новая папка 2 / 38250

Максим Горький

Предисловие к рассказу Клавдии Грос

Предлагаемый рассказ не "беллетристика" - он нечто более ценное и важное. Это - подлинное показание потерпевшего от нелепых и позорных условий нашей жизни.

Происхождение рассказа таково.

Пришла недавно ко мне девушка. Лицо у неё было жёлтое, худое; глаза - испуганные, беспокойно бегающие, манеры - напряжённо-развязные. Она вся вздрагивала, ёжилась и произвела на меня впечатление человека затравленного. Казалось, что только сейчас за ней, по улице, гнались, кричали на неё, бросали в неё грязью, и вот она, спасаясь от погони, сунулась в первую попавшуюся дверь, увидала какого-то неизвестного ей человека и - стоит перед ним, тяжело дыша, испуганная, измученная, не знающая - кто это? Не враг ли снова? Что сделает он ей? Не оскорбит ли, как все?

- Что скажете? - спросил я.

Она улыбнулась такой измученной, растерянной улыбкой. Потом виновато развела руками и торопливо, негромко заговорила надсаженным, вздрагивающим голосом:

- Я, видите ли... проститутка. То есть не совсем, но уж... всё-таки уж... Я...

недавно отравилась... нашатырным спиртом... Лежала в больнице...

Слова её рваной речи как-то прыгали одно через другое, и глаза тоже прыгали из стороны в сторону. Глядя на неё, слушая её речь, невольно думалось о её сердце. Оно представлялось сжатым от страха в маленький комок, покрытым нарывами, исцарапанным, и оно едва смело дышать.

-Я выздоровела... - виновато опуская голову, сказала девушка и тихонько добавила:

-Меня теперь хотят судить за это...

Она выразилась неточно: судить её хотели не за то, что она выздоровела, - это ещё не принято у нас, - а за покушение на самоубийство.

Мы разговорились. Она, оказалось, выпила на двадцать копеек нашатырного спирта и подлежала духовному суду. Я попросил её рассказать, что побудило её убить себя. Она стала рассказывать, а я слушал и думал:

"Вот теперь Лев русской литературы могуче рычит на весь мир о жизни и страданиях Масловой, и публика с наслаждением слушает речь пророка... Если б одна из подруг этой Масловой рассказала о своей жизни своими словами - это, быть может, ещё несколько увеличило бы интерес общества к погибающим людям, к этим женщинам, которые ему необходимы, но почему-то так жестоко презираются им... За что презираются?.. Они служат безропотно... Не возмутится ли, не оживёт ли чья-либо омертвевшая совесть при звуках этой речи со дна жизни, из самой густой грязи её? К рассказу гения о проститутке прислушиваются даже глухие от рождения души, - пусть же они выслушают ещё раесказ самой проститутки, нечто прямо из её уст... Если рассказ её будет только лишь горькой отрыжкой тех поцелуев, которыми мы, пьяные и

слюнявые, награждали её долгие годы, - и то хорошо! Быть может, кто-нибудь почувствует отвращение к себе, - устыдится... быть может, чувство стыда будет для иного человека рычагом, а этот рычаг приведёт в движение другие, творческие, чувства - любовь, гнев, месть. Ибо за поругание ближнего - надо мстить..."

Девушка оказалась грамотной, и я предложил ей написать историю её жизни,

рассказать, как она додумалась до необходимости умереть...

Сначала она всё смеялась, не веря мне, что найдутся люди, которые прочтут написанное ею. Наконец я уговорил её, и вот дня через два она принесла мне несколько листов написанной бумаги. Она написала свою повесть довольно грамотно и связно. Я не учил её, как нужно писать, и не исправлял её рассказа, лишь вставил в него несколько слов для того, чтоб связать отдельные фразы и сделать курсивы.