новая папка 2 / 14017

ПОСЛАНИЕ О ЛЕГКОМ СТИХОТВОРЕНИИ К А. М. БРЯНЧАНИНОВУ

Любовных резвостей своих летописатель, Моих нежнейших лет товарищ и приятель, Что делаешь теперь у Северной Двины? Совсем ли погружен в Фемидины ученья, Дедала ябеды проходишь кривизны

Ипишешь заключенья, Отрекшись рифм и муз

Ибросив навсегда любовны приключенья? Или, не скинувши еще сердечных уз,

Вздыхаешь и еще любовны песни пишешь, Богат любовию, которою ты дышишь? Какою хитростью содержишь ты союз Меж смуглой красоты и между белокурой, Обеим верен быв?

Клянешься ль их красой пред умницей и дурой, Во увереньях тщив?

И занимайся еще литературой, Возводишь ли ты их стихами в лестный чин И Лезбий и Корин?

Послушай моего раскола толкованье: Какими средствами хочу, Чтобы досталось рифмачу

Любви достойного писателя названье.

Два титла разные — «любовник» и «пиит» — Сливаются в одно и могут разделиться.

В Кифере более Гомера знаменит Вздыхающий Мимнерм 1: он лучше знал любиться. Нет, Муза не бежит сообщества любви.

Охотно странствует она ее стезею И наслажденья длит приятностью своею, —

Счастливый спутник их! цветы весною рви.

Таков сей Колардо, исполнен чувством счастья, Которым он в руках Глицеры упоен, Слагал стихи, вдыхающи пристрастья И сыплющие огнь, которым был он сжен;

Таков Дорат, Бернис, быв маленьким игумном, Бессмертью предали их юную любовь.

За ними тысящи являющихся вновь Творцов, сияющих в народе остроумном.

Меж наших баричей зачем я меньше зрю Произведеньями хотящих удостоить

Российския поэзии зарю?

Кому ко вкусу нас удобнее настроить, Как не судьям рожденным щегольства

Исобеседникам при столиках уборных? Ваш легкий разговор наполнен мастерства, Вы не скудаетесь в речениях отборных; Зачем не уделить от ваших дел придворных Немножко праздности, чтоб слова два

Стишков бесхитростных набросить на бумагу? Французски рыцари с пером счетали шпагу

Ине были смешнее от того.

Пезей недавно жил — живет Буфлер — Овидий: В стихах и на платне он пишет нежных Лидий И в обществе не тратит ничего.

Какое счастие! какое заблужденье Достойно заменить прямое наслажденье! Во сокровенности внимать обмана глас, Что письмен в области считают люди нас; От наших разумов желают славной дани Картин, согласия и чувствия утех; Во начертаньях нашей длани

Старинных витязей желают видеть брани, Вверяют править свой в явленье плач и смех.

Я был тщеславнее, когда я был моложе (Признанье, видите, гораздо с правдой схоже): Я зачал было вдруг два разные пути, Во расстоянии идущие далеком:

Хотел способности себе я запасти, Чтоб стихотворцем быть и светским человеком

Иудержать в согласье неком Со философией рассеяния вкус.

Обоими забрел в непроходимы степи. Порядки общества суть мыслящему цепи, А тот, кто в обществе свой выдержал искус Зевает в обхожденье муз.

В науке нравиться учу я основанья И, старый ученик, не знаю и аза;

Ине задремлется со мной лоза,

Которой свет дает свои увещеванья. Меж тем умедлены успехи дарованья, Которо льстился я в поэзии иметь. Умедлены?.. я выражаю мало:

Их уничтожено в душе моей начало. Прелестна лень поставила мне сеть, Из коей я не выду:

Не быв Ринальдом, я нашел свою Армиду И, обленяяся, забыл искусство петь.

Пиитом трудно быть, полегче офицером. С Доратом я успел сравняться в том, Что он был мускетером.

Но пусть я напишу урывков том — Не буду чтом:

Не удостоюся Дората взять примером В его фантасиях, посланьях, «Холостом», Ни во «Ельвириной ошибке» за кустом. Или в сем воздухе отягощенном, сером Не можно стать Буфлером,

Не можно красоты быть сладостным певцом И вместе ревностным ее же кавалером?

Не хладным воздухом стесненна голова: Причиной то, что мы вне общества коснеем. Мы этих не имеем Болтанья и шпынства:

Робчае испускать слова мы остры смеем, Которы с лихвою уходят в общества И упражняют злобу Голов сияющих, не занятых ничем, Которые зевают от систем

И слышать чувствия не могут без ознобу. Творцы, далекие от общества госпож, Самодвигалища, в искусстве жить невежи, Готовы впасть во вертопрашьи мрежи, На коих дамы взор наводит дрожь, — Напишут ли они в своих посланьях то ж,

Что щегольский Дорат и школьники Волтера, Сего чудесного столетнего шалбера, По превосходству мудреца,

Который говорил прекрасными стихами, К которому стихи в уста входили сами. Его приветствия не чувствуют писца, Но просвещенного и тонкого маркиза.

С той разностью, что тот не мог воспеть бы Гиза, Не мог бы написать — шестидесяти лет — Вступающа в Китай великого Чингиза, Унизить свой потом трагический полет К маркизу де Вильет,

Иво власах седых бренчать еще на лире Младые шалости, и растворять в сатире Свой лицемерный слог,

Ифилософствовать с величеством о мире, О мироздателе — Волтер всё это мог.

Иславну старость вел, со завистью у ног, Превыше хвал, превыше порицаний.

В Париже сколько восклицаний, Когда явился он к принятию венца! Изящные умы, боярыни, вельможи,

Придворных легкий рой из королевской ложи

Плескали долго в честь великого творца. За ними вся толпа плескала без конца. Неподражателен во легоньких твореньях,

Каков величествен в мудреческих пареньях, Писал безделицы и сказочки точил Друзьям своим, начинены соблазном, Всегда смышлен, сияющ, мил, Являя истину во одеянье разном.

Такой-то нравится во обществе творец, Перебегающий все чувствований струны, Который изжил бы во свете лета юны

Исделался мудрец Волненьями Фортуны,

Открывшими ему излучины сердец. Умеет строить он свой голос важно, резво,

Иверный вкус и рассужденье трезво Хранят его пути, На высоту ли он иль хочет вниз идти.

Затем, что вить совсем другое балагурить, Другое — умствовать в стихах.

В издевошном письме, не мысля о вещах, Касаются их вскользь: и воля бедокурить Двойными рифмами, на свой, однако, страх, Чтоб скуки через них не вышло удвоенья. Под защищением словца

Проходят молнией пустые выраженья, Полурисованны чертой изображенья, Уподобленья без конца.

Таким-то тоном Пиянствуя, Шапелль, поддержан Башомоном, Описывал свой путь В Шампанью.

Но должно тростие свое перевернуть, Коль обратим его к учебному писанью. Желает философ, Чтоб столько весу, сколько слов,

Вмещалося в стихах простых и благородных, С своим предлогом сходных.

Чтоб слог исполнен смысла тек, От возглашения надменного далек;

Чтоб мыслей правильны все были переходы И в полном виде их представлены доводы.

Но суд удобен всем: искусство тяжело. Посудим-ка себя, нахмуривши чело. Увы!.. я не сорвал без терний розу.

Мое достоинство — писать на рифмах прозу, Без вображения, противу языка, Всечасно падая под критикову лозу. Осталось ли со мной сравненье виртуозу,

Пленяющему слух движением смычка? Его художество прекрасно, благородно; Мое — удобно всем и слуху неугодно.

Чтобы возвыситься, поэзия должна Из живописи быть с музыкой сложена. Достоин Ариост идти с Паизиеллом,

Но сельский скоморох достался мне уделом, Который, на гудке заставлен поскрыпеть, Мешает мужикам согласно песню спеть.

За чувствование, вселяющесь глубоко, За полный мыслей слог, за живописно око, За прелести ума и мастерство писать Должна пиитов честь в веках не угасать; Но не за то, что рифм обилие имели И ими вещь облечь нестоющу умели.

В стихе изломанном мысль добрая падет,

Но стих есть только звук, когда в нем мысли нет. Писать есть обще всем — писать, как мастер, редко. Затем-то видим мы, что мелочи умов, Каков Гораций был, суть прелестью веков;

Меж тем как книги в лист сжирает время едко Иль оставляет жить для сраму их творцов. Пишите, коим кисть дала природа в руки И взор, чтоб облететь безмерной круг науки,

Пишите, не боясь, что зависть станет грызть, — Восторги ваши вам успехов суть поруки, Вселенной красота — для ваших черт корысть.

1783

1 Plus in amore valet Mimnermi versus Homero. Propert. (Стих Мимнерма в любви гораздо Гомерова выше. Проперций (Пер. А. Фета). — Ред.)