новая папка 2 / 16924

--Чай, и насмотрелись же вы на чудеса, что матушка пресвятая царица небесная во славу свою творит...

--Бывает,-- ответил купец.

--Бывает? -- испуганно встрепенулся Григорий.

--Чудак ты человек, как же иначе?

И, помолчав, купец продолжал:

--Труды бог любит,-- без трудов нельзя... самая малая букашка, муравей, и тот больше себя норовит поднять...

--Так, так,-- согласился Григорий.

--Жареный кусок в рот не полетит... Как сказано? В поте лица... Да уберите же вы, Христа ради, короб,-- крикнул купец своим и, обращаясь снова к Григорию, спросил: -- Это что за человек у вас?

Человек, и очень странный человек, о котором спрашивал купец, вышел в это время из-за задов Григорьева двора.

Высокий, худой, с маленьким, очень маленьким бурым лицом, стрижеными усами и бородой, в длинном изорванном халате, с непокрытой, тоже стриженой головой, человек этот остановился, и, ни на кого не обращая внимания, смотря голубыми потухшими и выцветшими глазами тупо и равнодушно перед собой, чтото бормотал.

На вопрос купца Григорий с захлебывающейся торопливостью и елейным смирением ответил:

--А так раб божий, Ильюша по прозванию... Вроде того, что юродивый.

--Это хорошо,-- кивнул головой купец и, откашливаясь, сплюнул.

--Тихий человек, и никому обиды от него нет.

--Он что ж делает? -- спросил купец.

--Да вот живет у нас в бане,-- вон за огородом. Сам и выбрал мою, значит, баню,-

-что ж, живи...

Юродивый в это время опустился на колени и, смотря в небо, что-то бормоча,

кивал головой...

--Это насчет чего же он? -- спросил купец у Григория и прибавил: -- Да ты присядь.

--А постоим, батюшка... Это он, вишь, покойников поминает, всех, до последнего человека, кто за его память помер на селе, помнит и поминает...

--Что ж, это хорошо...

--Хорошо, батюшка, хорошо... Раб божий... А только что так считаем,-- Григорий замирающим от восторга голосом, наклоняясь к купцу, прошептал:-- так считаем: великий раб.

--Все может быть,-- одобрительно кивнул головой купец.

--Так, батюшка, так... Его дело... Так и живет в бане... Сам и выбрал у меня со старухой свое житье: так в бане... и уж и не знаю, с чего и выбрал: кажись, и лучше нас есть люди и в греху мы: выбрал... Не знаю, с чего и на думушку ему пало,-- не нам угадать, а только что так по приметам -- великий раб...

--Да уж вам видней, конечно... Душа у кого чистая, святость эта самая, как одежа светлая, к примеру,-- грязь на ней, так уж грязь и есть: на виду... С ним, что ж, покалякать можно?

--Уж не знаю, батюшка,-- раздумчиво ответил Григорий,-- как его воля...

В это время подошел другой крестьянин средних лет -- длинное туловище на низких ногах, с какой-то приплюснутой физиономией, и только нижняя губа выпукло выдвинулась вперед. Он сплюнул и, вмешиваясь в разговор, пренебрежительно, голосом, как иерихонская труба, сказал:

-- Что ж тут?.. Скричать его и только... Эй, ты, слышь, Ильюшка, подь сюда,-- вот

господин говорить с тобой желает...

Юродивый замигал глазами и растерянно смотрел некоторое время перед собой.

-- Неколи мне... кур в огороде гонять надо...

Он сказал это и торопливо, озабоченно пошел, делая на ходу движения, как будто он гонит кур, тихо приговаривая: "Кишь, кишь".

-- Не пожелал,-- проговорил Григорий, испуская вздох не то сожаления, не то удовлетворения.

Купец, получивший неожиданно афронт, спросил недовольно:

--Это каких кур?

--А это, вишь,-- стал громко, точно кругом все были глухи, объяснять ему подошедший крестьянин,-- он, вишь, все сам себя куриным старостой зовет... будто вот кур ему все по огородам гонять надо...

--Не пошел же,-- повторил в раздумье Григорий.

--Не пошел,-- согласился и пришедший крестьянин и набрал воздуху.

--Не показался я, что ль, ему? -- спросил обиженно купец.

--Не-ет,-- уклончиво ответил Григорий,-- так что-нибудь... Господином вот разве назвал тебя сват.

--Так ведь мне что? -- сказал сват и сплюнул.

--То-то, вишь, не любит он этого слова: из дворовых он... А сам-то с малолетства уж такой, божий... Господам и сомнительно было: парнишка, как и прочие, а от дела отлынивает... Маленько и прижимали, видно: на горячую плиту голыми ножками ставили... Вот он и робит, как заслышит там "господин", али "барин", ну и уйдет сейчас...

--Так ведь я какой же барин? Такой же, как вы...

--Известно,-- согласился сват и сильно потянул носом.

--Может, и обойдется еще,-- задумчиво сказал Григорий.-- Так вот и на селе... К кому вздумает зайти... Принесет миску, стукнет в окно: "Слышь, крикнет, штароста,-- он этак все "штароста",-- пришел, давай мне полную миску". Чтоб уж непременно полная была, а там чего хочешь лей: щец так щец, хоть воды, хоть молока... И сразу есть не станет: постоит сколько дней в бане, скиснет, тогда и ест.

--Что ж так? -- спросил купец.

--Так уж воля его...

--И дела от него есть?

Григорий ответил не сразу, наклонился и таинственно сказал:

-- Не все хоть признают, да и понять такое дано не всем, а так считать надо, что есть.

Григорий посмотрел на свата и нерешительно отнесся к нему:

--Да ведь вот хошь когда город горел... На виду у всех дело было: в городу пожар

--семьдесят верст, а он бегает по селу: "Жарко, да жарко". А како жарко? Перед самым снегом дело было.

--Этак,-- кивнул сват.

--Что такое, думаем, обеспокоился Ильюша: а тут слышим, город сгорел.

--В те поры его и в город вызывали,--заревел сват,-- думали, може, что знал насчет поджигателев. В тюремный замок засадили было...

--Вот, вот,-- подхватил Григорий,-- в тюремный замок засадили, а, хвать, с другого конца сама тюрьма горит... Ну, поняли, тут же и отпустили.

Сват рассмеялся.

--Обробел же тогда: прибежал: "Не пойду, баит, больше в город".

--Да кто его знает? -- задумчиво проговорил купец,-- чужая душа -- погреб без свечки: как угадаешь?

--Уж тут и угадывать нечего,-- немного обиженно проговорил Григорий,-- весь на глазах, у меня вон третий год живет, каждую мелочь видишь, сфальшить негде.

--То-то так,-- согласился сват,-- а все и в нем неловкость есть...

--Какая? -- спросил купец.

--Да вот какая: в церкви нехорошими словами ругается.

--А ночь-то каждый раз после того на мазарках кто воет? -- горячо спросил Григорий.

--Может, так,-- раздумчиво сказал купец,-- вот, мол, хуже людей хочу быть, а ночью и замаливает.

--Этак, батюшка, этак,-- ласково, горячо поддакнул Григорий.

--Опять же бороду, усы стрижет,-- долбил своим громким деревянным голосом сват.-- А то попа ругать учнет: "Ты, слышь, к попу не ходи за поминками, он рубль возьмет, а на мазарки и днем не пойдет, а я ночью помяну, а грош возьму и тот подожду".

--Так ведь и правда,-- совсем тихо, нерешительно сказал Григорий.

--Правда-то правда,-- согласился и сват.

--Нет, видно, не нам судить его,-- вздохнул Григорий.-- Вот какое дело стряслось

уменя в третьем году: изгадилась хозяйка моя,-- сначала не в себе стала непутное молоть. То человек как человек была, а тут и пойдет: плакать, плакать, рвать волосы на себе, и сама на себя такой поклеп взведет, что хоть полицию зови. Иссохли мы оба с ней. Куда уж я ее ни возил: и к знахарю и к святителю -- нет помочи. Вот этак же раз Ильюша стук в оконце: "Григорий, а Григорий, что я тебе скажу?" Я высунулся к нему, баю: "А что, Ильюша?" -- "Отдай ты, Григорий, что у тебя есть в избе, людям". Только и сказал и ушел. "Слышь,-- говорю я хозяйке,-- что Ильюша толкует: все, что в избе, отдать людям". Подумали, не дай бог пожар, все так же пропадет, что будет. Скричали народ, что только было в избе -- все наголо. Хотел я хомут было назад в клеть снести: только починить внес было его в избу, подумал-подумал: нет, уж, видно, все, так всё... Всё растаскали, будто метлой подмели, одежу, хомут, утварь всю, скамьи, столы: только вот что рамы да стены и остались...

--А из клети? -- спросил купец.

--Нет, нет, что в избе только. И вот, скажи ты, унесли всё и хворь унесли. С той самой поры как рукой сняло с бабы и ровно и хвори никакой не бывало.

В это время юродивый опять показался. Григорий понизил голос.

--Все в бане так и живет... А теперь уж постарше стал -- трудно стало. "Григорий,

аГригорий, строй-ты мне, брат, избу,-- старик я стал". И рад бы выстроить, да с каких достатков выстроишь-то...

-- Да,-- вздохнул купец.

Он не спеша полез в карман, вынул оттуда замшевый засаленный кошелек, долго рылся в нем и, достав гривенник и подавая его Григорию, сказал с ударением на о:

-- Отдай-ко... за спасение души Севастьяна...

Григорий, взяв деньги, радостно побежал к юродивому. Жена Григория вышла из

избы, облокотилась на косяк и, подпершись рукой, удовлетворенно смотрела...

-- Ильюша, вот тебе купец гривну жертвует,-- за Севастьява молись...

Юродивый нерешительно взял деньги, а Григорий, возвращаясь к купцу, радостно, умильно говорил:

-- Взял, взял...

Юродивый на мгновенье исчез в своем огороде и снова появился. Он остановился на прежнем месте и оттуда тихим, но хорошо слышным полушепотом, робким, напряженно-просительным и в то же время настоятельным, заговорил:

-- Господин, а господин... возьми назад деньги...

Юродивый протянул худую руку. Он как-то весь опустился, и было видно теперь по изможденному лицу и сгорбленной фигуре и высохшей дрожащей руке, что это уже старик, больной, измученный, много перечувствовавший на своем веку.

-- Возьми, божий человек, возьми,-- торопливо сказал купец,-- мне не жалко... Я

от сердца...

Юродивый нерешительно помялся и еще тише и просительнее сказал:

--А то возьми...

--Пожалуйста, не обижай,-- испуганно сказал купец и даже встал,-- я ведь от всего моего сердца.

Купец хотел было ближе подойти, но юродивый быстро отступил назад. Купец остановился, и так и стояли они на расстоянии друг от друга.

Но юродивый, не допуская купца, в то же время ласково и даже с какой-то болью смотрел на купца. Он тихо, доверчиво, как бы советуясь, просил купца:

-- Как бы в тюрьму мне не попасть: краденые...

И, пока ошеломленные купец, Григорий, сват, хозяйка Григория стояли, приросши к своим местам, юродивый, положив деньги на землю, быстро, беззвучно исчез в своем огороде.

-- Не принял! -- опомнился первый Григорий и развел руками.

Между тем сват пошел к тому месту, где положил юродивый гривенник, поднял его и, возвратившись назад, нерешительно протягивая его купцу, спросил:

-- Вам, что ли, отдать надо?

Купец прятал деньги назад в кошелек и угрюмо говорил:

--Слово только неловкое сказал он, за него и ответить можно.

--Что с него взять? -- потянул носом сват,-- известно, юродивый он и есть.

--Да-а-а...-- нерешительно согласился Григорий,-- божий человек.

--Григорий,-- настойчиво позвала в это время Григория его хозяйка.

Григорий пошел к жене, а купец с недовольным вопросом:

--Ну, что у вас там? -- пошел к своим.

--Ты сходил бы к Ильюше,-- сказала жена Григория,-- да посоветовался бы. Как бы опять не нажить новой беды: приняли неизвестного человека, Ильюша ведь брезгует им. Сбегай, посоветуйся, да, если что, бог с ним и с деньгами его.

--Бежать надо,-- вздохнул Григорий и побежал к юродивому.

Григорий быстро возвратился и озабоченно вполголоса сказал жене:

--Не велит принимать.

--Ну, так и с богом,-- решительно сказала жена.

--Неловко,-- тряхнул головой Григорий и, почесываясь, пошел к купцу.

Низко кланяясь купцу, он вкрадчиво заговорил:

-- Ты послушай, господин почтенный, что я тебе скажу... да в обиду не прими себе... только что от постоя освободи ты, Христа ради, мою избу... Богом прошу тебя: не надо мне и денег твоих, только съезжай.

Купец некоторое время опешенно смотрел на Григория, затем сплюнул и сердито спросил:

--Да с какой причины?

--Никакой причины нет, а только освободи, Христа ради, прошу тебя...

--Об чем же ты думал, когда впускал меня? Дитя ты, что ль, малое?

Купец впился глазами в Григория. Григорий потупился и молчал.

-- Дурак ты и с твоим юродивым вместе!

Григорий низко поклонился.

-- В тюрьму вас обоих за ваши дела: штунду, ересь заводите, погоди...

Сват, тершийся тут же, проговорил, ни к кому не обращаясь:

--Если что, и у нас изба не хуже, есть и самоварчик.

--Далеко, что ли? -- спросил купец.

--Вон.

Сват показал на избу.

--Если изготовить, к примеру, хозяйка моя первая насчет этого: вся деревня знает... Только спроси Авдотью...

--Тащи вещи,-- скомандовал купец. И, повернувшись к своим, сказал:

--Я вот с ним, а вы того, поглядывайте: сейчас народ нагрянет...

Это было так.

Уже на колокольне отзванивал звонарь во все колокола.

В темноте влажного вечера уже сверкали огни с горы, по которой спускалась к селу процессия с иконой, и несся гул дружных, твердых и быстрых шагов молящихся.

ПРИМЕЧАНИЯ

Известна публикация рассказа в собр. соч. изд. Маркса (т. VIII, 1916), где он датирован 1901 годом.

В сокращенном виде рассказ вошел как эпизод в пьесу Гарина "Деревенская драма".