новая папка 2 / 18968

изолгавшийся,

прогнивший

Запад, - не выражал

развращенный "говорильнями",

желания

на веки

вечные изгнать "низкого

подтянуть "зазнавшуюся чухну" и

жида" из

В те отдаленные времена,

когда я познакомился с Аркадием

Николаевичем,

о

чем подобном не

мог бы и

подумать, а не

он, разумеется, ни

то что

глядя вам

громогласно говорить, да еще с ноздревской развязностью,

прямо и

нагло в глаза и словно бы думая про себя:

"Я и не то еще могу выпалить!"

речи

и перепевал иные

Тогда столь же

откровенно повторял иные

песни

в

ту

пору

молодой человек,

окончивший

этот "просто русский",

курс со

действительного

студента,

благополучно

служивший

степенью

помощником

пописывавший по временам

столоначальника в каком-то департаменте и

резвые,

отчасти для славы среди сослуживцев и

либеральные статейки в газетах,

среди

знакомых барышень, отчасти для покупки в более изобильном

количестве

галстуков и

для

более

частого

посещения опереток и

перчаток и

трактира

Аркадий Орешников в то

время был довольно видный, среднего

роста,

с маленькими, разбегающимися по

плотный, широкоплечий блондин

сторонам,

редкими рыжеватыми волосами, крикливым тенорком и

карими глазками,

толстыми

сохраненную и

поныне,

алыми губами, которыми он имел привычку,

быстро

поводить, выражая этим свое удовольствие. Лицо у него было

довольно

и

без

особой

"печати

мысли"

на

начинавшем

лысеть

ординарное

челе:

с мясистыми щеками и толстым носом,

но зато свежее,

кругловатое,

румяное и

беззаботно веселое.

по-видимому, был более чем лестного мнения

насчет

Сам Орешников,

своей

любил

заниматься

собой,

не

жалея

одеколона,

считал

физиономии,

себя

действительно пользовался успехом у

горничных

пленительным мужчиной и

и у

швеек...

рассказывая об

интриге,

Хвастая своими любовными успехами и

героиней

которой бывала какая-нибудь простодушная Даша или Матреша, Аркадий

Орешников

что героиня романа - дама из общества, без

значительно давал понять,

памяти

назвать которую он,

как порядочный человек,

в него влюбленная,

разумеется,

не может.

глуп, но и

не особенно умен,

что называется,

без

Он

был не

царя в

но

достаточно переимчив и

сметлив в

житейских делах.

голове,

Недостаток

и в

молодости с

успехом заменял чисто

основательных знаний он

славянской

предметах,

не

моргнувши

отвагой трактовать о каких вам угодно

глазом.

он и не очень обижался,

когда его останавливали,

замечая,

Впрочем,

что он

околесную.

Он

только

как-то

меланхолически

глядел

несет

куда-то

в

но через четверть часа уже снова готов был говорить с

пространство,

прежней

развязностью и о коннозаводстве, и о философии Канта{143}.

при

Всегда

поклонявшийся какому-нибудь

доморощенному божку,

котором

роль

адъютанта,

Орешников так

же

быстро развенчивал своего

играл

божка,

как быстро и создавал себе идола,

перед которым

находя нового,

обыкновенно

раболепствовал.

Юркий, не без лукавства и в то же время легкомысленный

поклонник

тщеславный и бесхарактерный,

никогда серьезно ни во

всякого успеха,

что не

и

не

имевший

правил,

а

одни

лишь

инстинкты,

вдумывавшийся

мягкий

и

когда дело не

касалось собственной шкуры,

прирожденный,

добродушный,

так

сказать, оппортюнист, Орешников был одним из тех людей, гибких,

более,

них можно было иметь неприятности по

службе,

и

повторял

что

за

вслед за

что наше время - не время широких задач. Хотя он и не отдавал

другими,

себе

отчета, почему это так, но чувствовал, что так надо говорить, и

говорил.

не

менее

он

горячо порицал некоторые явления русской жизни

того

Тем

восхищался,

даже через меру,

Западом, умеренно желал

времени,

продолжения

реформ и страстно - увеличения окладов чиновникам, почитывал

журналы

и

восторгался новыми судами и земством,

бывшие в моде книжки,

проповедовал о

после веселого

женских правах на высшее образование и изредка даже,

ужина в

таинственно намекал,

озираясь вокруг, на

интимном кружке,

своевременность

одним словом,

повторял все

то,

о

чем

в

то

"правового порядка",

время

говорили.

кроме того,

любил щегольнуть не только либеральным

Орешников,

образом

но и цивическими{144} добродетелями и нередко в курительной

мыслей,

комнате

что

он,

при

случае,

хвастал перед департаментскими товарищами,

даже

не

самому

начальнику

отделения,

но

в

действительности

он

спустит

был

боявшийся всякого начальства даже более,

чем

жесточайший трус,

требовалось

трусость,

по времени. Он, конечно, с негодованием отрицал свою

когда

кто-нибудь уличал его, и объяснял ее благоразумной

осторожностью.

Но

однажды, в минуту полупьяной откровенности, он сознался, что в нем

храбрости

называя себя почему-то свиньей,

и

мало,

тут же залился слезами,

прибавил,

верно,

унаследованное.

Пожалуй,

он до

что это у него качество,

известной

Все его предки,

многочисленные Орешниковы, из

степени был прав.

захудалых,

служили чиновниками,

и

каждый из них всю свою

малоземельных дворян,

жизнь

Феоза Андреевна в страхе, бывало, только крестилась,

воображая,

что

Аркаша и в самом деле удерет какую-нибудь штуку, лишится

должности и

очутится у нее на шее.

старый

Но давнишний ее знакомый и приятель покойного мужа,

матерый

обыкновенно

успокаивал

огорчавшуюся

старушку.

Со

спокойствием

бросившего мечты о повышении и черпавшего

чиновника-философа, давно

свою

департаментского архива и

из наблюдений над

философию из

сослуживцами,

он

говорил ей:

место

хотя

за

глаза

зубами и умел отлично ладить с начальством,

слегка

и

его

счет,

фанфаронства ради.

И

писание статеек,

прохаживался на

даже и

не

только не

вредило тогда по службе (особенно,

если

резвых,

статейки не

а, напротив,

обращало на

касались ведомства, где служил автор),

автора

иногда лестное внимание.

помогала на

Таким

образом Аркадию Николаевичу литература даже

первых

а он, неблагодарный,

впоследствии так

порах его житейской карьеры,

бранил

эту самую литературу!

собственной хвастливой болтливости,

весь

Благодаря его же

департамент

что помощник столоначальника Орешников "пишет в газетах".

скоро узнал,

Это

глазах сослуживцев.

придало некоторый престиж молодому чиновнику в

Прочли,

Довольно бойко и в то же время без

что он пишет, и одобрили.

резкостей и в

Начальник

отделения,

добрый

служака

из

умеренном тоне.

дореформенных

чиновников, стал

подавать Орешникову руку. Молва об авторстве

помощника

самого директора,

который, благодаря

столоначальника дошла и до

этому

впервые узнал

о существовании

такого чиновника и

обстоятельству,

против себя,

бросил испытующе злой взгляд на

своего помощника.

Начальник

что помимо его требуют

отделения обиженно нахмурился и за то,

чиновника его

отделения, и за то, что он не знал причины этого приглашения. Сам

Орешников

себе

пройтись

жестоко струсил и вспомнил, как вчера позволил

насчет

старался скрыть свой

испуг

под

видом

господина директора. Он

напускного

однако заметно побледнел,

ощутил внезапную боль в

равнодушия,

пояснице и

дрожащей рукой оправлял прическу и галстук перед входом в кабинет

директора.

прямо против двери,

сидел сухощавый брюнет,

За большим столом,

лет

- он

не без любопытства наблюдал, с

доводился мне родственником - и

какою

Плохо знавшие Орешникова люди

легкостью он менял свои мнения.

звали его

как-то инстинктивно, в

силу стадности, приспособляясь к

господствовавшим

что выражает собственные мнения, он

течениям.

Вполне уверенный,

повторял

И - характерная черта русского

мнения газеты, которую читал.

человека!

-

иногда жестокие вещи и

поступая подчас

повторяя с

чужих слов

далеко не

Аркадий Николаевич

безупречно даже с точки зрения примитивной этики,

веселым человеком, каким я знал его в молодости.

Орешников,

Года

через

три

после

нашего

знакомства

сделавшийся

отпустивший себе бакенбарды котлетами и переменивший

столоначальником,

фетр

цилиндр,

все

еще

называл себя

либералом,

но

о

дальнейших

на

реформах

уклончиво

(нужно-де

и

с

настоящими-то

разобраться и

выражался

их

Общество дам и барышень Аркадий Николаевич по-прежнему

упорядочить!).

очень

недаром у него были такие пышные алые губы,

- но уже не

любил -

огорашивал

слушательниц широкими горизонтами будущего, а больше напирал на

эстетические

по

весне

декламировать

"Шепот,

робкое

дыханье,

идеалы,

любил

трели

выражал

боязнь, как

бы

занятия медициною (хотя

соловья"{149} и

он,

по

ничего против них не имеет) не лишили женщину лучшего

существу,

украшения -

Статейки Орешников продолжал пописывать, но

уже

не

женственности.

столь

более о гессейнской

резвые и с более ограниченным выбором тем:

мухе{149}, о

или

о

попавшемся в

растрате

коллежском

колорадском жучке

секретаре,

на

было

излить гражданскую скорбь об

"этих прискорбных

котором можно

случаях

Насчет худощавого брюнета со звездой Аркадий Николаевич

лихоимства".

даже и

а,

напротив,

за глаза не позволял себе отзываться непочтительно,

говоря о

вдруг

становился серьезным и

солидным,

директоре департамента,

словно бы

отчасти и сам он нес тяготу и ответственность его положения.

Во время "сербского возбуждения"{150} Орешников возбудился до

того, что

как бешеный,

по городу,

все свободное от службы время носился,

собирал в

конках вместе с зрелыми девами пожертвования, плакал и умилялся,

заказывал

хоругви,

провожал добровольцев я везде так трещал о "славянской

идее"{150},

что охрип. Но скоро пыл его прошел, и Орешников стал

поругивать

и

"братушек", и добровольцев. Затем он с таким же азартом

распинался за

когда объявлена была

война{150},

воспламенился

"братушек-болгар" и,

таким

что хотел было поступить в юнкера, если бы только

воинственным духом,

можно

рисковать жизнью.

Он

требовал Константинополя и

проливов,

было не

найдя

что

без

них

жить никак невозможно,

проливал слезы над

внезапно,

героем

солдатиком,

возмущался недобросовестными интендантами и

в

русским

то

же

завидовал

непопавшимся

счастливцам,

нажившим

на

время втайне

войне

Плевна заставила его приуныть{150},

но не

сумасшедшие деньги.

надолго.

Он

снова

Успехи нашего оружия вновь окрылили Орешникова.

носился с

проливами, умилялся "братушками" и

просился было

Константинополем к

к ним

содержанием. Однако

это

не удалось,

и

Орешников

остался

дома

столоначальником.

Сан-стефанский договор не вполне удовлетворил расходившегося в ту

пору

Он

досадовал,

что

Константинополь

не

Аркадия Николаевича.

сделался

что там не будет (в этаком-то прелестном

губернским городом и

климате!) ни

знал,

об "естественном

зачем ему Константинополь, но храбро говорил и

выходе в

море" я об "обмене продуктов" и "вообще" о "задачах России".

надеясь,

что,

Несмотря на лишение Константинополя,

он однако ликовал,

при "целокупной" Болгарии{150} да с нашими в ней начальниками,

Царьград{150}

ликовал и

вместе

с тем

бранил Биконсфильда,

от

нас не

уйдет, -

что

малейшего стеснения,

даже

и у

называется, на все корки, без

себя

в

Он

награждал первого

английского министра такими

отделении.

ругательными

внешнюю и

внутреннюю политику с такой

эпитетами,

критикуя его

свободной

что однажды почтенная Феоза Андреевна,

не разобравшая,

развязностью,

Так,

отвечал Орешников.

маменька, продергивают, что любо! - со смехом

Сан-стефанский "восторг" довольно

скоро

сменился

берлинским

"унынием"{151}. Во время конгресса Аркадий Николаевич только и

повторял: "мы

пристал

к

не позволим!" и раз даже, подкутивши у Палкина,

какому-то

вопросом "позволит ли он или нет?" По счастию,

и

посетителю с

посетитель,

интендантским чиновником, самым

категорическим

образом

оказавшийся

"не

благополучно.

Оба

не

позволявшие выпили шампанского и завершили

вечер

в

танцклассе.

показала,

что

следует позволить,

Когда

действительность

Аркадий

сам "позволил",

и с обычной стремительностью

Николаевич тотчас же и

везде

что

соображения

высшего

порядка

заставляют

нас

доказывал,

быть

и из ярого шовиниста обратился в миролюбца, по

благоразумными,

временам не

забывая однако посылать шпильки по адресу Бисмарка.

и

Не

прошло и

месяца по

окончании войны,

как уже Орешников забыл

о

и

о Царьграде,

и о братушках,

и занялся спиритизмом,

войне,

проводя три

обществе спириток.

Затем бросил

вечера в

неделю на сеансах в

спиритизм и

а после -

сведущими людьми. Затем

восхищался какой-то приезжей дивой,

одно

он

вновь

вдруг

заговорил о

каком-то

"упорядочении",

снова

время

стал

"Вперед, друзья, без страха и сомненья"{151},

но

декламировать:

внезапно

что ему теперь говорить, завинтил без

смолк и, решительно не зная,

удержа.

временем

он

уже

исправлял должность начальника отделения

и,

Тем

за

статеек не

писал.

Маменька все

многочисленностью занятий,

советовала ему

жениться -

слава богу, уж Аркаше тридцать семь лет, - но Орешников