новая папка 1 / 358703

Б.Г. Бобылев

Д-р пед. наук, профессор, Госуниверситет-УНПК, Россия, 302020, Орел, Наугорское шоссе, 29, e-mail: boris-bobylev@yandex.ru

B.G. Bobylev

Doctor of Pedagogical Sciences, Professor,

State University-Academic-Scientific-Production Complex,

29, Naugorskoe schosse, Oryel, 302020, Russia, e-mail: boris-bobylev@yandex.ru

Аннотация

В статье осуществляется анализ интертекстуальных связей новел­ лы И.С. Тургенева «Стучит» с другими рассказами писателя. Опре­ деляется место рассказа в цикле «Записки охотника» и творчестве писателя в целом. Выявляются ключевые темы и символы, опреде­ ляющие специфику мировидения писателя. Утверждается мысль о глубинной связи образа стука у Тургенева с поиском смысла, тайны собственного существования. Раскрывается роль мифопоэтической традиции в создании системы речевых образов рассказа, в развитии идеи параллельного существования с земным миром мира иного. Разбирается вербальное и невербальное поведение персонажей, дается оценка взаимоотношений крестьян и помещиков с позиции теории эго-состояний Эрика Берна.

Ключевые слова: Тургенев, крепостные крестьяне, интертекст, сим­ вол, дейксис, фабула, сказка, проспективный, диалог, Эрик Берн.

Abstract

In this article B. Bobylev analyses the intertextual relations of the novel of Ivan Turgenev “Stuchit” (Knocks) with other stories of the writer. It defines the place of the story in a series of “A Sportsman’s sketches” and the whole work of the writer in general. The article identifies key themes and symbols that define the specifics of the worldview of the author. It affirms the idea of a deep connection of the Turgenev’s image of knocking with the search for meaning, the mystery of human’s existence. It also covers the role mytho­ poetic tradition in the creation of a system of verbal images of the story and in the development of the idea of parallel existence of the earthly world with the other world. The article studies verbal and non-verbal behavior of the characters, assesses the relationship of peasants and landowners within the theory of ego states of Eric Berne.

Keywords: Turgenev, bondslaves, intertext, symbol, deixis, fable, tale, pro­ spective, dialogue, Eric Berne.

Коммуникативный текст

нии, сколько о победе духа над плотью, о сохранении благодарного отношения к жизни, способности петь и любить окружающий мир — вопреки темноте, те­ сноте и прискорбности существования у «последнего предела» [5, с. 276].

Нотки оправдания содержатся и в письме к П.В. Аненкову от 12/24 июня 1874 г., посвященном рассказу «Стучит»: «Это — анекдот из моей охотничьей жизни — особенного значения он не имеет» [8, с. 609]. Несмотря на сию самоуничижительную оценку, есть все основания утверждать, что данный рассказ явля­ ется одним из выдающихся художественных творений писателя, обладая богатством и разнообразием интер­ текстуальных связей (прежде всего с произведениями самого Тургенева), а также глубиной подтекста.

Фабула рассказа, действительно, анекдотически проста.

Барин-охотник, от лица которого ведется повест­ вование, в середине очень жаркого лета едет прохлад­ ной ночью за покупками из глухой деревни в Тулу с крестьянином Филофеем, чьи лошади были наняты для поездки. По дороге на быстрой тройке, стук колес которой был слышен уже издалека, их обгоняет буйная полупьяная ватага мужиков, очень похожих на раз­ бойников. Путников заставляют остановиться, но главарь мужиков со смиренным видом под смех своих товарищей всего лишь просит у барина на водку. Барин и Филофей продолжают путь, совершают все необхо­ димые покупки и благополучно возвращаются в дерев­ ню, но вскоре узнают, что в ту же самую ночь на той же самой дороге «какого-то купца ограбили и убили».

При всей незамысловатости фабулы, эта новелла Тургенева отличается достаточно сложной органи­ зацией сюжета, или «события рассказывания» (Ю.Н. Тынянов). Значительную роль в сюжете но­ веллы играют описания природы, в которых чисто живописное, изобразительное начало сочетается с выразительностью и символичностью. В начале сво­ ей ночной дороги путники переживают небольшое приключение: при переправе Филофей ошибается и сбивается с брода, экипаж останавливается посре­ дине реки, заснувший было барин-рассказчик про­ сыпается от странного хлюпанья:

«Что за чудеса? Лежу я в тарантасе по-прежнему, а вокруг тарантаса — и на пол-аршина, не более, от его края — водная гладь, освещенная луною, дробится и дрожит мелкой, четкой рябью. Я — глядь вперед: на козлах, понурив голову, согнув спину, сидит, как истукан, Филофей, а еще подальше — над журчащею водою — кривая линия дуги и лошадиные головы и спины. И всё так неподвижно, так бесшумно — словно в заколдован­ ном царстве, во сне, в сказочном сне... Что за притча? Я — глядь назад из-под балчука тарантаса... Да мы на самой середине реки... берег от нас шагов за тридцать!»1

1Все цитаты из рассказа «Стучит» приводятся по изданию: Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах. Т. 4. — М.-Л., 1963. С. 366–381.

Фрагмент этот, сочетающий в себе черты повество­ вания и описания, обладает необыкновенной вырази­ тельностью и динамикой. Изображаемое предстает в той форме, в какой оно воспринимается включенным в действие барином-рассказчиком, его слухом и зре­ нием; мы как бы смотрим его глазами, находясь в чет­ ко обозначенной точке пространства. Это впечатление непосредственного участия, соприсутствия создается при помощи разговорной частицы глядь, а также средств пространственного дейксиса: вокруг, вперед, назад и пр. При этом наряду с внешней физической перспек­ тивой повествования возникает некоторая внутренняя духовная перспектива: рассказчик как бы продолжает находиться внутри своего сна, границы между реаль­ ностью и грезой размываются, происходит переход в иное измерение, иные точки отсчета: водная гладь, освещенная луною, дробится и дрожит мелкой, четкой рябью; И всё так неподвижно, так бесшумно — словно в заколдованном царстве, во сне, в сказочном сне... Что за притча? Переправа через реку словно сопряжена с переправой в другой мир, мерцающий, загадочный, в котором может произойти все…

Здесь могут быть проведены интертекстуальные параллели с рядом других произведений И.С. Тургенева, где «подстерегающие человека тайные силы, вра­ ждебные ему и обладающие роковой властью над ним… воплощаются в образе водного пространства» [2, с. 4–5]. Так, в рассказе «Бежин луг», действие которого происходит на берегу реки, все страшное и таинственное в сознании крестьянских детей тоже оказывается каким-то образом связанным с водой. Герой рассказа «Сон» находит труп барона, своего отца, на берегу утихающего после ночной бури моря. Описание предсмертных дней Инсарова в «Накануне» насыщено морскими образами, окрашенными в пе­ чальные, зловещие тона. Ср.: «Адриатика катила перед ними свои мутно-синие волны; они пенились, шипели, набегали и скатывались назад, оставляя на песке мелкие раковины и обрывки морских трав. — Какое унылое место! — заметила Елена»… [9, с. 149]. Недобрым предзнаменованием возникает в сумерках над венецианской лагуной чайка, которая склады­ вает крылья и, «как подстреленная, с жалобным криком падает куда-то за темный корабль» [9, с. 157]. В стихотворении в прозе «Конец света» все «погре­ бены, потоплены, унесены, как чернила черной, льдистой, грохочущей волной» [12, с. 153].

Однако первоначально иной мир, в который пе­ реправляются по воде герои рассказа «Стучит», обо­ рачивается к путникам своей прелестной красотой. Они едут по дивным «Святоегорьевским» лугам (имя Святого Георгия, победителя адского дракона, здесь, несомненно, имеет символическое значение):

«То были раздольные, пространные, поемные, тра­ вянистые луга, со множеством небольших лужаек, озёрец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людом любимые места,

подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц. Желтоватой лентой вилась наезженная дорога, лошади бежали легко, и я не мог сомкнуть глаза — любовался! И всё это так мягко и стройно плыло мимо, под дружелюб­ ной луной».

Мирная сказка как будто продолжается, но уж очень идиллический характер она приобретает… Заключительная деталь этого описания — «дружелюб­ ной луной» — имеет косвенное проспективное значе­ ние, содержит в себе (по принципу контраста) некое подспудное предупреждение для читателя о грядущем, об ином, лишенном идиллии раскладе событий.

Мирные картины и мерные потряхивания таран­ таса снова наводят на барина-рассказчика сон. Однако повторное его пробуждение носит совершенно дру­ гой характер. Его будит Филофей сообщением о догоняющей их телеге, на которой, как уверен кучер, едут «недобрые люди». Примечательно описание природы, возникающее на страницах рассказа:

«Пока я спал, тонкий туман набежал — не на землю, нá небо; он стоял высоко, месяц в нем повис беловатым пятном, как бы в дыме. Всё потускнело и смешалось, хотя книзу было виднее. Кругом — плоские, унылые места: поля, всё поля, кое-где кустики, овраги — и опять поля, и больше всё пар, с редкой сорной травою. Пусто... мертво! Хоть бы перепел где крикнул».

Приведенный отрывок отличается исключитель­ ной музыкальностью и словесной изощренностью. Реальные детали окружающего пейзажа здесь при­ обретают выразительный и проспективный смысл, выстраивается цепь эпитетов с нарастающей отри­ цательной оценочной экспрессией (плоские, унылые, сорной, пусто, мертво), используется фигура пере­ числения, усиливающая эффект градации («поля, всё поля, кое-где кустики, овраги — и опять поля, и боль­ ше всё пар»). Заметим, чтовзгляд рассказчика обра­ щается к небу, спускается вниз и затем движется по горизонтали, как бы подспудно являя образ креста. В данном случае, в соответствии с мифопоэтической картиной мира, небо выступает истоком и причиной всего, что делается на земле. Туман, который в про­ изведениях Тургенева выступает в роли предвестни­ ка смерти, ее непроницаемости, непостижимости [3; 13], здесь «набежал — не на землю, нá небо». «Месяц», сменяющий «дружелюбную луну», пови­ сает в тумане «белесым пятном». Возникает подспуд­ ный образ тенет, нависших над землею, неотвратимой власти иного. Вслед за рассказчиком мы вновь ощу­ щаем дыхание тайны, приближение неизбежного. Приведенные примеры из рассказа «Стучит» тексту­ ально соотносятся с рядом фрагментов из рассказа «Стук… стук… стук», написанном Тургеневым тремя годами раньше.

Ср.: «Вместе с ночью спускался на землю тонкий сырой пар, который, всё более и более разрастаясь, превратился, наконец, в густой туман. На небо взошел

месяц: весь туман проникнулся насквозь и как бы по­ златился его сиянем… Мы словно перенеслись в сказоч­ ное царство, в царство бело-золотистой мглы, тиши­ ны глубокой, чуткого сна» [11, с. 272].

И далее: «На небе бледным пятном стоял месяц — но свет его не в силах был, как в прошлую ночь, одолеть дымную плотность тумана и висел наверху широким матовым пологом… Туман, казалось, пробрался в самую мою голову — и я бродил как отуманенный» [11, с. 285, 289].

Сходство между рассказами заключается не толь­ ко в аналогичной символике тумана, не только в образе луны-месяца, предстающего у Тургенева в духе мифопоэтической традиции в роли «солнца» царства мертвых, но и в развитии романтического мотива сна-сказки, передающего идею параллель­ ного существования с земным миром мира иного, загадочного, непостижимого. И, наконец, главное — перекличка самих названий рассказов, неслучайность которой была отмечена В.Н. Топоровым [7, с. 135], выдвинувшего при этом весьма обоснованное, на наш взгляд, предположение о глубинной связи обра­ за стука у Тургенева с поиском смысла, тайны соб­ ственного существования.

Можно усмотреть внутреннюю перекличку меж­ ду рассказом «Стучит» и тургеневским стихотворе­ нием в прозе «Старуха» (1878), где судьба предстает в образе преследующей лирического героя старухи, которую он принимает сначала за слепую нищенку:

«Я шел по широкому полю, один. И вдруг мне почу­ дились легкие, осторожные шаги за моей спиною...

Кто-то шел по моему следу. …И вот опять слышу я за собою те же легкие, мерные, словно крадущиеся шаги…

Якруто поворачиваю назад... Старуха опять передо мною... но она видит! Она смотрит на меня большими, злыми, зловещими глазами... глазами хищной птицы...

Янадвигаюсь к ее лицу, к ее глазам... Опять та же тусклая плева, тот же слепой и тупой облик... "Ах! — думаю я... — эта старуха — моя судьба. Та судьба, от

которой не уйти человеку!" — "Не уйти! не уйти!.. Я иду проворно... Но легкие шаги по-прежнему шелестят за мною, близко, близко... И впереди опять темнеет яма…

Я опять поворачиваю в другую сторону... И опять тот же шелест сзади и то же грозное пятно впереди.

И куда я ни мечусь, как заяц на угонках... всё то же, то же!» [12, с. 146–148].

Примечательно, что сравнение с охотой на зайца появляется и в рассказе «Стучит», когда барин-рас­ сказчик представляет свою смерть от рук догоняющих разбойников:

«А не то — горло сдавят грязной веревкой... да в канаву... хрипи там да бейся, как заяц в силке...»

В подтексте возникает связь с темой охоты: празд­ ное времяпровождение, развлечение оборачивается источником смертельной опасности: охотник сам становится объектом охоты. Сравнение с хищной

Коммуникативный текст

птицей из «Старухи» также имеет свою параллель в тексте новеллы:

«Стали мы приближаться к мостику, к той непод­ вижной, грозной телеге... На ней, как нарочно, всё затихло. Ни гу-гу! Так затихает щука, ястреб, всякий хищный зверь, когда приближается добыча».

Предводитель разбойников, чувствуя себя полным хозяином жизни и смерти барина, разыгрывает жут­ коватую комедию с просьбой «пожаловать деньжонок самую чуточку» — «опохмелиться»:

«Великан продолжал стоять, понурив голову. В самый этот миг месяц выбрался из тумана и осветил ему лицо. Оно ухмылялось, это лицо — и глазами и губами. А угрозы на нем не видать... только словно всё оно насторожилось... и зубы такие белые да большие...»

Образы месяца и тумана, как и во всех предыду­ щих случаях, носят здесь символический, «потусто­ ронний» смысл, переводя повествование в иное, надмирное измерение. Мы как бы вновь погружа­ емся в атмосферу сказки. Страшной сказки. Оживают

истучатся наружу из подсознания древние мифы и страхи. Великан-людоед с лицом, которое отделяет­ ся от него и живет само по себе: «ухмыляется —

иглазами и губами»; И зубы… «Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?»

Несомненный символический подтекст присут­ ствует в описании исчезновения телеги с разбойни­ ками:

«Лошади подхватили, телега загремела в гору, — вот еще раз мелькнула она на темной черте, отделяв­ шей землю от неба, завалилась и пропала».

Здесь вновь звучит мотив небесной границы, раз­ бойники же, подобно сказочной нечистой силе, слов­ но проваливаются сквозь землю. Любопытная деталь: подвыпивший в Туле Филофей на обратном пути рассказывает барину сказки.

Значительную роль для понимания идеи и пафо­ са новеллы играет ее интертекстуальная связь с по­ вестью Тургенева «Призраки» (1863).

Описание слуховых впечатлений путников от приближения разбойников, исполненное напряжен­ ной динамики и драматизма2, перекликается по сво­ ему тону, экспрессии и окраске, а также по ряду словесных деталей, со звуковой картиной убийства и грабежа помещиков восставшими крестьянами (герой «Призраков» оказывается свидетелем этой картины во время одного из своих ночных фанта­ стических полетов с инфернальной Эллис).

Ср.: «Стучит»: «Я опять высунулся из тарантаса; но я бы мог остаться под навесом балчука, до того теперь явственно, хотя еще издалека, доносился до слуха моего стук тележных колес, людской посвист,

2«Г.И. Успенский, присутствовавший 15 (27) февраля 1875 г. при чтении рассказа на литературно-музыкальном утре в салоне П. Виардо, отметил в особенности мастерство Тургенева в пере­ даче ритма: «Стучит — стучит — потрясло меня и всех, как быстро приближалась телега с шайкой разбойников» [8, с. 609].

бряцанье бубенчиков и даже топот конских ног; даже пенье и смех почудились мне… Ничего нового не услыхал я: те же бубенцы, тот же стук ненагруженной теле­ ги, то же посвистывание, тот же смутный гам...

Батюшки! бубенцы просто ревут за самой нашей спи­ ною, телега гремит с дребезгом, люди свистят, кричат и поют, лошади фыркают и бьют копытами землю...»; «Призраки»: «Я оглянулся: никого нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхо — и разом и отовсю­ ду поднялся оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрип снастей и ко­ лес, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая скоро­ говорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаян­ ное, и повелительные восклицанья, предсмертное хри­ пенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски...

"Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!" — слышалось явственно, слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей» [10, с. 95].

Можно также провести параллели между обликом Степана Разина в «Призраках» и внешностью глава­ ря разбойников в «Стучит».

«Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идет! — за­ шумело вокруг, — идет наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! — Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на меня...

— Фролка! где ты, пес? — загремел страшный голос. — Зажигай со всех концов — да в топоры их, белоручек!» [10, с. 96].

В рассказе «Стучит» неоднократно подчеркива­ ются размеры тела главаря, который четырежды на­ зывается великаном. В «Призраках» герой теряет сознание от страха, а затем корит себя:

«Чего я испугался? … я замер от страха, я запищал, я отвернулся, как ребенок от розги. Ну, Разин — это дело другое. В качестве дворянина и землевладельца... Впрочем,

итут, чего же я, собственно, испугался?» [10, с. 96].

Вданном случае очень важно сравнение: «как ребенок от розги», а также слова героя о своем ста­ тусе дворянина и землевладельца. Подспудно здесь присутствует мотив особых патерналистских отно­ шений, существующих между крепостными крестья­ нами и их хозяевами («дети»–«родители»3). Однако

3Ср. фрагмент из мемуаров графа В.А. Соллогуба, посвященный описанию встречи крепостными крестьянами своих новых хозяев: «Ворота были отворены настежь. У въезда был поставлен стол, покрытый белой скатертью с заветным хлебом и солью. У стола с обнаженными белыми лысыми головами стояли на коленях бурмистр, старосты и старики, вышедшие за две версты для приветствия новой помещицы… В речах их постоянно повторялась одна фраза: «Вы отцы наши, а мы дети ваши» [6, с. 70–71]. Далее В.А. Соллогуб замечает: «Бывший порядок вещей поддерживал между помещика­ ми и крестьянами близкую, так сказать, родственную связь» [6, с. 71]. Через несколько страниц же граф пишет о том, как взбунто­ вавшиеся крепостные в соседнем имении сожгли «господскую усадьбу» и «бросили молодого помещика в пламя» [6, с. 77].

роли родителя и ребенка, согласно теории Эго-состояний Эрика Берна, являются взаимообратимыми. Баринрассказчик в новелле «Стучит», с самого начала вы­ ступающий в роли «родителя», диктующий свою волю окружающим крестьянам, в какой-то момент так же, как и герой повести «Призраки» перед Степаном Разиным, чувствует себя беспомощным ребенком перед страшным великаном — атаманом разбойников. При этом происходит примечательная игра с исполь­ зованием невербальных и вербальных сигналов под­ чинения. Атаман, обращаясь к барину, наклоняет голову в знак смирения, его речь насыщена этикет­ ными оборотами, подчеркивающими покорность барской воле, звучит с оттенком самоуничижения:

«Господин почтенный, едем мы с честного пирка, со свадебки; нашего молодца, значит, женили; как есть, уложили; ребята у нас всё молодые, головы уда­ лые — выпито было много, а опохмелиться нечем; то не будет ли ваша такая милость, не пожалуете ли нам деньжонок самую чуточку, — так, чтобы по косушке на брата? Выпили бы мы за ваше здоровье, помянули бы ваше степенство; а не будет вашей к нам милости — ну, просим не осерчать!»

Характерна реакция барина, который явно заи­ скивает пред великаном, как подчиненный:

«Я с удовольствием... возьмите... — поспешно про­ говорил я и, достав кошелек из кармана, вынул отту­ да два целковых… Вот, коли этого довольно».

Диалог этот имеет продолжение. Подъезжая к Туле, путники видят телегу разбойников, стоящую у кабака:

«На пороге питейного заведения внезапно показал­ ся знакомый великан в полушубке.

–Господин! — воскликнул он, помахивая шапкой, — ваши денежки пропиваем! А что, кучер, — прибавил он, качнув головой на Филофея, — чай, заробел этта-ась?

–Превеселый человек, — заметил Филофей, отъ­ ехавши сажен на двадцать от кабака».

В конце рассказа происходит еще одно возвра­ щение к этой речевой ситуации:

«Я в деревне Филофея оставался еще дней пять. Бывало, как только встречу его, всякий раз говорю ему: “А? стучит?”

–Веселый человек, — ответит он мне всякий раз

исам засмеется».

Ситуация подчинения, «сверху вниз», в рамках которой происходит общение между барином и крестьянами на протяжении всего рассказа, в данном случае как будто бы сменяется диалогом на равных. Но при внимательном прочтении обращает на себя внимание одна деталь: Филофей отвечает барину репликой: «Веселый человек». То есть характеризует его так же, как разбойника. Равенство, таким обра­ зом, оказывается иллюзорным. Мы здесь возвраща­ емся «к главной мысли, руководившей автором» при первоначальном создании цикла «Записки охот­ ника» — к идее неравноправных отношений между помещиками и крепостными крестьянами. При этом

НИР. Современная коммуникативистика (№ 6, 2015). 68:60–64

данная идея оборачивается совершенно другой сво­ ей стороной.

Филофей, в итоге, оказывается далеко не «простым»: за его репликой и смехом скрывается подспудное ироническое отношение к праздному барству, источ­ ник существования которого — ограбление крестьян. И смех Филофея в чем-то сродни веселью атамана; сквозь него так и слышится: «В топоры их, белоручек!»

Литература

1.Антонов С.П. От первого лица. Рассказы о писателях, книгах и словах [Текст] / С.П. Антонов. — М.: Советский писатель, 1975.

2.Барсукова О.М. Образ водного пространства в произве­ дениях И.С.Тургенева [Текст] / О.М. Барсукова // Русская речь. — 2002. — № 5.

3.Барсукова О.М. Мотив тумана в прозе И.С. Тургенева [Текст] / О.М. Барсукова // Русская речь. — 2002. — № 3.

4.Зайцев Б. Далекое [Текст] / Б. Зайцев. — М.-СПб., 1991.

5.Ребель Г. Голос из темноты. «Живые мощи» И.С. Тургенева [Текст] / Г. Ребель // Вопросы литературы. — 2008. — № 6.

6.Соллогуб В.А. Воспоминания [Текст] / В.А. Соллогуб. — М., 1998.

7.Топоров В.Н. Странный Тургенев [Текст] / В.Н. Топоров. — Вып. 20. 1998.

8.Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в двадца­ ти восьми томах [Текст] / И.С. Тургенев. — Т. 4. — М.-Л., 1963.

9.Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в двадца­ ти восьми томах [Текст] / И.С. Тургенев. — Т. 8. — М.-Л., 1964.

10. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в двад­ цати восьми томах [Текст] / И.С. Тургенев. — Т. 9, 10. — М.-Л., 1965.

1 1 . Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах [Текст] / И.С. Тургенев. — Т. 13. — М.-Л., 1967.

12. Харитонов Е.В. Эти страшные истории (Фантастика И.С. Тургенева) [Текст] / Е.В. Харитонов // Библиография. — 1995. — № 1.

References

1.Antonov S.P. Ot pervogo litsa. Rasskazy o pisatelyakh, knigakh i slovakh [From the first person. Stories about writers, books and words]. Moscow, Sovetskiy pisatel’ Publ., 1975.

2.Barsukova O.M. Obraz vodnogo prostranstva v proizvedeniyakh I.S.Turgeneva [The image of the body of water in the works of Turgenev]. Russkaya rech’ [Russian speech]. 2002, I. 5.

3.Barsukova O.M. Motiv tumana v proze I.S. Turgeneva [Motive fog prose I.S. Turgenev]. Russkaya rech’ [Russian speech]. 2002, I. 3.

4.Zaytsev B. Dalekoe [The Far]. Moscow, St. Petersburg, 1991.

5.Rebel’ G. Golos iz temnoty. «Zhivye moshchi» I.S. Turgeneva [Voice from the darkness. “The living power” by Ivan Turgenev]. Voprosy literatury [Questions of literature]. 2008, I. 6.

6.Sollogub V.A. Vospominaniya [Memories]. Moscow, 1998.

7.Toporov V.N. Strannyy Turgenev [Strange Turgenev]. 1998, I. 20.

8.Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochineniy i pisem v dvadtsati vos’mi tomakh [Complete works and letters in twenty eight volumes]. V. 4. Moscow, Leningrad, 1963.

9.Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochineniy i pisem v dvadtsati vos’mi tomakh [Complete works and letters in twenty eight volumes]. V. 8. Moscow, Leningrad, 1964.

10. Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochineniy i pisem v dvadtsati vos’mi tomakh [Complete works and letters in twenty eight volumes]. V. 9, 10. Moscow, Leningrad, 1965.

1 1 . Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochineniy i pisem v dvadtsati vos’mi tomakh [Complete works and letters in twenty eight volumes]. V. 13. Moscow, Leningrad, 1967.

12. Kharitonov E.V. Eti strashnye istorii (Fantastika I.S. Turgeneva) [These horror stories (fiction Turgenev)]. Bibliografiya [Bibliography]. 1995, I. 1.