новая папка 2 / 16587

ПОСЛАНИЕ К С. С. УВАРОВУ

Муз благодатных славный любимец, владеющий лирой, Даром языков и грифелем Клии, Уваров! постыдно Великолепный российский язык, сладкозвучный и гибкий, Сделать рабом французской поэзии жалкой, нескладной, Рифмой одной отличенной от прозы. Не нам пресмыкаться! Льзя ль позабыть, что законные мы наследники греков?

Нам с православием вместе науки они завещали — И сохраним в чистоте наследное наше богатство! Усыновим богатый и полный Гомеров гексаметр,

Разнообразнейший всех стихотворных древних размеров!

Как невозможно в одежду младенца одеть великана, Углем и мелом сходно списать картину Вернета, Или Моца?ртов сонат рассказать в простом разговоре, Так невозможно александрийским стихом однозвучным

В ходе, в падении стоп, в пресеченьи стиха, в сочетаньи Рифм, одинаким в течение целой пространной поэмы, Часто из нескольких песен и тысяч стихов состоящей,

Выразить с тою же верностью, смелой в рисовке, в смешеньи Света и тени, и с тою же яркостью в красках, всю силу Чувств, всю возвышенность мыслей и блеск, которыми каждый Стих Илиады и каждый стих Энеиды сияет.

Вспомни, Уваров! что пишет Вольтер к китайскому хану: Острый старик насмехается едко над варварским, странным Правилом их стихотворным, которое требует строго Двух шестистопных стихов и друг подле друга стоящих. Ежели верить Вольтеру: одна стихов половина Служит для смысла, другая же вечно только для рифмы,

Так что легко, ничего в существе не теряя, французам Можно во всякой поэме стихов половину убавить.

Участь русской державы и русской словесности сходны: Долго владычество чуждое Русь ярмом тяготило!

Нас, несогласных, татары, быстро нахлынув, пленили; Россы, оковы татар разорвав, их самих оковали.

Нам, не радевшим о чести народной, о славе престола, Дали сарматы царя и красной Москвой овладели.

Иго сарматское сбросили мы; но, приняв от французов Моды и образ их мыслей, снова стали рабами.

Галлы, тяжелую цепь наложа на поэзию нашу, Видя, что мы отступили от древних обычаев русских, Дать и царя своего и уставы свои возмечтали...

Но орел встрепенулся, расторгнул железные путы,

Крикнул германским орлам знакомым им голосом славы И, распустив могучие крылья, стал над Парижем.

Наши поэты среднего века с умом и талантом: Славный князь Кантемир, Феофан, Симеон и Буслаев

Правилам польской поэзии, с нашею столько несродной, Русский, способный ко всем измененьям, язык добровольно Поработили. И сам Ломоносов своею чредою Дань заплатил предрассудкам и мнению века

Преобразитель словесности нашей пишет, об ней рассуждая, Что велелепнейшим метром, и звучным и самым способным Выразить скорость и тихость и страсти движенья, считает Он анапесты с ямбами. Но увлеченный примером Немцев, которых словесность была тогда в колыбели, Больше — примером французов, дал преимущество ямбам, И в Петриаде своей подражает поэме Вольтера.

Тщетно полезный муж Тредьяковский желал в Телемахе Истинный путь проложить российской эпической музе: Многоученый, он не имел дарований и вкуса, Нужных вводителю новой системы и новых законов.

ИЛомоносова гений, увенчанный лавром победы, Ямб освятил и заставил признать эпическим метром.

ИХерасков повлекся за ним — слепой подражатель.

Иотважный Петров не посмел изобресть в Энеиде Нового, больше поэме приличного стопосложенья!

Истихотворец, рожденный с талантом, Костров в Илиаде Ямб утомительный выбрал своим стихотворным размером! Сам подражатель Кострова, Гнедич уж несколько песен Переложил шестистопными русскими ямбами с рифмой.

Ивосхищенный Вергилием и ослепленный Делилем,

Юноша дерзкий, я перевел половину Георгик, Мысля, что рифмой и новым и лучшим размером украсил Песни Вергилия, коим в сладости нету подобных.

Честь и слава тебе, Уваров, славный питомец Эллинских муз и германских! Ты, испытательно вникнув

Встопосложение греков, римлян, славян и германцев, Первый ясно увидел несовершенство, и вместе Способ исправить наш героический стих, подражая Умным германцам, сбросившим иго рифмы гремушки, Освободившим слух свой от стука ямбов тяжелых.

Я устыдился, бросил в камин свое земледелье; Начал поэму сию и новым, и, сколько возможно

Мне было, к метру латинскому самым ближайшим размером.

Всамом деле, сличая ямб всегда одновидный

С разнообразным и звучным гексаметром, вижу в последнем Больше, чем тридцать колен, перекатов в тоны из тонов: Можно возвысить свой стих и понизить; быстро промчаться Вихрем, кружащим с свистом и шумом по воздуху листья; Серной скакать с скалы на скалу, с камня на камень, Тихо ступать ступень с ступени по лестнице звуков.

Пусть говорят галломаны, что мы не имеем спондеев! Мы их найдем, исчисляя подробно деяния россов:

Галл, перс, прусс, хин, швед, венгр, турок, сармат и саксонец,— Всех победили мы, всех мы спасли и всех охраняем.

Мы их найдем, исчисляя прекрасные свойства монарха.

Царь Александр щедр, мудр, храбр, тверд, быстр, скромен и сметлив. Хочешь ли видеть поле сраженья: пыль, дым, огнь, гром, Щит в щит, меч в меч, ядры жужжат, и лопают бомбы, Сгрянулись рати, брань закипела — и кровь полилася.

Хочешь ли видеть мирное поле под жатвой богатой, Слышать в гумне на току бой в лад цепов молотящих:

Здесь сквозь доски пила визжит, зацепляясь зубами; Тут ковачи раз в раз бьют сталь, стуча молотами; Там раздается лай псов по мхам, по холмам, по долинам. Грянул перун — и громкое эхо кругом прокатилось; Свистнул порывистый ветр, буграми вздулося море,

Хлябь ревет и клокочет, огромные волны хлебещут, Ребра трещат в корабле и скрипят натручены скрепы.

Руль раздроблен, и внезапно вал, на корабль набежавший, Перевернув его трижды, стремглав сшиб кормчего в бездну.

Вот, Уваров! гекзаметр, которому дать не желают В русской империи права гражданства, законного права!

Я не дивлюся нимало, что есть на святой Руси странные люди, Люди, которых упрямство ничем не преклонное губит:

Знают они, что в осьмнадцать годов текущего века Русское царство в искусствах, в науках, в силе и славе, Как исполин, на столетие целое смело шагнуло; Но из упрямства на прежнем старом месте остались,

Смотрят на вещи с той точки, с которой полвека смотрели, Верить никак не хотят, что время и опыт открыли Многое в ходе, в сложеньи вселенныя бывшее тайной;

Мыслят, что всякая новость в правленьи, в науках, в искусствах Гибель и веры и нравов и царства ведет за собою.

Проклят, по мнению их, всяк тот, кто, древних читая, Вздумает ввесть в поэзию нашу новые метры — Он прослывет нечестивцем, не знающим бога и правды.

Но признаюсь пред тобой: с удивлением слышу, что те же Наши великой ученостью в свете славные люди, Те просвещенные наши большие бояра, которым Прежде читал я старый свой перевод из Георгик, С жаром которые выше Делилева труд мой ценили, Ныне, когда им новый читаю, жалеют об рифмах.

Часто, терпенье совсем потеряв, головою качая, Думаю: «Знать, у больших господ и... затеи большие!»

1818

Дерпт