новая папка 1 / 358701

В аспекте коммуникативной мотивационной модели в статье исследуется символическая структура одного из наиболее ярких произведений гражданской лирики шестидесятых годов прошлого века. Анализируются тематическая сетка стихотворения, устанавливается связь семантики, синтактики и прагматики текста. Осуществляемые в статье подходы заключают в себе возможности для использования в области теории и практики рекламы, интегрированных маркетинговых коммуникаций и политического брендинга, разработка которого в современных условиях предполагает поиск «мягкого оружия» — слов, смыслов, образов, архетипов, способствующих созданию мифов, воздействующих на массовое сознание. Результаты, полученные в ходе исследования, помогут нахождению и реализации механизмов, которые переводят индивидуальный процесс передачи и восприятия информации в социально значимый процесс персонального и массового воздействия.

Ключевые слова: мотивационная модель, композиция, интонаци- онно-мелодическая и метрическая организация, дистанционный семантический повтор, семантика, синтактика, прагматика, эхо-фразы, политический брендинг, рекламный маркетинг, социальные коммуникации.

The paper explores the symbolic structure of one of the most outstanding works of civil lyrics in the 1960’s in the aspect of communicative motivation model. It analyzes the thematic grid of the poem, finds the connection of the semantics, syntax and the pragmatics of the text. Approaches that are shown in the article offer opportunities for their use in the field of the theory and practice of advertising, integrated marketing communications and political branding, which involves the search for the “soft weapon” – words, meanings, images, archetypes, contributing to the creation of myths that affect mass consciousness. The results obtained during the research will help to find and implement mechanisms that translate individual process of transmitting and receiving information in a socially important process of personal and mass effect.

Keуwords: motivational model, composition, intonation-melodic and metrical organization of remote semantic repetition, semantics, syntactica, pragmatics, echo phrases, political branding, promotional marketing, social communication.

Шестидесятые годы прошлого века были временем всплеска гражданской активности отечественной интеллигенции. Популярность приобретает литера­ тура острого обличительного звучания. Видную роль в социальной коммуникации данного времени на­ чинают играть литераторы, прошедшие через испы­ тания ГУЛАГа: Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Андрей Алдан-Семенов, Борис Дьяков, Анатолий Жигулин, Анна Никольская и др. Одной из самых ярких фигур в этом ряду выступает поэт Борис Алексеевич Чичибабин. Начало его творческой биографии было сопряжено с драматическими со­ бытиями. В 1946 г., когда он учился на первом курсе филологического факультета, поэта арестовывают, судят и приговаривают к пяти годам лагерей «за антисоветскую агитацию». Борис Чичибабин был автором острых скоморошьих куплетов, сопрово­ ждавшихся рефреном «Мать моя посадница». В этих куплетах присутствовали, в частности, строки:

Пропечи стрaну дотлa, Песня-поножовщинa, Чтоб нa землю не пришлa Новaя ежовщинa!

Тюремные песни Чичибабина «Махорка» и «Красные помидоры» пели по всей стране. Надо сказать, что Борис Чичибабин, в отличие от многих других поэ­ тов-шестидесятников, хорошо учитывал не только особенности современного ему коммуникативного пространства, но и специфику русского культурноисторического дискурса:

Кончусь, остaнусь жив ли, – чем зaрaстет провaл?

В Игоревом Путивле выгорелa трaвa.

(«Крaсные помидоры»)

Среди достаточно большого количества публи­ цистических злободневных строк, отличающихся ограниченной временной и пространственной лока­ лизацией (так сказать, «Мой адрес – Советский Союз»), встречаются пронзительные строки, уходящие кор­ нями в глубины национального менталитета и ми­ роощущения; при чтении стихов Чичибабина всплы­ вают из подсознания архетипические образы бла­ женных, сирых, косноязычных, неприкаянных стран­ ников:

Коммуникативный текст

…Юродивый, горбaтенький, стучусь по белу свету – зову нaрод мой бaтенькой, a мне ответa нету.

(«Больнaя черепaхa…»)

В поэзии Бориса Чичибабина в то же время по­ лучает переосмысление и воплощение один из до­ минирующих в гипертексте русской литературы мо­ тивов. Это мотив маленького человека, уничтожае­ мого властью. Однако лирический герой поэта может быть сопоставлен не со смиренным безответным гоголевским Акакием Акакиевичем, но с безумным пушкинским бунтарем Евгением, который яростно грозит «кумиру на бронзовом коне»: «Ужо тебе, стро­ итель чудотворный!» В один ряд при этом ставятся Петр Первый и Сталин как олицетворения бесчело­ вечной власти:

Будь прoклят, императoр Петр, стеливший душу, как сoлoму!

За бoль текущегo былoму пoра устрoить пересмoтр.

(«Прoклятие Петру»)

Пoка есть беднoсть и бoгатствo, пoка мы лгать не перестанем

и не oтучимся бoяться,– не умер Сталин.

(«Клянусь на знамени веселом»)

Одним из наиболее типичных для Бориса Чичибабина и всего коммуникативного пространства гражданской лирики шестидесятых годов, в целом, является его стихотворение «Живу на даче…». Приведем его текст1.

1

1 Живу нa дaче. Жизнь чуднa.

2Свое повидло...

3A между тем еще однa

4душa погиблa.

2

5 У мирa прорвa бедолaг, –

6 о сей минуте

7кого-то держaт в кaндaлaх,

8кaк при Мaлюте.

3

9Я только-только дотяну

10вот эту строчку,

11a кровь людскaя не одну

12зaльет сорочку.

4

13 Уже зa мной стучaтся в дверь,

14 уже торопят,

15 и что ни врaг – то лютый зверь,

16 что друг – то робот.

1 Цит. по: [13, с. 36–38].

5

17 Покойся в сердце, мой Толстой,

18 не рвись, не буйствуй, –

19 мы все привычною стезей

20 проходим путь свой.

6

21 Глядим с тоскою, зaперты,

22 вослед ушедшим.

23 Что льдa у летa, доброты

24 просить у женщин.

7

25 Кaкое плaмя нa плечaх,

26 с ним нету слaду, –

27 принять бы яду нaтощaк,

28 принять бы яду.

8

29 И ты, любовь моя, и ты –

30 лaдони, губы ль –

31 от повседневной мaеты

32 идешь нa убыль.

9

33 Кaк смертью веки сведены,

34 кaк смертью – веки,

35 тaк все живем нa свете мы

36 в Двaдцaтом веке.

10

37 Не зря грозой ревет Господь

38 в глухие уши:

39 – Бросaйте все! Пусть гибнет плоть.

40 Спaсaйте души!

(1964)

В композиции стихотворения выделяются 5 час­ тей: I – первая строфа; II – вторая–четвертая стро­ фы; III – пятая–восьмая строфы; IV – девятая стро­ фа, V – десятая строфа.

Композиция рассматриваемого текста достаточно хорошо укладывается в рамки мотивационной мо­ дели AIDMA2, которая широко используется в ин­ тегрированных маркетинговых коммуникациях, со­ циальном и политическом брендинге: Внимание (первая часть) – Интерес (вторая часть) – Желание (третья часть) – Мотив (четвертая часть) – Действие (пятая часть). При этом с рекламным текстом сти­ хотворение сближает максимально ослабленная при­ чинно-следственная связь (не только между отдель­ ными строфами, но и строками), а также «клиповая

2Cм.: [9, с. 13; 2, c. 25–26; 5, с. 104; 8, с. 130–131; 11]. Анализ ху­ дожественных текстов под углом мотивационной модели может способствовать более углубленной разработке теории и практики интегрированных маркетинговых коммуникаций, внедрение кото­ рых в современных условиях предполагает поиск «мягкого оружия» (softpower) – слов, смыслов, образов, создающих мифы, воздей­ ствующих на социум [1, с. 151], нахождения и реализации меха­ низмов, которые «переводят индивидуальный процесс передачи и восприятия информации в социально значимый процесс персо­ нального и массового воздействия» [1, c. 155]. Культурные позиции по отношению к архетипическим образам играют роль поливари­ антной надстройки, способствуя углублению теории маркетинга и преодолению ее вульгаризации [12].

структура». На первый план выступает апелляция к таким фундаментальным психологическим мотивам, как безопасность, свобода, любовь; эмоциональные моменты оказываются выдвинутыми, получают при­ оритетную значимость по сравнению с рациональнологической стороной речи.

Определяя композицию, внешнее построение текста стихотворения Чичибабина, мотивационная модель, в ряде случаев, вступает в противоречие с его подтекстом. С одной стороны, лирический герой выступает как публицист и митинговый оратор, бук­ вально выкрикивающий яростные протестные ло­ зунги, с другой – как рефлектирующий интеллигент, разбирающий и оценивающий причины своих по­ ступков.

Задача привлечения внимания адресата решается в первой части стихотворения, где в качестве «заце­ пляющего крючка» используется прием семантиче­ ского и грамматического контраста. В начале стоят три очень коротких предложениями (два из них – односоставные): Живу нa дaче. Жизнь чуднa. / Свое повидло. Это может напомнить по форме телеграфное послание, однако каждая следующая фраза все более удаляет нас от ситуации официального общения; создается впечатление доверительности, близости и даже некоторой фамильярности. К читателю обра­ щаются как к давнему знакомому, которому хорошо известны все бытовые обстоятельства лирического героя и в общении с которым можно опускать лиш­ ние подробности. Эффект «обманутого ожидания» возникает при восприятии фразы, завершающей строфу: A между тем еще однa / душa погиблa. Употребление противительного союза А в начале сигнализирует о том, что мы здесь имеем дело с пар­ целлированной конструкцией, частью сложносочи­ ненного предложения, приобретшей самостоятель­ ность. Подобные конструкции характерны для раз­ говорной речи, и мы как будто настраиваемся на продолжение непринужденного бытового общения, однако неожиданно возникает книжное между тем, происходит смена речевого регистра, переход в иную стилистическую и семантическую плоскость. Высказывание резко отличается от первых фраз как по форме, так и по содержанию. Оно представляет собой распространенное двусоставное предложение, которое завершает глагол прошедшего времени, кон­ трастирующий с начальным глаголом и по своей семантике, и по грамматической форме: живу – по­ гибла. Употребление этих антонимов в начале и кон­ це строфы, ее «сильных позициях» создает впечат­ ление некоторой завершенности и замкнутости пер­ вой части текста и помогает выдвижению мотивов жизни и смерти в светлое поле сознания читателя, который начинает воспринимать данное противопо­ ставление как доминирующий «внешний топос», определяющий структуру и семантику стихотворения. Данное противопоставление обусловливает актуали-

НИР. Современная коммуникативистика (№ 2, 2015). 58:34–39

зацию семантики слова душа, которое у Чичибабина употребляется в значении: «бессмертное духовное существо, одаренное разумом и волей» [4, с. 504]3 . Оборот «душа погибла», использованный Чичибабиным, заключает в себе опосредованную связь с хрис­ тианской системой ценностей, для которой харак­ терно противопоставление плоти и духа. «Дача», «повидло» в этом ракурсе выступают символами «оземленения духа», порабощенности его матери­ альными благами. В подтексте стихотворения при­ сутствует намек на то, что гибель души может стать следствием этого рабства (данная ассоциация под­ держивается на формальном уровне, за счет рифмы:

повидло – погибла).

Во второй части, посвященной формированию и развитию интереса адресата, происходит новая нео­ жиданная смена ракурса. Речь в данном случае идет не о духовных, но о телесных страданиях человека, о его физических муках, при этом возникает неко­ торое коммуникативное напряжение, вызванное рассогласованием ожиданий читателя и авторских интенций. Лирический герой предстает во второй части стихотворения в роли страстного обличителя насилия и защитника тех, кого истязает бесчеловеч­ ная власть, при этом «здесь», «сейчас» приобретает значение «везде» и «всегда». «Кандалы», «Малюта», «кровь людская» – эти слова создают необходимый эмоциональный оценочный фон, будоражат вообра­ жение читателя, заставляют его активно сопереживать, испытывать состояние вовлеченности. Экспрессия усиливается за счет использования приема стили­ стического контраста: разговорное бедолаг сочетает­ ся с архаичным оборотом о сей минуте, имеющим высокую окраску.

Четвертая строфа, представляющая собой сложное предложение, состоящее из шести односоставных предложений, соединенных между собой бессоюзной

иподчинительной и бессоюзной связью, отличается наибольшей концентрацией выразительных при­ емов – применительно ко второй части стихотворе­ ния. В заключительных строках строфы употребля­ ются целых четыре предложения, и это резко выде­ ляет данные стихи на фоне других. Здесь также на­ блюдается изощренная интонационно-мелодическая организация, создаваемая за счет симметрических повторов в начале строк (уже – уже, и что – что) и синтаксического параллелизма (в построении 13-й

и14-й строк, с одной стороны, и 15-й и 16-й строк – с другой). Образ безликого зла и насилия помогает создать использование неопределенно-личных пред­ ложений (стучатся, торопят). Ритмико-мелодическая

иинтонационно-синтаксическая спаянность началь­ ных и конечных стихов строфы парадоксальным

3Примечательно, что данное значение в словаре В. Даля указыва­ ется первым среди ряда других, в словаре же С. Ожегова [7] оно перемещается на третье место с добавлением оговорки «по ре­ лигиозным представлениям», в некоторых же словарях советского и постсоветского времени этот аспект семантики слова «душа» вообще никак не отражается (см., например: [10, с. 149 ], [6, с. 128].

Коммуникативный текст

образом сочетается с их логическим рассогласова­ нием, чрезвычайно ослабленной внешней смысловой связью между ними4 . Однако именно в 15-й и 16-й строках (и что ни враг – то лютый зверь, / что друг – то робот) присутствует отсылка к семантике начала стихотворения: в значении лексем «зверь» и «робот» оказывается активизированным вторичный смысло­ вой признак – отсутствие души (в духовном ее смы­ сле). То, что не согласуется в рамках горизонтально­ го контекста, получает свой смысл и согласование на уровне контекста вертикального, создаваемого за счет ассоциативной переклички значений и дистан­ ционных семантических повторов.

Следующая часть текста (желание) начинается с пятой строфы. Здесь происходит смена модальности: изъявительное наклонение сменяется повелительным. Иронический подтекст присутствует в призыве: «Покойся в сердце, мой Толстой, / не злись, не буйст­ вуй». Имя писателя выступает здесь в качестве сим­ вола его учения о непротивлении злу насилием. На смену иронии приходит обличение: Мы все привычною стезей / проходим путь свой. «Привычная стезя» – это путь к гибели души, к духовной смерти. Данная тема получает новый поворот в начальных строках шестой строфы: Глядим с тоскою, заперты, вослед ушедшим. Чичибабин здесь переходит почти к открытой пу­ блицистике. Избежавшие репрессий благодаря сво­ ей пассивной позиции непротивления и невмеша­ тельства оказываются в «духовной тюрьме», испы­ тывают тоску и безысходность.

Но обличительная линейность текста нарушается в конце строфы: совершенно неожиданно здесь воз­ никает тема любви. Желание любви, стремление к ней также становится источником страданий лири­ ческого героя. С точки зрения обыденного здравого смысла сопоставление доброты со льдом выглядит абсурдным, но в нем есть своя художественная ло­ гика. Лед – источник прохлады среди изнуряющего зноя лета. Происходит актуализация широко извест­ ной классической антиномии «лед – пламя», данный смысловой мотив выходит наружу в следующей стро­ фе: Кaкое плaмя нa плечaх, / с ним нету слaду, – / принять бы яду нaтощaк, / принять бы яду. «Пламя» становится символом невыносимых душевных мук, которые испытывает лирический герой5 . Заметим, что просторечная форма «нету сладу» и разговорное «натощак» контрастирует с высоким пафосом рито­ рического восклицания. Активизируется ассоциация: «яд – лекарство от мучений». До предела экспрессию призыва доводит использование приема словесного «эха» – повторения начала фразы. В данном случае

4В данном отношении, стихотворение Чичибабина напоминает «Парус» В. Высоцкого, написанный через два года (1966): «Парус! Порвали, парус! / Каюсь! Каюсь! Каюсь!». Здесь также предельно ослаблены смысловые связи между стихами, все держится на эмоциональном напоре и жестком ритмико-мелодическом каркасе.

5Любопытно сравнить актуализацию мотива пламени-любви в перекликающихся по своему ритму стихотворениях Б. Чичибабина и Б. Пастернака; тихое пламя свечи оборачивается гудящим адским пламенем.

присутствует явная параллель с обязательными кон­ структивными элементами в текстах рекламных об­ ращений – эхо-фразами, обеспечивающими закре­ пление слогана в подсознании адресата.

Наиболее полное и отрытое свое воплощение тема любви получает в восьмой, заключительной строфе третьей части. Прием словесного эха в сочетании с обращением, исполненным обнаженной доверитель­ ности – «любовь моя» – вновь используется в 29-м стихе. Чичибабин прибегает к достаточно сложной игре семантическими оттенками: «любовь» – это одновременно и подруга лирического героя, и само чувство его, которое «идет на убыль», т.е. в данном случае мы одновременно имеем дело с метонимией

иметафорой (олицетворением). Перекличка значе­ ний осложняется рифмой: стих Ладони, губы ль со­ относится с метонимией, рифмующаяся же с ним строка Идешь на убыль обеспечивает речевую актуа­ лизацию метафоры-олицетворения. В эмоциональносмысловом контексте стихотворения с символами бездуховного быта существительными дача, повидло

ипричастием заперты ретроспективно связывается ритмически выделенное словосочетание повседневной маеты (в коротком четырехсложном стихе присут­ ствуют сразу два пиррихия). Детали облика возлю­ бленной поэта (ладони, губы) на этом ассоциативном фоне также приобретают символическое значение, вторичная ассоциация с телом, плотью, выступаю­ щими своеобразными «тюремными стенами», в ко­ торых томится дух, выдвигается на первый план.

Самым интересным моментом в многоплановой смысловой композиции стихотворения выступает скрытый в подтексте диалог поэта с Пастернаком. Для интеллигентных современников, которые были хорошо знакомы со списками «стихов к роману», была совершенно очевидна метрическая перекличка текста «Живу на даче..» с пастернаковским «Свеча горела»6. Наряду с метрической аллюзией у Чичибабина присутствуют и лексические сигналы, адресованные читателю. Это прежде всего относится к к строкам: «Глядим с тоскою, заперты, / Вослед ушедшим». Тема любви-пламени, навеянная пастернаковским про­ тотипом, возникает именно после этих строк. К чи­ слу «ушедших» в первую очередь относится Пастернак: «Живу на даче…» было написано через четыре года после его смерти. Вместе с тем в трактовке данной темы Чичибабин резко расходится с великим пред-

6В данном случае мы имеем дело с разностопным ямбом: 4+2+4+2 – это симметричная модель, в которой длинная строка метрически равна 2 коротким. Распространение разностопного ямба в русской поэзии связано с влиянием немецкого и французского стиха в XIX в.: «Длинные стихи всюду предшествуют коротким, исключения еди­ ничны» [3, c. 127]. Использование неравнострочных строф харак­ терно также для русской песенной традиции, где их появление диктуется «игрой напева» [3, с. 54]. Влияние этой традиции в приведенном примере проявляется особенно сильно в рефренных повторах в 7-й и 9-й строфах. Помимо «Свечи» Б. Пастернака, из произведений, наиболее близких к этому стихотворению Чичибабина по ритмической структуре и основным тематических мотивам, надо назвать также «Любовь мертвеца» М.Ю. Лермонтова (Пускай холодною землею Засыпан я...»).

Коммуникативный текст

1 1 . Федотова Л.Н. Рекламное сообщение: стадии воспри­ ятия и влияние на принятие решения // Медиаскоп. 2008. № 1. С. 5.

12. Фролов Д.П. Вульгаризация теории маркетинга и пути ее преодоления // Вестник Волгоградского государ­ ственного университета. Серия 3: Экономика. Экология. 2010. Т. 3. № 2. С. 130–138.

13. Чичибабин Б.А. Колокол. Стихи. М., 1991.

References

1.Bagaeva T.B.Sotsializatsiya — osnovnoy vektor razvitiya marketingovykh kommunikatsiy [Sotsializatsiya — the main vector of development of marketing communications]. ETAP: ekonomicheskaya teoriya, analiz, praktika [STAGE: eco­ nomic theory, analysis, and practice]. 2010, i. 2, pp. 148–158.

2.Volkov A.A. Osnovy russkoy ritoriki [Fundamentals of Russian rhetoric]. Moscow, 1996.

3.Gasparov M.L. Ocherk istorii russkogo stikha [Essay on the history of Russian verse]. Moscow, 2000.

4.Dal’ V. Tolkovyy slovar’ zhivogo velikorusskogo yazyka

[Explanatory Dictionary of Russian language]. V. 1. Moscow, 1955.

5.Zaporozhets M.N. Reklamnyy tekst: funktsional’no-stilevoy status, osobennosti, struktura, vidy analiza [Promotional Text: functional-style status, features, structure, analyzes].

Vestnik Gumanitarnogo instituta TGU [Bulletin Humanities Institute TSU]. 2010, i. 3, pp. 99–105.

6.Lopatin V.V., Lopatina L.E. Malyy tolkovyy slovar’ russkogo yazyka [Small Dictionary of Russian language]. Moscow, 1993.

7.Ozhegov S.I. Tolkovyy slovar’ russkogo yazyka [Dictionary of Russian language]. M., 1960.

8.Orlova E.V. Osobennosti modelirovaniya kontseptosfery motivatsii v diskursivnom prostranstve reklamy [Features modeling kontceptosfery motivation in the discursive space of advertising]. Vestnik Irkutskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta [Bulletin of Irkutsk State Linguistic University]. 2010, i. 2, pp. 128–137.

9.Goykhman O.Ya., Leychik V.M. Reklama: yazyk, rech’, obshchenie [Advertising: language, speech, communica­ tion]. Moscow, 2011.

10. Denisov P.N., Morkovkin V.V. Uchebnyy slovar’ sochetaemosti slov russkogo yazyka [Collocations Dictionary of Russian]. Moscow, 1978.

1 1 . Fedotova L.N. Reklamnoe soobshchenie: stadii vospriyatiya i vliyanie na prinyatie resheniya [Advertising message: the stage of perception and influence on decision-making]. Mediaskop [Mediaskop]. 2008, I. 1, p. 5.

12. Frolov D.P. Vul’garizatsiya teorii marketinga i puti ee preodoleniya [Vulgarization of marketing theory and the ways to overcome]. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 3: Ekonomika. Ekologiya [Bulletin of Volgograd State University. Episode 3: The Economy. Ecology]. 2010, V. 3, I. 2, pp. 130–138.

13. Chichibabin B.A. Kolokol. Stikhi [Bell. Poems]. Moscow,

1991.