новая папка 1 / 294547

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ВОРОНЕЖСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

УНИВЕРСАЛИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Практикум

Учебно-методическое пособие

Составитель К.А. Нагина

Воронеж Издательский дом ВГУ

2014

Утверждено научно-методическим советом филологического факультета 12 декабря 2013 г., протокол № 3

Рецензент доктор филол. наук, профессор кафедры зарубежной литературы филологического факультета ВГУ Д.А. Чугунов.

Учебно-методическое пособие подготовлено на кафедре русской литературы филологического факультета Воронежского государственного университета.

Рекомендовано для студентов 2 курса бакалавриата филологического факультета.

Для направления 032700 – Филология

2

3

ПРОБЛЕМА ЛИТЕРАТУРНЫХ УНИВЕРСАЛИЙ

Проблема литературных универсалий относится к числу наиболее обсуждаемых в последнее время; универсальное в литературе тесно сопрягается с универсальным в языкознании, философии, психологии и культурологии. Поиск общего, универсального чрезвычайно актуален для гуманитарного знания вообще.

Чаще всего в сфере литературоведения фигурируют такие понятия, как

концепты, универсалии и ключевые слова, причем зачастую эти понятия не различаются. Больше всего повезло понятию концепт, оказавшемуся наиболее разработанным в гуманитарных науках. И в философии, и в психологии, и в языкознании концепт связывается с «мысленным образованием». В отечественном языкознании наиболее отчетливое понимание природы концепта представлено воронежской школой ученых: З.Д. Попова и И.А. Стернин определяют концепт «как дискретное ментальное образование, являющееся базовой единицей мыслительного кода человека, обладающее относительно упорядоченной внутренней структурой, представляющее собой результат познавательной (когнитивной) деятельности личности и общества и несущее комплексную, энциклопедическую информацию об отражаемом предмете или явлении, об интеграции данной информации общественным сознанием и отношении общественного сознания к данному явлению или предмету».

Так или иначе, концепт остается локализованным в сфере смысла. В

сфере лексического значения локализуются ключевые слова, которые, как и

концепты, иногда сближаются с универсалиями. Одно из определений понятия ключевых слов содержится в работе А.Д. Шмелева «Русская языковая модель мира: Материалы к словарю»: «Можно считать лексическую единицу некоторого языка “ключевой”, если она может служить своего рода ключом к пониманию каких-либо важных особенностей культуры народа, пользующегося данным языком».

Ключевые для русской языковой картины мира концепты заключены, к примеру, в словах «душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость». Критерии их отбора – лингвоспецифичность (для них трудно найти лексические аналоги в других языках), и повторяемость выражаемых ими идей в значении других слов и выражений, а также иногда синтаксических конструкций и даже словообразовательных моделей.

В определении понятия литературных универсалий мы следуем за А.А. Фаустовым, предложившим программу их изучения: «Литературные феномены по своей природе – образования “гибридные”, и литературные универсалии необходимо искать не среди мотивов или ключевых слов, а там, где они включаются в некие относительно устойчивые констелляции». Следовательно, если концепты бытуют в ментальной сфере или в сфере смыс-

4

ла, а в ключевых словах актуализировано лексическое значение, то универсалии пребывают между сферой слов и воображаемой предметностью, «означающим» и «означаемым», объединяя их.

Влитературных универсалиях слово составляет с воображаемым референтом нерасторжимое единство. Можно сказать и так: точка кристаллизации литературной универсалии – это референт вместе со своим именем, выводящим в ментальную, концептуальную сферу: «…универсалии, будучи парадигматическими структурами, приобретают ментальное измерение только при своем развертывании в тексте. И если предложить максимально общую дефиницию литературных универсалий, то их можно было бы определить как возникающее в рамках определенного периода национальной литературы лексико-референтное сращение, единство, наделенное достаточной стабильностью и вместе с тем энергией изменчивости и варьирования и по-разному – в неодинаковом объеме и в неодинаковых проекциях – воплощающееся в различных авторских реальностях и в конкретных текстах» (А.А. Фаустов).

По мере того, как функционируют литературные универсалии, они притягивают к себе определенную лексику, образуя лексическое поле. То же самое происходит с мотивикой и другими элементами художественного мира. Иными словами, литературные универсалии материализуются через накапливающиеся, «налипающие» вокруг них по мере развертывания лексику, мотивы, глубинные тропы, предметность и персонажей и находят свое наиболее сконденсированное выражение в собственном имени.

Ядром литературных универсалий мы считаем литературные характеры (если понимать под характером логику развертывания литературного героя в тексте). Подобная установка объясняется антропоцентричностью русской литературы XVIII – начала XX века и особым положением характера как объекта литературной, литературно-критической и иной рефлексии.

Центральное положение характера в системе литературных универсалий

подкрепляется и той предикативной ролью, которую в литературе указанного периода играет модальная перспектива (аналог мотива в канонических текстах), задаваемая определенной семиотически воплощенной «страстью души», базовой эмоцией (вроде восторга / восхищения, скуки / тоски, стыда, зависти и др.). Исходя из этого, «общая логическая схема «субъект – предикат – объект» могла бы быть модифицирована так: «воплощенный в персонаже характер – модальная перспектива – предметный мир». Так что в итоге мы можем говорить о триаде: универсальные характеры – модальные универсалии – пространственные (или предметно-пространственные) универсалии.

Вкачестве своего «радиуса действия» универсалии имеют относительно замкнутый длительный период в истории национальной литературы. Той эпохой, в рамках которой нами будет прослеживаться функционирование литературных универсалий, являются XVIII – начало XX века. Ключевые

5

универсальные характеры русской литературы этой «большой» эпохи: «Герой», «лишний человек», «пророк», «поэт», «обыкновенный человек», «странный человек», «слабый // сильный человек», «мечтатель», «маленький человек», «праведник // грешник». Предметно-пространственные универсалии: «пустыня» (и связанные с ней «метель», «лес», «степь»), «море», «сад», «дом», «земля / почва», «дорога», «путь», «небо», «гора». Модальные универсалии: «восторг / восхищение», «страх / ужас», «мечта», «скука / тоска» (и связанная с ними «пошлость»), «стыд», «зависть», «грех».

Практические занятия по курсу «Универсалии русской литературы» сгруппированы в четыре раздела, связанных с пространственными универ-

салиями метели, гор, сада и дома.

I. МЕТЕЛЬ

Эпохой рождения «метельного» текста русской литературы являются первые четыре десятилетия XIX века. Начинаясь в «Светлане» и других стихотворениях В.А. Жуковского, он продолжается стихами П.А. Вяземского, А.С. Пушкина и почти одновременно развивается в прозе, усваивая накопленный в поэзии семантический и образный потенциал: в конце 1820-х – первой половине 30-х годов появляются «Юрий Милославский, или Русские

в1612 году» Н.М. Загоскина, «Ночь перед Рождеством» Н.В. Гоголя, «Метель» и «Капитанская дочка» А.С. Пушкина, «Буран» С.Т. Аксакова.

Мотивом-претекстом метели принято считать мотив «бури на море». «Буря в степи» представляется национальным (русифицированным) вариантом античного по происхождению мотива. Его появление в отечественной литературе связывается со сменой «историко-культурного кода», выдвижением на «первый план идей национальной самобытности, особенностей национального типа или характера, формирование которого происходит не без влияния природного ландшафта или климата» (Т.И. Печерская, Е.К. Никанорова). Однако с мотивом «бури на море» вполне может соперничать мотив «бури в пустыне»: оба они соотносятся с архаическим сюжетом природного катаклизма, представленным в сакральных текстах. Персонажи такого протосюжета, в числе которых праведный Иов, Иоанн Богослов, пророк Иона, в буре обретают божественное откровение. Необходимым элементом сюжета являются мотив испытания / инициации и взаимодействующий с ним мотив этического самоопределения персонажа. Двуединство сюжета природного катаклизма проявляется в «метельных» текстах в виде метафорического уподобления степи морю и пустыне, причем «морской» и «пустынный» коды присутствуют в одном и том же тексте (к примеру, в «Буране» С.Т. Аксакова, «Капитанской дочке» А.С. Пушкина,

в«Метели» и «Хозяине и работнике» Л. Толстого»).

Почти сразу определяются два инварианта сюжета метели: инфернальный и позитивный, упорядоченный. Первый связан с синтагматическим

6

комплексом вихревого вращения: это хаотическое бесконечное кружение, отражающее неразрешимость главных проблем бытия. Он намечается в стихотворении П.А. Вяземского «Метель», отражается в «Бесах» А.С. Пушкина и «Ночи перед Рождеством» Н.В. Гоголя. Второй инвариант предполагает движение от хаоса к упорядоченности, что отзывается в судьбах персонажей: метель выступает здесь в роли путеводительной стихии. Философские потенции метели-судьбы обнаружил и раскрыл А.С. Пушкин в «Метели» и «Капитанской дочке». В «упорядоченном» инварианте от человека требуется нравственное усилие, чтобы приподняться над своим эмпирическим существованием и совершить этический выбор. На этом уровне метель сопрягается с историческим процессом, как у А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, А.А. Блока, А. Белого, М.А. Булгакова, В.Я. Брюсова, Б.А. Пильняка, Б.Л. Пастернака, или даже поднимается над ним, позволяя человеку преодолеть свою конечную сущность, как в «Хозяине и работнике» Л. Н. Толстого. Одна из линий «метельного» сюжета как раз метафорически соотносит метель с русским бунтом и революцией, что дает возможность «метельному» тексту значительно расширить свои границы в XX веке.

С метелью-судьбой сопрягается метель-страсть, причем последний сюжет может развиваться в обоих направлениях: как инфернальном, так и позитивном. Блестящим воплощением этой ипостаси метели является сцена на железнодорожной станции в романе Л. Толстого «Анна Каренина». Толстовская образность питает творчество Б.Л. Пастернака – это касается «ме-

тельных» сцен повести «Детство Люверс» и романа «Доктор Живаго», а

также «вьюжный» цикл А.А. Блока. Особняком стоит «Кубок метелей» А. Белого, самое крупное и, пожалуй, самое противоречивое произведение в этом роде. Автор «Четвертой симфонии» учитывает предшествующие накопления «метельного» сюжета, но в силу перакцентировки они не всегда легко узнаваемы.

В XX веке метель вообще «ведет» себя чрезвычайно активно, осуществляя экспансию литературного пространства, чему явно способствует сама эпоха. Если в период зарождения «метельного» текста «буревая» ипостась России представляется сильной стороной страны, олицетворением величия и неутомимой энергии ее сынов-«россов», то в XX столетии она оборачивается своей противоположностью: ощущением зыбкости бытия, балансированием над бездной и, наконец, полетом в бездну, разверстшуюся под общественным укладом. Амбивалентная по своей природе, метель как нельзя лучше отражает тревожное духовное самочувствие русского человека: арсенал «метельных» поэтических текстов в первые десятилетия XX века увеличивается в десятки раз. Разрушительная деятельность метели уравновешивается созидательной: метель восстанавливает нарушенные между микрокосмом и макрокосмом связи, все так же способствуя постижению истины.

Метель как литературная универсалия таит в себе колоссальный потенциал, далеко не исчерпанный русской литературой. Метель действи-

7

тельно всеохватна и безгранична: об этом свидетельствуют ее новые тексты – к примеру, повесть В. Сорокина «Метель», опубликованная в

2010 году. Ведь метель – одно из проявлений «трансцендентной истины», «небывалого», «запредельного и вечного» (Б. Гаспаров), данное человеку как форма «откровения и узнавания все нового и нового о себе и о жизни»

(Б.Л. Пастернак).

Тема 1. «Метель» как русская литературная универсалия

1.«Буря на море» и «буря в пустыне»: роль сюжета природного катаклизма в становлении «метельного» текста русской литературы. Взаимодействие «морского» и «пустынного» кодов.

2.Образ стихии в стихотворениях П.А. Вяземского «Метель» и А.С. Пушкина «Бесы». Инфернальный вариант сюжета метели.

3.Путеводительная роль стихии в повестях А.С. Пушкина «Метель» и «Капитанская дочка». Провиденциальный вариант «метельного» сюжета. Балладный контекст.

Тема для сообщения:

1. Зимние мотивы и национальный характер в литературе XVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, М.М. Херасков, Н.А. Львов).

Литература:

1.Гершензон М.О. Мудрость Пушкина / М.О. Гершензон. – Томск, 1997. – 288 с.

2.Иваницкий А.И. «Зимний путь» у Пушкина («национальная» природа – кухня истории как культуры) / А.И. Иваницкий // Slavica tergestina. – 1998. – № 6. – С. 5–36.

3.Эпштейн М. Стихи и стихии. Природа в русской поэзии XVIII – XX веков / М. Эпштейн. – Самара, 2007. – 351 с. или Юкина Е. Поэтика зимы / Е. Юкина, М. Эпштейн // Вопросы литературы. – 1979. – № 9. – С. 171–204.

4.Нагина К.А. Метельные пространства русской литературы / К.А. На-

гина. – Воронеж, 2011. – С. 4–16.

Тема 2. «Страшная буря» в «страшную ночь»

1.Образ метельной стихии в сцене родов маленькой княгини в романе Л.Н. Толстого «Война и мир».

2.Балладные мотивы. Мотив «невинной вины» в повести А.С. Пушкина «Метель» и в сцене родов маленькой княгини. Метель и война как варианты проявления стихии.

8

3.Образы снежной бури и железной дороги в сцене встречи Карениной

иВронского на железнодорожной станции в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина». «Метель-страсть» и «метель-судьба».

4.Буря и страсть в стихотворении Ф.И. Тютчева «Все бешеней буря…». Мотив распадающегося дома в стихотворениях Ф.И. Тютчева и романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина».

Литература:

1.Галаган Г.Я. Толстой Л.Н. Художественно-этические искания / Г.Я.

Галаган. – Л., 1981. – С. 134–147.

2.Густафсон Р. Обитатель и чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого / Р. Густафсон. – СПб., 2003. – С. 302–307.

3.Нагина К.А. Метельные пространства русской литературы / К.А. На-

гина. – Воронеж, 2011. – С. 16–26.

Тема 3. «Буран» С.Т. Аксакова как веха на «метельном» пути русской литературы

1.«Морской» и «пустынный» коды в очерке Аксакова «Буран».

2.Народно-поэтическая традиция в очерке. Уподобление бурана змею. Инфернальные и мистические мотивы в описании бурана.

3.Березовая роща как пороговый локус. Символика порога / перехода в очерке. Связь «Бурана» с произведениями зимнего календарного цикла.

4.Типология персонажей в очерке. Волюнтаристский и фаталистический типы. Тема судьбы и чуда в финале «Бурана».

Темы для сообщений:

1.Змей в мифических представлениях древних славян.

2.Буря и метель в народно-поэтической традиции.

3.Лес и роща в преданиях древних славян. Береза как «дерево начала».

Литература:

1.Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу : в 3 т. / А.Н. Афанасьев. – М., 1994.

2.Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ : становление жанра /

Е.В. Душечкина. – СПб., 1995. – 256 с.

3.Топоров В.Н. Растения. Статьи для энциклопедии «Мифы народов мира» / В.Н. Топоров // Мировое дерево : Универсальные знаковые ком-

плексы. – Т. 2. – М., 2010. – С. 434–457.

4.Нагина К.А. Метельные пространства русской литературы / К.А. На-

гина. – Воронеж, 2011. – С. 27–38.

9

II. ГОРЫ

Утверждение топоса гор в русской литературе связано с поэтикой оды: горы кодируют положение одического певца, позволяя ему с высоты птичьего полета обозревать подвластное его гению пространство. Точкой отсчета

визбранной одой поэтической системе координат становится гора Парнас,

в«Хотинской» оде М.В. Ломоносова 1739 года выступающая метафорой восторга / вдохновения и предоставляющая поэту невероятные возможности для обзора. С этой горы поэт наблюдает сражение русских с турками под Хотином, и это же положение позволяет ему судить об упрочении политической репутации России и ее исторической миссии. Начиная с оды 1739 года, эта пространственная локализация поэта становится одическим «общим местом», а горы выступают как символ крепости российской госу-

дарственности и величия монарха, как один из символов обширности российских земель, наряду с полями, лесами и реками.

Изменения в семантике гор связано с Г.Р. Державиным, в творчестве которого горы утрачивают свою былую позитивность символа величия и славы, становясь, напротив, символом бренности земной жизни и мимолетности славы.

Впоэзии горы выходят из сферы чистой риторики, постепенно приобретая материальную природу. Отчасти это происходит в «Водопаде», отчасти – в «Ключе», изображающем «источник шумный и прозрачный», «текущий с горной высоты». Окончательно этот процесс в русской литературе завершает Н.М. Карамзин. С одной стороны, в его поэзию возвращается чувство высоты; горы вновь предстают символом нерушимости и величия, но уже не российского государства, а Царя царей – Творца Вселенной. С другой стороны, Карамзин продолжает процесс эстетизации гор, обнаруживший себя, опять же, в творчестве Державина и других поэтов последней трети XVIII века, например, Хераскова, что напрямую связано с обретением горами художественной «плоти и крови».

Однако поистине открывают горный текст русской литературы «Письма русского путешественника». Здесь Н.М. Карамзин предшествует В.А. Жуковскому и Л.Н. Толстому – авторам тех травелогов, в которых кристаллизуются основные положения горной философии. Немалую лепту в ее становление внес и сам Карамзин.

Эмоциональный подъем, восторг неизменно сопровождает тему гор в

русской литературе. Процесс перемещения гор из одического топоса в сентиментальный сопровождается трансформацией эмоционального аккомпанемента, сопутствующего горам: особый род восторга оды – «восторг ума,

мыслей, духа» – сменяется эстетическим и мистическим.

Вгорный текст Карамзин вводит читателя постепенно, начиная со знакомой чувствительному человеку радости, возникающей при виде гор. Но

10