новая папка 1 / 299431

Б. Г. БОБЫЛЕВ Орел

Канцеляризмы в прозе Андрея Платонова

книге «Живой как жизнь», посвя­ щенной русскому языку, К. И. Чу­ ковский сочувственно цитирует слова А. П. Чехова: «Какая гадость чиновничий язык. "Исходя из положения", "с одной стороны", "с другой стороны", и все это без всякой надобности. "Тем не менее", "по мере того" чиновники сочинили. Я читаю и отплевываюсь... Неясно, холодно и неизящно: пишет, сукин сын, точно хо­ лодный в гробу лежит». Чуковский назы­ вает этот чиновничий язык канцеляритом, говорит о недопустимости употребления его вне канцелярской сферы: «Главная беда заключается в том, что канцелярская речь по своей ядовитой природе склонна отравлять и губить самые живые слова» [Чуковский 1962: 138]. Корней Иванович пишет о том, что канцелярит начинает ак­ тивно проникать в нашу речь с середины 30-х гг. XX столетия. Однако А. М. Селищев в своем классическом исследовании «Язык революционной эпохи. Из наблю­ дений над русским языком последних лет (1917-1926)» приводит данные, свиде­ тельствующие о том, что форсированное

Бобылев Борис Геннадьевич, доктор пед. наук, кандидат филол. наук, профессор Государ­ ственного ун-та УНПК.

E-mail: boris-bobylev@yandex.ru

проникновение элементов канцелярского языка в самые различные сферы общения началось гораздо раньше, и выделяет сле­ дующие причины широкого внедрения этих элементов в современную ему речь: «1) Воздействие всевозможных много­ численных канцелярий. В первые годы ут­ верждения советской власти канцеляриям принадлежало огромное значение в деле учета и распределения всех ресурсов страны, в деле регулирования всей дея­ тельности ее обитателей; 2) Влияние мно­ гочисленных деятелей прежних канцеля­ рий, занявших руководящие должности в стране; 3) Стремление к выражению эмо­ ционального содержания, некоторой повы­ шенное™ настроения или к выражению иронии» [Селищев 2003: 58].

Особо обращает на себя внимание тре­ тье из указанных обстоятельств. Канцеля­ ризмы, согласно Селищеву, приобретают в постреволюционное время экспрессив­ ную функцию, что, казалось бы, в корне противоречит их стандартной, «омертве­ лой» языковой природе. Однако данное замечание лингвиста находит свое убеди­ тельное подтверждение в художественнолитературной практике. Это касается, прежде всего, произведений А. Платоно­ ва конца 20-х гг. прошлого века.

В статье «Фабрика литературы», напи­ санной практически одновременно с кни­ гой А. М. Селшцева1, Платонов рассмат­ ривает стиль «ведомственных бумаг» в ряду созданных самим народом языко­ вых «полуфабрикатов»2, которыми писа­ тель должен пользоваться в своем твор­ честве: «Мифы, исторические и совре­ менные факты и события, бытовые дей­ ствия, запечатленная воля к лучшей судь­ бе, - все это, изложенное тысячами бе­ зымянных, но живых и красных уст, сот­ нями "сухих", но бесподобных по насы­ щенности и стилю ведомственных бумаг, будет полуфабрикатами для литератора, т.к. это все сделано ненарочно, искрен­ но, бесплатно, нечаянно - и лучше не на­ пишешь...» [Платонов 1991: 197].

Как видим, платоновская оценка канце­ лярского языка существенно отличается о| позиции Чехова и Чуковского. Приве­ денное замечание писателя является очень важным для понимания особенно­ стей творческого контекста3 его произве­ дений, созданных в постреволюционный период. Креативные возможности языка деловых бумаг демонстрируются А. Пла­ тоновым уже в повести «Город Градов» (1927). При этом функции канцеляризмов здесь далеко не сводятся к характеризу­ ющей роли, к сатирическому обличению

1 На машинописи статьи - две авторские да­ тировки ее текста. Первая, вымаранная дата, - 1926 г. (июль - август); вторая - 6 декабря 1927 г. [Корниенко 1991: 195].

2Согласно Платонову, писатель должен вы­ ступать в роли инженера-конструктора (отсюда вызывающее название - «Фабрика литературы»), который «монтирует» словесные фрагменты, созданные самим народом.

3Понятие творческого контекста введено

впрактику филологических исследований про­ фессором X. X. Махмудовым, развивавшим в своих работах 60-х гг. прошлого века традиции ОПОЯЗа: «Контекстуальная речевая форма, ха­ рактерная для определенной среды, может давать различные образцы в зависимости от уровня мас­ терства и писательской культуры. В этом смыс­ ле мы разграничиваем внутри контекста две яр­ кие индивидуальные разновидности: творческий контекст как выражение самобытности, ориги­ нальности писателя, и контекст нетворческий, не выходящий за пределы установившихся в контек­ стуальной среде штампов и шаблонов» [Махму­ дов 1989: 143].

образа жизни и речи градовских бюро­ кратов. Под оболочкой злободневной са­ тиры на бюрократию Платонов являет нам исследование природы российского го­ сударства, обладающее значительной объясняющей силой.

Официальные бумаги и их канцеляр­ ский язык воспринимаются героями Пла­ тонова как носители и источники высшей мудрости, истины и силы. Градовские чиновники наслаждаются «графами и терминами государственного языка» и «множа письменные документы», вдох­ новляются сознанием, что они «множат порядок, гармонию в нелепом неудостоверенном мире». Развернутое обоснова­ ние культа официального документа, кан­ целярской бумаги дает главный герой по­ вести Иван Шмаков в своих «Записках»:

Нам нужно, чтобы человек стал святым и нравственным, потому что иначе ему деть­ ся некуда. Всюду должны быть документ и надлежащий общий порядок.

Бумага лишь символ жизни, но она и тень истины, а не хамская выдумка чиновника.

Характеризуя канцелярскую бумагу как «тень истины» (т. е. отражение, про­ екцию истины), Шмаков придает ей статус откровения, священных скрижалей. Исти­ на же, в понимании героев Платонова, за­ ключается в идее всемирной государ­ ственности. Шмаков мечтает о том, что его записки «сделаются мировым юриди­ ческим сочинением», и предполагает пе­ реименовать свой труд, дав ему название «Советизация как начало гармонизации вселенной». Шмаков мысленно называет своих сослуживцев «тружениками на ниве всемирной государственности». Чи­ новник же Бормотов, которого, если пользоваться определением А. М. Се­ лшцева, можно отнести к числу «много­ численных деятелей прежних канцелярий, занявших руководящие должности в стране», в речи перед подчиненными за­ являет: «Мне бы царем быть на всемир­ ной территории».

В романе «Чевенгур» (1927-1929) и по­ вести «Котлован» (1929) сакральная функ­ ция языка деловых бумаг проявляется еще более очевидно и выпукло.

Следует заметить, что для значительной части неграмотного и полуграмотного на­ селения России язык приказов и прокла­ маций в первые годы после революции играет роль высокого языка, освященного авторитетом власти и истины, т.е. приоб­ ретает ту же функцию, которую выполнял церковнославянский язык в течение мно­ гих столетий на Руси4. Непонятность же языка, его чуждость обычным коммуни­ кативным потребностям воспринимается при этом не как недостаток, но как при­ знак силы и скрытого высшего смысла.

В сложной и противоречивой природе революционного канцелярита, метко обо­ значенного Е. Д. Поливановым как «сла­ вянский язык революции», заключались значительные экспрессивные возможно­ сти. Эти возможности были осознаны и реализованы Платоновым в текстах его ключевых произведений конца 20-х гг. Так, для героев «Чевенгура», первая ре­ дакция которого имела название «Строи­ тели весны», характерно отношение к ре­ волюционному канцеляриту как к языку непонятному, но исполненному высшего, таинственного смысла:

Больше всего Пиюся пугался канцелярий и написанных бумаг - при виде их он сразу, бывало, смолкал и, мрачно ослабевая всем телом, чувствовал могущество черной ма­ гии мысли и письменности.

Герои Платонова понимают значение революционных фраз буквально, при этом обнажается внутренняя форма про­ кламационных штампов, которые стано­ вятся источником сквозных метафор:

4 Первым провел параллели между церковно­ славянским языком и «революционным канцеля­ ритом» Е.Д. Поливанов в статье «О блатном языке учащихся и славянском языке револю­ ции». В качестве причин, обусловливающих ак­ тивное использование канцелярских оборотов в повседневном речевом обиходе, ученый рас­ сматривает «характерное для русских прене­ брежение к форме» и «полное отсутствие ка­ ких-либо других навыков и шаблонов» у многих людей, которые видят в «славянском языке ре­ волюции» «единственный компас, с которым можно, дескать, бросаться плыть по зыбучему словесному морю» [Поливанов 1931: 172]. При всей меткости данных замечаний, Поливанов затрагивает здесь лишь одну из сторон пробле­ мы. См. об этом: [Бобылев 1989].

Чепурный что-то задумчиво почувство­ вал и сообщил:

-Нам нужна железная поступь пролетар­ ских батальонов - нам Гуком циркуляр про это прислал, а ты сюда прочих припер! Ка­ кая же тебе поступь у босого человека?

-Ничего, - успокоил Прокофий Чепурного, - пускай они босые, зато у них пятки так натрудились, что туда шурупы можно отверт­ кой завинчивать. Они тебе весь мир во время всемирной революции босиком пройдут.

Одним из наиболее выразительных мест в романе является описание документа, составленного чевенгурскими большеви­ ками по образцу губернских бумаг для «теоретического» и правового обоснова­ ния истребления местной «буржуазии»:

Чепурный прочитал, что Советская власть предоставляет буржуазии все бесконечное небо, оборудованное звездами и светилами на предмет организации там вечного бла­ женства; что же касается земли, фундамен­ тальных построек и домашнего инвентаря, то таковые остаются внизу - в обмен на небо - всецело в руках пролетариата и тру­ дового крестьянства.

В конце приказа указывался срок второго пришествия, которое в организованном и безболезненном порядке уведет буржуазию в загробную жизнь.

Часом явки на соборную площадь назна­ чалась полночь на четверг, а основанием приказа считался бюллетень метеорологи­ ческого губбюро.

Прокофия давно увлекла внушительная темная сложность губернских бумаг, и он с улыбкой сладострастия перелагал их слог для уездного масштаба.

Экспрессивный эффект возникает здесь как следствие «языковой смуты», столк­ новения в рамках микроконтекста рево­ люционной, канцелярской и религиозной фразеологии {вечное блаженство, вто­ рое пришествие, загробная жизнь). Од­ нако в рамках макроконтекста эти религи­ озные аллюзии приобретают дополнитель­ ный, глубинный смысл, который не исчер­ пывается ситуативной мотивировкой их использования в приказе чевенгурского ревкома.

Символический смысл религиозных аллюзий в романе связан с преобразова­ нием значения общественно-политическо­ го термина «коммунизм». Утрачивая свое

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

точное терминологическое значение, сло­ во коммунизм приобретает в тексте рома­ на статус ключевого символа, соотнесен­ ного с религиозной символикой:

Александр Дванов не слишком глубоко любил себя, чтобы добиваться для своей личной жизни коммунизма, но он шел впе­ реди со всеми, потому что все шли и страш­ но было остаться одному, он хотел быть с людьми, потому то у него не было отца и своего семейства. Чепурного же, наоборот, коммунизм мучил, как мучила отца Дванова тайна посмертной жизни, и Чепурный не вытерпел тайны времени и прекратил дол­ готу истории срочным устройством комму­ низма в Чевенгуре, - так же, как рыбак Два­ нов не вытерпел своей жизни и превратил ее в смерть, чтобы заранее испытать красо­ ту того света; Дванов догадался, почему Че­ пурный и болыпевики-чевенгурцы так же­ лают коммунизма: он есть конец истории, конец времени, время же идет только в при­ роде, а в человеке стоит тоска; Шаг стран­ ника был неровен, ноги от усталости всей жизни расползались врозь, а Чепурный ду­ мал: вот идет товарищ, обожду и обнимусь с ним от грусти - мне ведь жутко быть од­ ному в сочельник коммунизма!

Религиозные представления о конце света, Царстве Божием на земле высту­ пают в роли внутренней формы нового мифа, символом которого в романе пред­ стает слово коммунизм, обладающее у Платонова амбивалентной оценочностью и играющее в романе ключевую роль.

Трагическая парадоксальность, которая обеспечивает необыкновенную сгущен­ ность, взрывчатость семантического про­ странства «Чевенгура» заключается в скрытом и неразрешимом противоречии: отрицая религию, используя представления «имущих граждан» Чевенгура о втором пришествии для организации их истребле­ ния, чевенгурские большевики ждут на­ ступления коммунизма как чуда, как кон­ ца истории, искупления всех страданий.

В повести «Котлован» удельный вес собственно канцелярской фразеологии возрастает, революционная же фразеоло­ гия отступает на второй план, что, по всей видимости, обусловлено различием во временной локализации описываемых событий.

В «Котловане» канцелярит выступает, прежде всего, в качестве неотъемлемой составной части речевой сферы героев. Однако значение элементов языка дело­ вых бумаг нельзя сводить только к их ха­ рактерологической роли, в ряде случаев канцеляризмы неожиданно обнаружива­ ют творческую способность и приобрета­ ют символический смысл:

Колхоз непоколебимо спал на Оргдворе. В Оргдворе горел огонь безопасности - одна лампа на всю потухшую деревню; у лампы сидел активист за умственным трудом, он чертил графы ведомости, куда хотел занести все данные бедняцко-середняцкого благо­ устройства, чтоб уже была вечная, фор­ мальная картина и опыт как основа.

- Запиши и мое добро! - попросил Вощев, распаковывая мешок.

Он собрал по деревне все нищие, отверг­ нутые предметы, всю мелочь безвестности и всяческое беспамятство - для социалисти­ ческого отмщения... Вощев, не полностью соображая, со скупостью скопил в мешок вещественные остатки потерянных людей, живших подобно ему, без истины, и кото­ рые скончались ранее победного конца. Сейчас он предъявлял тех ликвидированных тружеников к лицу власти и будущего, что­ бы посредством организации вечного смысла людей добиться отмщения - за тех, кто тихо лежит в земной глубине.

И в первом, и во втором абзаце проци­ тированного отрывка мы имеем дело с несобственно-прямой речью, организо­ ванной позициями двух разных героев.

В первом абзаце несобственно-прямая речь организована точкой зрения Активи­ ста - единственного персонажа в «Котло­ ване», лишенного собственного имени. Цель Активиста, выражаясь словами од­ ного из героев «Чевенгура», - «стать бо­ гатым начальником бедноты». Официаль­ но-деловая фразеология для него ассоци­ ируется с желанной властью, спасением от участи «всеобщего сиротства».

Раздробленное сознание Активиста от­ ражается в разорванной фразе, алогич­ ность которой обусловлена введением в

предложения искаженных фрагментов директив центра и руководств по матери­ алистической философии (формальная картина и опыт как основа).

Текст второго абзаца организован точ­ кой зрения Вощева - героя, наиболее близкого по своей позиции автору. Здесь также используются элементы деловой и революционной фразеологии, но принцип использования - иной. Конструкции, воз­ никающие на базе деловых оборотов с элементами революционной фразеологии, имеющей высокую окраску (социали­ стическое отмщение, предъявлял ликви­ дированных тружеников к лицу власти и будущего, посредством организации веч­ ного смысла людей, добиться отмще­ ния), заключают в себе значительный экспрессивный заряд, отличаются высо­ кой концентрацией смысла, недостижимой в рамках нормативных речевых построе­ ний. Элементы языка деловых бумаг ста­ новятся здесь символами той же глубин­ ной мифопоэтической картины мира, кото­ рая определяет характер и структуру се­ мантического пространства «Чевенгура». В основе этой картины мира - мечта об осуществлении вечного и всеобщего сча­ стья на земле, о конце истории и времени. Примечательно, что речевые сферы Акти­ виста и Вощева соотносятся благодаря ключевому слову вечный (вечная фор­ мальная картина, организация вечного смысла людей). Время для героев «Котло­ вана», как и для героев «Чевенгура», - враждебная стихия, «неотделимая от стра­ дания и несчастья». Цель коммунизма для них - прекращение времени, организация вечного счастья.

Элементы канцелярского языка исполь­ зуются не только в речи персонажей «Кот­ лована», они выступают и как неотъемле­ мая часть авторской повествовательной сферы. Особый интерес в данном отноше­ нии представляет первая фраза произведе­ ния: В день тридцатилетия личной жиз­ ни Вощеву дали расчет с небольшого ме­ ханического завода, где он добывал сред­ ства для своего существования5. В этом предложении писатель «монтирует» «кус­ ки» языка, выстраивая цепь устойчивых словосочетаний: день тридцатилетия, личная жизнь, дать расчет, добывать средства для существования. Заметим,

5 Эта платоновская фраза не раз обращала на себя внимание исследователей. В ней, в частно-

что ни одно из этих словосочетаний не сохраняет в контексте Платонова устойчи­ вости и целостности. В оборот средства для существования включается избыточ­ ное определение своего, выражение дать расчет приобретает несвойственную ему в норме способность к грамматическому управлению (расчет с завода), что явля­ ется результатом контаминации словосоче­ таний (ср. уволить с завода). В результате соединения двух стандартных выраже­ ний - личная жизнь и день тридцатиле­ тия - парадоксальным образом возникает экспрессивный эффект. Канцеляризм лич­ ная жизнь неожиданно оборачивается ме­ тафорой: здесь косвенно подразумевается наличие иной, безличной и вечной жизни, не измеряемой ни годовщинами, ни вооб­ ще какими-либо временными и простран­ ственными координатами (см. подробнее об этом: [Отрошенко 2001: 129]).

Канцеляризмы приобретают у Платоно­ ва функции своеобразного инженерного инструментария, олицетворяя техническое вмешательство человека не только в со­ циальную жизнь, но и в природу, жизнь самой материи. В начале повести читаем:

Но воздух был пуст, неподвижные дере­ вья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге - в природе было такое положение.

Лирическая интонация начала фразы резко сменяется сухой интонацией прото­ кола, фиксирующего положение дел|а. Ср. также: i

В то утро была сырость и дул холод с дальних пустопорожних мест. Такое обсто­ ятельство тоже не было упущено активом.

- Дезорганизация! - с унылостью сказал активист про этот остужающий ветер при­ роды.

сти, усматривают аллюзии, отсылающие к Дан­ те (Земную жизнь пройдя до половины..), к Ницше (Когда Заратустре исполнилось тридцать лет..) [Булыгин 2002: 29]. В. Отрошенко обна­ руживает здесь идейные переклички с Бхага- вад-гитой: «Жизнь в целом - до и после личной - времени не подвластна. "Ибо не было време­ ни, когда бы я не существовал, равно как и ты, и эти владыки народов, и в будущем все мы не прекратим существовать", - говорит Бхагавадгита...» [Отрошенко 2001: 129].

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Среди элементов революционной фра­ зеологии наибольшую частотность в «Котловане» имеет существительное мас­ са (36 словоупотреблений), применяемое в переносном значении («широкие слои трудящегося населения»). В контексте по­ вести оно приобретает статус олицетворе­ ния; данный экспрессивный эффект со­ здается за счет сочетания ключевого сло­ ва с рядом прилагательных и глаголов антропоморфной семантики:

бесприютные массы, ближние рабочие массы, пролетарская масса, лежащие мас­ сы, бродящие массы, убежденные массы, членские массы, подкулацкие массы, бед- няцко-середняцкие массы, кто убивает нашу массу (реплика Чиклина), наблюдал движе­ ние жизненной массы (активист), дай только массам измучиться (реплика Жачева).

В некоторых случаях слово масса, со­ храняя отвлеченную социально-полити­ ческую семантику, одновременно высту­ пает в конкретном пространственно-ве­ щественном значении (это касается преж­ де всего речи героев и несобственно-ав­ торской речи):

Ты что, Козлов, курс на интеллигенцию взял? Вон она сама спускается в нашу мас­ су; А теперь, я наблюдаю, вы явились но­ чью в пролетарскую массу, как будто сзади вас ярость какая находится! (реплики Сафронова).

В сознании и словоупотреблении геро­ ев «Котлована» сохраняется связь с «фи­ зико-техническими» значениями суще­ ствительного масса, этот момент еще бо­ лее усиливается в авторском повествова­ нии, где речь идет о том, что рабочие и крестьянские массы оказываются слиты­ ми с природными стихиями, с самой ма­ терией, предстающей у Платонова в оду­ шевленном виде - как живое вещество, как «вещество существования»:

Из сельсовета раздались какие-то звуки, и Елисей подошел к окну и прислонился к стеклу; он постоянно прислушивался ко вся­ ким звукам, исходящим из масс или приро­ ды, потому что ему никто не говорил слов и не давал понятия, так что приходилось чув­ ствовать даже отдаленное звучание.

Стихийное начало в природе и обще­ стве оценивается как отрицательное, про­

тивостоящее организующей социальной и технической деятельности передовых мыслящих людей. Символом данной упорядочивающей деятельности выступа­ ют канцеляризмы. В повести «Сокровен­ ный человек» (1927) читаем:

На дороге встречались худые деревья, горь­ кая горелая трава и всякий другой живой и мертвый инвентарь природы, ветхий от кли­ матического износа и топота походов войны. Историческое время и злые силы свирепого мирового вещества совместно трепали и мо­ рили людей, а они, поев и отоспавшись, сно­ ва жили, розовели и верили в свое особое дело. Погибшие, посредством скорбной па­ мяти, тоже подгоняли живых, чтобы оправ­ дать свою гибель и зря не преть прахом.

Примечательным здесь является выра­ жение живой и мертвый инвентарь природы. Автор-повествователь как бы глядит на мир глазами дотошного канце­ ляриста, составляющего опись имуще­ ства и предлагающего меры по предуп­ реждению его износа. При этом слова

Историческое время и злые силы свире­ пого мирового вещества совместно тре­ пали и морили людей несут на себе отпе­ чаток идей Александра Богданова6, пафос работ которого определяет мысль о глу­ боком противоречии «между стихийно­ стью и сознательностью, между слепым действием сил природы и планомерными усилиями людей» [Богданов 1912: 42]. В процитированном отрывке из «Сокровен­ ного человека» одновременно присут­ ствует и аллюзия, отсылающая нас к «Общему делу» Николая Федорова. Осо­ бое дело - это дело организации природы и общества, конечной целью которого яв­ ляется победа человечества над смертью, воскрешение научно-техническим путем всех умерших (ср.: Погибшие, посред­ ством скорбной памяти тоже подгоня­ ли живых...)

6 О влиянии А. Богданова на А Платонова см.: [Бочарова 2003], [Малыгина 2012]; см. также работу В.В. Хохрякова, проводящего параллели между стилем А. Платонова и художественнопроизводственной практикой конструктивизма, для которой характерно стремление преодо­ леть хаос природы через промышленную де­ ятельность человека [Хохряков 2012].

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Мотив организации составляет основу семантической композиции повести «Кот­ лован». Тематическое поле слова органи­ зация в повести включает в себя 47 сло­ воупотреблений, различающихся по частеречным и деривационным признакам:

организация, организовать, организаци­ онный, организующий, организованный, неорганизованный, приорганизоваться, Оргдвор, дезорганизация, орган, организо­ ванно, организатор и т. д.

Ключевым фрагментом повести, опре­ деляющим функциональную значимость слов этого ряда, является директива из центра, полученная Активистом:

По последним материалам, имеющимся в руке областного комитета, - значилось в кон­ це директивы, - видно, например, что актив колхоза имени Генеральной Линии уже забе­ жал в левацкое болото правого оппортуниз­ ма. «Организатор местного коллектива спра­ шивает вышенаходящуюся организацию: есть ли что после колхоза и коммуны более высшее и более светлое, дабы немедленно двинуть туда местные бедняцко-середняцкие массы, неудержимо рвущиеся в даль исто­ рии, на вершину всемирных невидимых вре­ мен». Этот товарищ просит ему прислать примерный устав такой организации, а заод­ но бланки, ручку с пером и два литра чер­ нил. Он не понимает, насколько он тут спеку­ лирует на искреннем, в основном здоровом, середняцком чувстве тяги в колхозы. Нельзя не согласиться, что такой товарищ есть вре­ дитель партии, объективный враг пролетари­ ата и должен быть немедленно изъят из руко­ водства навсегда.

Семантика мотива организации здесь от­ личается достаточно сложным характе­ ром. Слово организатор соотносится с понятием местного коллектива - колхоза, который, по умолчанию, рассматривается как нижестоящая организация. Однако ис­ пользование солецизма вышенаходящийся вместо стандартного определения вы­ шестоящий способствует актуализации внутренней формы канцеляризма, возник­ новению ассоциации с неким местом, на­ ходящимся выше обычного мира людей, своеобразной «небесной канцелярией». Мы здесь сталкиваемся с многослойной системой повествования, пронизанной

различными интенциями. М. А. Золотоно-

сов в статье «Усомнившийся Платонов» [Золотоносов 1990] отмечал, что в «Кот­ ловане» иронически переосмысливаются основные положения знаменитой сталин­ ской статьи «Год великого перелома». Применительно к приведенному отрывку, наряду с прямыми перекличками в содер­ жании, это проявляется также в обыгры­ вании стилистики статьи, для которой ха­ рактерно смешение книжной и разговор­ но-просторечной лексики, а также исполь­ зование стертых образов7:

Партия вела успешную борьбу как с теми, которые пытались обогнать движение и декретировать развитие колхозов («левые» фразеры), так и с теми, которые пытались тащить назад партию и остаться в хвосте движения (правые головотяпы).

Необходимо сказать также о том, что в процитированном фрагменте из «Котлова­ на» присутствует и момент рефлексии, обращенности сатирической интенции на самого автора-повествователя, который находится целиком в системе революци­ онных ценностных координат. Образ писа­ теля как ниспровергателя и критика ком­ мунистической идеологии, сложившийся во многом под влиянием рецепции и ин­ терпретации платоновских произведений в западной критике [Каткова 2010], не соот­ ветствует действительности. Расхождение Платонова со Сталиным носит «фракцион­ ный» характер. Писатель, как и его герои, стоит на атеистических позициях и испо­ ведует коммунизм как высшую ценность, однако при этом далеко выходит за рамки «генеральной линии» партии. Вместе с про­ летарскими писателями, ЛЕФом, художни­ ками-конструктивистами, технократом и энтузиастом омоложения человечества пу­ тем обменного переливания крови А. Бог­ дановым сам Платонов всем своим твор­ чеством «неудержимо рвется» «в даль

7 Еще более откровенная аллюзия присутству­ ет в следующем фрагменте, где описывается реакция Активиста на официальные директивы: «И только изредка он словно замирал на мгно­ вение от тоски жизни - тогда он жалобно гля­ дел на любого человека, находящегося перед его взором; это он чувствовал воспоминание, что он головотяп и упущенец, - так его называ­ ли иногда в бумагах из района».

истории», на вершину всемирных неви­ димых времен, и трагедия левака-Акти­ виста - это, отчасти, и трагедия самого писателя, прибегающего здесь к само­ иронии.

Подводя итоги, заметим, что во всех рассмотренных примерах официально-де­ ловая лексика (документ, циркуляр, при­ каз, организация, резолюция, инвентарь

и пр.) детерминологизируется, при этом возникают дополнительные «комбинатор­ ные приращения смысла» (Б. А. Ларин). Экспрессивность канцеляризмов у Плато­ нова, в первую очередь, выступает ре­ зультатом актуализации внутренней фор­ мы исконных свойств деловой речи, а именно и прежде всего ее императивной модальности, заложенной в ней способ­ ности к формированию социальной структуры. В таких официально-деловых жанрах, как приказы, уставы, штатные расписания и т. п., в полной мере прояв­ ляется энергетическая функция слова, его способность к созиданию, организации самой действительности: как сказано, так и стало. Окаменевшие формы деловой речи обладают энергией покоя, представ­ ляя собой запечатленную в языке форми­ рующую волю законодателей и ономатотетов (создателей, установителей имен). Именно данное свойство делового языка предопределяет сочувственную оценку писателем в «Фабрике литературы» «"су­ хих", но бесподобных по насыщенности и стилю ведомственных бумаг».

Таким образом, мы можем говорить об оценочной амбивалентности «революци­ онного канцелярита» в тексте произведе­ ний А. Платонова: с одной стороны, кан­ целярит выступает в качестве косного на­ чала, сигнала речевой и идеологической ограниченности «языковой личности» ге­ роев; с другой - антропоцентрическая природа канцеляризмов, глубинные се­ мантические основы которых связаны с социально организующей деятельностью человека, становятся базой для символи­ ческого переосмысления элементов дело­ вой речи, введения их в «светлое поле сознания читателя» (Л. П. Якубинский).

ЛИ Т Е Р А Т У Р А

Бо г д а н о в А. Всеобщая организатор­ ская наука. - СПб., 1912.

Бо ч а р о в а Н. А. А. Богданов и А. Пла­ тонов: к постановке вопроса Ц Известия Рос­ сийского государственного педагогическо­ го университета им. А.И. Герцена. - 2003. -

Т.3. - № 5.

Бо б ы л е в Б. Г. Славянский язык рево­ люции в прозе А. Платонова // Семантикостилистические исследования. - Алма-Ата, 1989.

Бу л ы г и н А. К. «Котлован» Андрея Платонова. Проблематика и поэтика. Дис....

канд. филол. наук. - Санкт-Петербург, 2002.

Зо л о т о н о с о в М. А. «Усомнившийся Платонов» // Нева. - 1990. - № 4.

К а т к о в а М. А. Творчество А. Плато­ нова в оценке англоязычной критики XX века // Учен. зап. Орловского государ­ ственного университета. Серия: Гуманитар­ ные и социальные науки. - 2010. - № 3-1.

К о р н и е н к о Н. В. Комментарии к публикации «Фабрики литературы»//Ок­ тябрь - 1991. - № 10.

Ма л ы г и н а Н. М. Образ инженера в творчестве Андрея Платонова (изменение восприятия и трактовки) // Вестник МГПУ. Серия: Филологическое образование. - 2012. - № 1.

Ма х м у д о в X. X. Русско-казахские лингво-стилистические взаимосвязи. - Алма-Ата, 1989.

О т р о ш е н к о В. Встреча в Тамбове Ц Октябрь. - 2001. - № 12.

По л и в а н о в Е. Д. За марксистское языкознание. - М., 1931.

Пл а т о н о в А. П. Город Градов//Пла­ тонов А. П. Эфирный тракт: Повести 1920-х - начала 1930-х годов. - М., 2011.

Пл а т о н о в А. Фабрика литературы // Октябрь. - 1991. - № 10.

С е л и щ е в А. М. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским язы­ ком последних лет (1917-1926): 2-е изд., стереотипное. - М., 2003.

Х о х р я к о в В. В. К тотальности стиля: конструктивистский проект 1920-х гг. и про­ за Андрея Платонова // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. - 2012. - Т. 13. - № 2.

Ч у к о в с к и й К. И. Живой как жизнь. - М., 1962.