - по хватила Дарья, вся рожа от злобы, - небось и руки-то пона со ишь - сунься только...

-Покою не ает, проклятая, - про олжала Василиса, - воет, знай, себе на всю избу. Послали было за хворостиной печь истопить, прошлян ала без малого все

прибегать в иных случаях к клевете, чтоб только навлекать на Акулину гнев мужа,

парня, как ве али они, крутого и буйного.

- Да, - по хватила Дарья, приступая к племяннику, - к барину, говорит, пой у...

он, говорит...

Но Григорию и этого было овольно; он оттолкнул тетку и по ошел к жене.

-то, окаянная? - произнес хмельной Григорий, страшно поваживая очами. - то? Артачиться еще вз умала, а?

-Да, как бы не так! - голосила Василиса. - Много возьмешь словами.

- Вестимо, что ей аешь потачку... разве не ви ишь, она с умыслом воет? Думает:

услышит...

- Э! Толковать еще тут! - бормотал сквозь зубы Григорий, хватая Акулину за

волосы и повергая ее о ним вижением руки на пол.

- Вот так-то! - сказала Дарья. - Да з есь не замай ее, Гриша; стащи лучше в сени...

неравно еще горшки побьешь...

Бешенство, казалось, обуяло Григория; тут все разом завозилось в голове его: и

неволя, с которою он женился, и посторонние неприятности, и хмель,

Гришка, а Гришка! - произнес тем же голосом се ой как лунь мужик, вхо я в избу. - Э-э-э!.. Эхва! Как рано пошло размирье-то! Вчера сва ьбу играли, а сего ня, гля ишь, и побои... эхва!.. то?.. Аль балует?.. Пестуй, пестуй ее, пусть- е знает мужа; оно обро...

- его, леший, на о?.. Проваливай, проваливай... черт, ьявол, собака!..

Это обстоятельство, казалось, еще больше остервенило Григория, и бог знает, что могло бы случиться с Акулиною, если б в ту самую минуту не раз алось в верях звонкого хохота и всле за тем не явился бы на пороге Никанор Никанорович, барский ловчий.

Василиса и Дарья мгновенно исчезли за печуркою; Григорий тотчас же выпрямился, стряхнулся и по ошел к нему.

- Добро з равствовать, Никанор Никанорыч, - произнес он, - зачем пожаловали?

-Балуется больно, Никанор Никанорыч.

-И ку ы, кормилец ты наш, ломлива! И не ве ает госпо ь, что за баба такая... - сказала Василиса, показывая голову из своей прятки.