новая папка 2 / 19268

Сашка

К читателям

Не для славы — Для забавы

Япишу! Одобренья И сужденья Не прошу!

Пусть кто хочет, Тот хохочет,

Яи рад;

А развратен, Неприятен — Пусть бранят. Кто ж иное Здесь за злое Хочет принимать, Кто разносит И доносит,—

Тот ……….

Глава первая

"Мой дядя — человек сердитый,

Итьму я браней претерплю, Но если говорить открыто; Его немного я люблю!

Он — чёрт, когда разгорячится, Дрожит, как пустится кричать, Но жар в минуту охладится —

Итих мой дядюшка опять.

Зато какая же мне скука.

Весь день при нём в гостиной быть, Какая тягостная мука Лишь о походах говорить,

Супруге строить комплименты, Платочки с полу поднимать. Хвалить ей чепчики и ленты, Детей в колясочке катать, Точить им сказочки да лясы, Водить в саду в день раза три И строить разные гримасы, Бормо?ча: «Чёрт вас побери!» — Так, растянувшись на телеге, Студент московский размышлял, Когда в ночном на ней побеге Он к дяде в Питер поскакал.

Студенты всех земель и кра?ев! Он ваш товарищ и мой друг: Его фамилья Полежаев,

Адальше… эх, друзья, не вдруг! Я парень и без вас болтливый, Лишь только б вас не усыпить,

Ато внимайте терпеливо:

Я рад весь век свой говорить! Быть может, в Пензе городишка Несноснее Саранска нет — Под ним есть малое селишко, И там мой друг увидел свет…

Нельзя сказать, чтобы богато Иль бедно жил его отец, Но всё довольно таровато, Чтоб промотаться наконец.

Но это прочь!.. Отцу быть можно Таким, сяким и рассяким; Нам говорить о сыне до?лжно: Посмотрим, вышел он каким.

Как быстро с гор весенни воды В долины злачные текут, Так пусть в рассказе нашем годы Его младенчества пройдут.

Пропустим также, что родитель Его до крайности любил

Ипервый Сашеньки учитель Лакей из дворни его был.

Пропустим, что сей ментор славный Был и в французском Соломон

Ичто дитя болтал исправно

Весь сквернословья лексикон. Пропустим, что на балалайке В шесть лет он «барыню» играл

И что в похабствах, бабках, свайке Он кучерам не уступал.

Вот Саше десять дет пробило,

Иначал папенька судить, Что не весьма бы худо было Его другому поучить.

Бич хлопнул! Тройка быстрых ко?ней! В Москву и день и ночь летит,

Иу француза в пансионе

Шалун за книгою сидит.

Я думаю, что всем известно, Что значит модный пансион. Итак, немногим будет лестно Узнать, чему учился он.

Должно быть, кой-чему учился Иль выучил хоть на алтын, Когда достойным учинился Носить студента знатный чин! О родины прямых студентов — Гёттинген, Вильно и Оксфо?рд!

Увас не может брать патентов Дурак, алтынник или скот;

Увас не может колокольный Звонарь на лекции сидеть, Вертеться в шляпе треугольной! И шпагу при бедре иметь.

Увас не вздумает мальчишка Шипеть, надувшись: «Я студент!» Вы судите: пусть он князишка, Да в нём ума ни капли нет!

Увас студент есть муж почтенный, И не паршивый, не сопляк, Не полузнайка просвещенный И не с червонцами дурак!

Увас таланты в уваженье,

Ане поклоны в трёх верстах; У вас заслугам награжденье,

Ане приветствиям в сенях!

Не ректор духом вашим правит — Природный ум вам кажет путь, И он вам честь и чин доставит, А не «нельзя ли как-нибудь!» Но ты, козлиными брадами Лишь пресловутая земля, Умы гнетущая цепями, Отчизна глупая моя!

Когда тебе настанет время Очнуться в дикости своей, Когда ты свергнешь с себя бремя Своих презренных палачей?

Но что я?.. Где?.. Куда сокрылся Вниманья нашего предмет?..

Ах, господа, как я забылся: Я сам и русский и студент…

Но это прочь… Вот в вицмундире, Держа в руках большой стакан, Сидит с красотками в трактире Какой-то чёрненький буян. Веселье наглое играет В его закатистых глазах, И сквернословие летает На пылких юноши устах…

Кричит… Пунш плещет, брызжет пиво; Графины, рюмки дребезжат!

Ивкруг гуляки молчаливо Рои трактирщиков стоят… Махнул — и бубны зазвучали, Как гром по тучам прокатил,

Икрик цыганской «Чёрной шали» Трактира своды огласил;

Идикий вопль и восклицанья Согласны с пылкою душой,

Ипал студент в очарованье

На перси девы молодой.

Кто ж сей во славе буйной зримый, Младой роскошный эпикур, Царицей Пафоса любимый, Средь нимф увенчанный Амур?

Друзья, никак не может статься, Чтоб всякий вдруг не отгадал, И мне пришлось бы извиняться, Зачем я прежде не сказал.

Ах, миг счастливый, быстротечный Волшебных, юношеских лет! Блажен, кто в радости беспечной Тебя сорвал, как вешний цвет.

Блажен, кто слёз ручей горючий Рукой Анюты утирал; Блажен, кто жизни путь колючий Вином отрадным поливал.

Пусть смотрит Гераклит унылый С улыбкой жалкой на тебя, Но ты блажен, о друг мой милый, Забыв в веселье сам себя.

Отринем, свергнем с себя бремя Старинных умственных цепей, Которых гибельное время Ещё щадит до наших дней.

Хорош философ был Сенека, Ещё умней — Платон мудрец, Но через два или три века Они ей-ей не образец.

И в тех и в новых шарлатанах Лишь скарб нелепостей одних, Да и весь свет наш на обманах Или духовных, иль мирских.

. . . . . . . . .

. . . . . . . . .

. . . . . . . . .

. . . . . . . . .

Как голого, во всех частях; Чтоб знали все его как должно, С сторон: хорошей и худой, Да и, клянусь, ей-ей неложно Он скажет сам, что он такой. Конечно, многим не по вкусу Такой безбожный сорванец, Хоть и не верит он Исусу, А право, добрый молодец!

Вот всё, чему он научился — Свидетель — университет! Хотя б сам Рафаэль трудился —

Не лучше б снял с него портрет. Теперь, какими же судьба?ми, Меня вы спросите опять, Сидит в трактире он с …….? Извольте слушать и молчать. Рождённый пылким от природы, Недолго был он средь оков:

Искал он буйственной свободы — И стал свободен, был таков.

Как вихрь иль конь мятежный в поле Летит, в свирепости своей, Так в первый раз его на воле Узрел я в пламени страстей.

Не вы — театры, маскерады, Не дам московских лучший цвет, Не петиметры, не наряды — Кипящих дум его предмет.

Нет, не таких мой Саша правил: Он не был отроду бонтон, И не туда совсем направил Полёт орлиный, быстрый он.

Туда, где шумное веселье

Вроях неистовых кипит, Отколь все света принужденья И скромность ложная бежит; Туда, где Бахус полупьяный Об руку с Момусом сидит И с сладострастною Дианой, Разнежась, юноша шалит;

Туда, туда всегда стремились Все мысли друга моего, И Вакх и Момус веселились, Приняв в товарищи его.

Вего пирах не проливались Ни Дон, ни Рейн и ни Ямай, Но сильно, сильно разливались

Иль пунш, иль грозный сиволдай. Ах, время, времечко лихое! Тебя опять не наживу, Когда, бывало, с Сашей двое

Вверх дном мы ставили Москву! Пока я жив на свете буду,

Вкаких бы ни был я местах,

Нет, никогда не позабуду О наших буйственных делах.

Деру «завесу тёмной нощи» С прошедших, милых сердцу дней И вижу: в Марьиной мы роще Блистаем славою своей! Фуражки, взоры и походка — Всё дышит жизнью и поёт; Табак, ерофа, пиво, водка

Разит, и пышет, и несёт… Идём, качаясь величаво, — И все дорогу нам дают, А девки влево и направо

От нас со трепетом бегут.

Идём… и горе тебе, дерзкий, Взглянувший искоса на нас!

«Молчать, — кричим, насупясь зверски, — Иль выбьем потрохи тотчас!» Толпа ………… иль дев стыдливых Попалась в давке тесной нам, Целуем, …………… смазливых И харкаем в глаза каргам.

Кричим, поём, танцуем, свищем; Пусть дураки на нас глядят! Нам всё равно: хвалы не ищем, Пусть что угодно говорят!

Но вот… темнее и темнее. Народ разбрёлся по домам.

«Извозчик!» — «Здесь, суда?рь!» — «Живее! Пошёл на Сретенку к ……….» — «Но, но!» И дрожки затрещали; Летим Москвой, летим — и вот К знакомым девкам прискакали, Запор сломали у ворот.

Идём ……………. ругаясь, Врастяжку банты на штанах, И боязливо извиняясь, Нам светит ………. в сенях.

«Мне Танька, а тебе Анюта», — Скосившись, Саша говорит. Неоценимая минута, Тебя никто не изъяснит! Приап, Приам! … …………

Тебя достойный фимиам Твоими верными сынами Теперь вскурится к облакам О ……. мизогины!

Вам слова два теперь скажу, Какой божественной картины Вам лёгкий абрис покажу!

Растянута, полувоздушна Калипсо юная лежит.

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

Нет, нет! и абрис невозможно Такой картины начертать, Чтоб это чувствовать, то до?лжно Самим собою испытать.

Но вот под гибкими перстами Поёт гитара контроданс И по-козлиному с ………….

Прекрасный сочинился танц! Возись! Пунш плещет, брызжет пиво, Полштофы с рюмками летят,

А колокольчик несонливый Уж бьёт заутренний набат…

Дым каждую туманил кровлю, Ползли ерыги к кабакам, Мохнатых полчища — на ловлю, И шайки нищих там и сям. Все те, которые в …………..

Как мы, ночь в пьянстве провели, Покинув ………… постели Домой в пуху и пятнах шли.

Прощайте ж, милые красотки! Теперь нам нечего зевать! Итак, допив остаток водки, Пошли домой мы с Сашей спать.

Ах, много, много мы шалили! Быть может, пошалим опять; И много, много старой были Друзьям найдётся рассказать Во славу университета.

Как будто вижу я теперь Осаду нашу комитета:

Вот Сашка мой стучится в дверь… «Кто ночью там шуметь изволит?» — Оттуда голос закричал.

«Увидит тот, кто дверь отво?рит», — Сердито Саша отвечал.

Сказав, как вихорь устремился —

Идверь низверглася с крючком, И, заревевши, покатился Лакей с железным фонарём.

Се ты, о Сомов незабвенный! Твоею мощной пятернёй Гигант, в затылок пораженный, Слетел по лестнице крутой!

Как лютый волк стремится Сашка На деву бледную одну,

Ираспростёрлася Дуняшка, Облившись кровью, на полу.

Какое страшное смятенье,

Идикий вопль, и крик, и рев,

Истон, И жалкое моленье Нещадно избиенных дев! Но вдруг огнями озарился

Пространный комитета двор,

Ис кучерами появился Свирепых буфелей дозор.

«Держи!» — повсюду крик раздался,

Ибыстро бросились на нас,

Ибой ужасный завязался…

О грозный день, о лютый час!

Капоты, шляпы и фуражки С героев буйственных летят,

И— что я зрю? О небо! — Сашке Верёвкой руки уж крутят!..

«Моn cher! — кричит он, задыхаясь. — Сюда! Здесь всех не перебью!» Народ же, больше собираясь, На жертву кинулся свою.

Ах, Сашка! Что с тобою будет? Тебя в рогатку закуют,

Ирой друзей тебя забудет…

Нет, нет! Уж Калайдович тут!

Он тут! И нет тебе злодея!

Твою верёвку он сорвал И, как медведь, всё свирепея,

Во прах сех буфелей поклал. Одной своей телячьей шапки Уже вовек ты не узришь;

А сам, безвреден после схватки, Опять за пуншем ты сидишь; Пируй теперь, мой Жданов милый, Твоя обида отмщена,

Ипроясни свой лик унылый Стаканом пенного вина.

Иты, мой друг в тогдашни годы, Теперь — подлец и негодяй, Настрой-ка, Пузин, брат, аккорды, Возьми гитару и взыграй.

Взыграй чувствительнее барда, Каврайский! Вот сивуха — пей! Прочь, прочь, Надеждин, от бильярда; Коль проиграл, так не жалей!

А ты, наш чайный разливатель, О Кушенский, не отходи И, как порядка наблюдатель, За пиром радостным гляди!

Засядем дружеским собором За стол, уставленный вином,

И звучным, громогласным хором Лихую песню запоём… Летите, грусти и печали,

. . . . . . . .

Давно, давно мы не бывали В таком божественном кругу! Скачите ……………. припевая: Виват наш Саша удалец!

А я, главу сию кончая, Скажу: «Ей-богу, молодец!» Глава вторая

Чуть освещаемый луною, Дремал в тумане Петербург, Когда с уныньем и тоскою Узрел верхи его мой друг. На облучке, спустивши ноги,

Взабытьи жалком он сидел И об оконченной дороге

Всердечной думе сожалел, Стакан последний сиволдая Перед заставой осушил, И, из телеги вылезая, Он молчалив и смутен был.

Нева широкая струилась Близ постоялого двора,

Инедалёко серебрилось Изображение Петра.

Всё было тихо; не спокойно В душе лишь Саши моего,

Ине смыкалися невольно Глаза потухшие его, Недавно буйного студента. С дымящимся от трубки ртом, Он, прислонясь у монумента, Стоял с потупленным челом.

«Увы, увы!.. часы веселья, Вы пролетели, будто сон!»

Так в петербургском новоселье, Вздохнувши тяжко, молвил он:

«Быть может, долго, молодые Красотки, мне вас не видать!..

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

. . . . . . . .

Прощайте, звонкие стаканы,

Ипунш, и мощный ерофей! Быть может, други мои пьяны Теперь пируют у ……

Исны приятные осенят

Глаза, сомкнутые вином, И яркие лучи осветят

Их, упоённых крепким сном! Увы, увы, а я, несчастный, Я б проклял восходящий день!..» Умолк… и луч денницы ясной Рассеивал ночную тень.

Эх, Сашка! Как тебе не стыдно, Сробел, лихая голова! Ей-богу, слышать нам обидно Такие вздорные слова.

Когда ты был такою бабой? Когда так трусил и тужил?

Как мальчик глупенький и слабый При виде розог приуныл.

Что ты в Москве накуролесил

Игол остался, как сокол, — Так и раскис и нос повесил…

Пошёл, брат, к дядюшке, пошёл!..

Ичто ж, друзья?.. Ведь справедливо Он дядю чёртом называл:

Ведь как же тот красноречиво Его сначала отщелка?л! Такую задал передрягу, Такую песенку отпел, Так отприветствовал беднягу,

Что тот лишь слушал да потел; Потом всё тише, да смирнее, Потом не стал уж и кричать, Потом все ласковей, добрее, Потом и Сашей начал звать.

АСашка тут и распустился, И чувствует, что виноват, Раскаялся — и прослезился.

Адядя?.. Боже мой, как рад! Повесу грязного обмыли, Сейчас белья ему, сапог, И с головы принарядили,

Как лучше быть нельзя, до ног. Повеселиться там нисколько Никак не думав, не гадав, Пирует Сашка мой и только Опять в кругу своих забав!

Где вид московского гуляки? Куда девался пухлый лик?

Вангло-кургузом модном фраке,

Вотличной шляпе эласти?к,

Вкрасивом бархатном жилете, Мой Сашка тот же, да не тот. И вот, сбоченясь, на проспекте Он с миной важною идет.

Червонцы светлы, драгоценны, И на театры в первый ряд Билет на креслы ежедневный В кармане брюк его лежат!

С какою миною кичливой На прочих франтов он глядит, Какой улыбкою спесивой И дам и барышень дарит!

С какой приятностью играет

Имашет хлыстиком своим,

Икак искусно задевает Под ножки девушкам он им;

Какой бонтон в осанке, взорах, Какую важность возымел

Ивот на ухарских рессорах

В театр, разлегшись, полетел.

Вошёл. С небрежностью лакею Билет, сморкаясь, показал И, изогнувши важно шею, Глазами ложи пробежал. Взгремела Фрейшица музы?ка; Гром плесков залу огласил,

Ивсяк от мала до велика

Иупоён и тронут был.

Что ж Саша? С видом пресыщенья Разлегшись в креслах, он сидел, И лишь с улыбкой сожаленья В четыре стороны глядел.

Напрасно fora все кричали; Он свой выдерживал bonton, И в самом действия начале Спокойно пунш пить вышел он; Напрасно, милая Дюрова, Твой голос всех обворожал; Он не расслышал ни полслова Но только …… увидал. Напрасно, Антонин воздушный Ты резал воздух, как зефир, Для тону Саше будет скучно, Хотя б растешил ты весь мир.

Да и нельзя же в самом деле… Смотрите, он в каком кругу! Народ не тот здесь, что в …… Всё видишь ленту иль звезду!

И, шутки в сторону откинуть, — С ним рядом первая ведь знать; Итак, пристойно ль рот разинуть, Степного Фоку тут играть?

Так, раз и твердо рассудивши, Всегда мой Сашка поступал, И всякий раз, в театре бывши, Роль полусонного играл.

Но как же был зато он скромен Во всех поступках и словах, И полутихо-нежно-томен При зорких дяденьки глазах.

Скаким терпеньем и почтеньем Его он слушал по часам,

Скаким, о смех! благоговеньем Ходил с ним вместе по церквам; По Летнему ль гуляет саду — Не свищет песенки, небойсь,

Хоть будь красотка — ни полвзгляду Не кинет прямо или вкось.