2872

- Методически: 141 страница манускрипта делится на 149 параграфов, которые идут от общего к частному: от природы языка вообще к языковым методам, а затем, от меньшего (фонетическая система) к большему (словарь и, наконец, синтаксис). Это делает понятным деление текста перед вычеркиванием начала8:

Основные черты общего языкового типа.

В качестве введения к подробному исследованию американских языков §1-7

I. Представление американских языков как таковых, по их специфическим свойствам § 8–15. I (1*). Представление американских языков по виду и способу их воздействия § 16–18. A. Основные черты общего языкового типа

a)Природа языка вообще § 19–55.

b)Действие языка при построении речи.

α.Фонетическая система § 56–71. β. Словарный запас |sic |§ 72–126. γ. Синтаксис § 127–149.

Даже беглый взгляд на это построение показывает, что сочинение все больше углубляется в детали (что проявляется также в сигнификативно увеличивающихся объемах абзацев в конце текста): в самом тексте уточняются понятия (народ вместо нация, звук вместо звучание, символ вместо слово или знак и т.д.); сначала описываются звуки, слова, значения и грамматические формы, затем они сравниваются и обсуждаются в сравнении.

- Метафорически: Метафорически рассматривается перенос понятийного представления языка, при котором свет играет ведущую роль. Свет и темнота, светлый и темный, светло сиять и темно чувствовать – это центральные метафоры, в которых используется много глаголов и функциональных глагольных связок, будь то: истоки языков «теряются в темноте» (§ 45; GS V: 392); фонемы «звучат совершенно и светло» или «проглатываются и затемняются» (§ 60; GS V: 401); мышление обозначается как «тоска из темноты по свету» (§ 24; GS V: 377) или «светлое и ясное направление должно преобладать в духовном» (§ 103; GS V: 430). Гумбольдт всегда стремится к светлому и свету; они побеждают темноту, например, с помощью четко структурированных форм:

Победа над всем темным и запутанным благодаря господству четко и ясно организованной формальности – это та цель и та вершина всего духовного образования (§

145; GS V: 466).

Однако, нельзя просто уравнивать свет с анализом; т.к. чистый анализ может затемнять, поскольку он регулирует «наглядность живой индивидуальности»:

Деление, которое необходимо, чтобы превратить чувство в познание, затемняет в чем-то наглядность живой индивидуальности уже тем, что любое превращение чувства в познание никогда не может происходить само по себе (§ 14; GS V: 371 f.).

Гумбольдт уточняет здесь ограниченную функцию рационального анализа, а также то, что «наглядность живой индивидуальности» требует эмпатии.

В отличие от слов свет и светлый, которые всегда определяются положительно, темное показано часто амбивалентно: с одной стороны, оно уравнивается с необразностью, а также с запутанностью, как уже было процитировано в § 14 или § 145, или уравнивается с чем-то тайным, которому не нужно следовать:

Должны быть талант и стремление, чтобы искать и заключать в оболочку смысл и бессмысленное друг в друге, но должно доминировать светлое и ясное направление на духовное, и, благодаря живой силе мышления, подавлять склонность удержать зависимость на темном и тайном (§ 103; GS V: 430; Hervorh. B.L.)

8 Гумбольдт сам вычеркнул первые семь параграфов и вместе с ними название сочинения; см. по этому вопросу и по дальнейшей судьбе многих тезисов и рассуждений наше издание (в печати).

27

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

Но, с другой стороны, темное употребляется также в значении «определенное, но не обоснованное», прежде всего, если оно сочетается с чувством и при этом отражается звуковая сторона языка:

Намного чаще происходит комбинирование понятия со звуком по «темному» чувству родства, так как душа тем самым настраивается и управляется, но не ограничивается по образу представления (§ 93; GS V: 423; Hervorh. B.L.)

Где в звучание слова вкладывается «темное чувство» свойств предмета, как в силу прочность, в облако, шерсть, лес – колеблющаяся неопределенность ограничения и совокупности частей, так в этом есть нечто символичное (...) (§ 103; GS V: 430; Hervorh. B.L.)

Вэтом месте необходимо дополнить темное (чувство) коррективой рациональности,

атакже направленностью, которая управляет лингвистическими исследованиями (§ 93; GS V: 423), и, соответственно, распределением. Поскольку одного света мало. Чтобы не стало морозно и неуютно, т.е. непродуктивно, к свету должно прийти тепло, т.е. чувство для индивидуального и целого.

б. Тепло

Тепло тогда приходит в текст, где принимают или призывают принять, где чувствуется язык. Существуют понятийно неясные пассажи, которые однако не скрывают этой неясности, а открыто ее демонстрируют, если она апеллирует к бесконечности, живому, общему впечатлению, характеру, чувству, душе, миру. В этих пассажах показывается, что объяснимость и представляемость существуют в конце (vgl. §§ 34, 48, 51). Такие темы, как характер, общее впечатление или «дыхание живого» актуальны тогда, когда они представлены не как объяснимые и представляемые, а только как «чувствуемые». То, что это происходит не только в исключительных случаях, уже видно по тому, что глагол и существительное чувствовать и чувство употребляются в сочинении свыше 60 раз, предчувствие – около 6 раз. Один из таких пассажей мы находим в § 14, в котором Гумбольдт 5 раз говорит о «чувствовать» и «чувстве» и отрывок из которого мы цитируем:

Каждый язык обладает, несмотря на схожесть производящих причин, технических средств и цели, неповторимой индивидуальностью, которая полностью чувствуется только в их взаимодействии. Деление, которое необходимо, чтобы превратить чувство в познание, затемняет в какой-то мере наглядность живой индивидуальности (…). Но если заговаривают об общем впечатлении, то, по меньшей мере, распространяется то чувство на все последующее исследование. Если это переворачивают или вообще остаются при этом делении, то получают длинную главу по плану, (…), не познавая или не чувствуя существенную специфичность того самого единственного (§ 14; GS V: 372). 9

Гумбольдт комментирует здесь свой собственный подход. К этому времени он уже исследовал грамматику около 25 индейских языков «по плану», т.е. он проанализировал эти 25 американских языков по специфическому методу, но нашел результат этой «классификации» неудовлетворительным, когда не была отражена «живая индивидуальность» соответствующего языка. Поэтому в начале его произведения об Америке должно стоять «общее впечатление» – в идеале это было бы впечатление, которое оставляют упомянутые «ораторские» тексты»: литература в соответствующих языках. При отсутствии этой литературы Гумбольдт ставит в начало всех языков, в т.ч. американских, общее.

Но наряду со словами «чувство» и «чувствовать» есть также тематизация «непредставимости» и «необъяснимости», которые указывают на «согревающее». Так образом, «аналогии языкового чувства» становятся непредставимыми через разделенный разум

9 Vgl. Verschiedenheiten §§ 31f. (GS VI: 147 ff.) mit signifikanten Veränderungen.

28

(§§ 48f.; GS V: 394); смешивание родного языка с чужим (§ 37; GS V: 385 f.) или свобода индивидуального словоупотребления («сила человека над языком» § 51; GS V: 397) обозначаются как необъяснимые; в этой связи креативность в использовании языка не является ни объяснимой, ни прогнозируемой (§ 53; GS V: 398); «только механические виды объяснения» не могут быть для Гумбольдта удовлетворительными объяснениями (§ 54; GS V: 398).

Многие выражения, которые тематизируют живое («воздействие», «появление» § 9f.), чувствуемое общее впечатление (§ 14f.), через идею данное целое (§ 33) или силу «души» (§ 36), подчеркивают далее необъяснимое многих языковых феноменов. В этих рассуждениях очень интересны переходные пункты от просвещающего к согревающему языковому рисунку, особенно там, где Гумбольдт мистически использует в качестве основы систематические мысли структурализма 20 века (§ 36; GS V: 384 f. und 48; GS V: 394); при этом он связывает с ним «не представляемые аналогии языкового чувства» (§ 72; GS

V: 410 f. und § 81; GS V: 415 f.).

1. Причины незаконченности научного труда про Америку

Предположительно, Гумбольдту после §149 стало ясно, что его текст о «чистом понятии языка» не только слишком объемен для Введения в индейские языки, но во многих местах слишком аподиктически. В большом тексте, который Гумбольдт начинает после прерывания работы над «Основными чертами общего языкового типа» и из которого он берет практически дословно многие рассуждения, он видит не Введение, а самостоятельное сочинение, где со многими формулировками он поступает гораздо осторожнее. Уже название этого нового текста «О различиях человеческого языкового построения» более сдержанно, что сам Гумбольдт комментирует таким образом: «Я назвал поэтому это сочинение

[«О различиях человеческого языкового построения»] так неопределенно о различиях человеческого языкового построения, не представлением, теорией, классификацией, основными чертами или даже словом, которые указывают на исчерпаемость предмета (…) (§ 29 «Различия»; GS VI: 146).

То, что прерывание этого Введения к произведению про Америку означает в скором времени остановку всей работы, имеет вескую причину. Без сомнения, она в том, что Гумбольдт все больше осознает, что ему для такого рода просвещающего и «согревающего» языкознания не хватает главного: текстов. В его распоряжении огромное собрание материала по индейским языкам с их грамматиками и словарями, но у него нет ценных примеров «речевого» употребления американского коренного населения. После долгой переписки ему удается раздобыть необходимые тексты с помощью широкой сети информантов: не индейское собрание мифов, не речи вождей – и поэтому очень поздно – два письма на гуарани, которые он однако не знал, как применить.10 Тем самым Гумбольдту не хватало для американских языков главного – того, что могло бы сделать «живую индивидуальность», характер соответствующего языка чувствуемым, – в отличие от индийских языков, которыми он занялся почти одновременно и где он имел в своем распоряжении большой текст Bhagava Gita в различных версиях.

Но в неудаче сочинения «Основные черты» есть и удача, а именно в тех местах, в которых кристаллизовалась языковая творческая энергия Гумбольдта. Эту удачу он должен был чувствовать и сам. Поскольку Гумбольдт преподносит текст «Основные черты общего языкового типа» именно как текст, а не как работу с текстом, который он, кроме того, «имплантирует» в виде некоего конденсата в свои последующие работы (приблизительно пятую часть от этого дословно). Таким образом, многие утверждения из сочинения «Основные черты общего языкового типа», в которых Гумбольдт отстаивал языко-

10 У Гумбольдта, с одной стороны, были такие неинтересные тексты, как катехизисы на индейских языках, но, с другой стороны, – совершенно интересные тексты, которые он не признавал таковыми, как, например, песня и письмо на арауканском (см. Приложение, Ringmacher 2011), или которые он не смог обработать адекватно (ср. Ringmacher 2014).

29

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

вую творческую энергию, вновь появляются в произведениях «Дискуссии», «О различиях», «О грамматическом построении» или во Введении в произведение «Кави». Это можно интерпретировать с точки зрения критики как безграничное (ср. его истолкователя Штайнталя: «Он действительно думает словами, язык для него – орган мышления: поэтому он не может отделить мысль от языковой формы, в которую она облекается» (Steinthal 1884: 27)). В этом можно также усмотреть пример для Гумбольдта собственного речевого употребления языка, при котором отмечается «благотворное воздействие» языка на человека.

Одна такая уплотненная языковая форма, согласно формулировке Гумбольдта о мышлении, есть «духовное действие», которое к тому же является «тоской из темноты по свету» (§24, «Основные черты общего языкового типа»). Гумбольдт перенимает языко-

вые формы сначала буквально в сочинении «О различиях человеческого языкового построения», чтобы затем заново перенести многие выражения дословно, частично с сигнификативной обработкой во Введение «Кави»:

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

1943: Schillers Werke. Nationalausgabe. Historisch-kritische Ausgabe, Bd. 1: Gedichte in der Reihenfolge ihres Erscheinens. 1776–1799, hrsg. von Julius Petersen und Friedrich Beißner. – Unveränderter Nachdruck Weimar: Böhlau 1992.

8. Schlegel, Friedrich

1808: Ueber die Sprache und Weisheit der Indier. Ein Beitrag zur Begründung der

Alterthumskunde. Heidelberg: Mohr und Zimmer. 9. Steinthal, Heymann (Hrsg.)

1884: Die sprachphilosophischen Werke Wilhelm’s von Humboldt. Berlin: Ferdinand Dümmler.

10. Trabant, Jürgen

1986: Apeliotes oder Der Sinn der Sprache. Wilhelm von Humboldts Sprach-Bild. München:

Fink.

1994: Wilhelm von Humboldt: Über die Sprache. Reden vor der Akademie. Tübingen/Basel:

Francke.

32

Серия «Современные лингвистические и методико-дидактические исследования» Выпуск № 2(30), 2016

Т.М. Гуревич

ДИАЛОГ КУЛЬТУР НА УРОКЕ ИНОСТРАННОГО ЯЗЫКА

Принимая во внимание изначальное различие в этимологии и, как следствие этого, восприятия понятия «культура» носителями европейских языков и языков, имеющих иероглифическую письменность, предлагается соответствующим образом продумать систему построения уроков японского языка.

В статье приводятся примеры, иллюстрирующие положение о неразрывной связи лексики и грамматики с национальным менталитетом и культурой Японии. Отмечается, что японским обществом фактически признается существование отличных друг от друга норм поведения в группе и вне ее, что понятия иной культуры интерпретируются японцами в рамках культурных смыслов собственной культуры. В качестве причин «коммуникационных сбоев» при общении с японцами приводятся недооценка значимости контекста ситуации и высказывания и недостаточная осведомленность в специфике японской непрямой коммуникации.

Ключевые слова: язык, культура, концепты культуры, национальный менталитет, лексика, грамматика, контекст, непрямая коммуникация.

T.M. Gurevich

DIALOGUE OF CULTURES AT A FOREIGN-LANGUAGE LESSON

The article discusses some of the issues of intercultural communication that the students can face while studying foreign languages, as follows:

-language is a cultural phenomenon;

-peculiarities of national concepts in language and culture;

-indirect communication in intercultural contact.

The author concludes that a necessary condition for a successful cross-cultural communication is the ability to think “out of the box” and go beyond the ordinary way of thinking that prevails in monoculture society.

Key words: language, culture, cultural concepts, national mentality, vocabulary, grammar, context, indirect communication.

Наречие - такой же факт культуры, как Казанский собор, совершенный вид глагола

– такой же факт культуры, как матрешка. Е.И.Пассов

Язык и культура – это ключевые понятия для того, кто преподает любой язык, будь то родной или иностранный. Осознание этого становится постоянным ощущением человека, ведущего занятия по восточному языку. Независимо от того, какому аспекту посвящается занятие, преподаватель восточного, в рассматриваемом случае – японского языка,

__________________

© Гуревич Т.М., 2016

33

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

постоянно ощущает себя посредником в диалоге культур.

Диалог культур должен быть подготовлен осознанием самого слова «культура». Прежде всего, следует обратить внимание на принципиальное различие в этимологии, и, следовательно, в достаточной мере, на разное восприятие слова «культура» в европейских языках и языках, ориентированных на иероглифическую культуру Китая. Словобунка, которое переводится на европейские языки словом culture, восходящим к латинскому значению «возделывание, обработка», записывается иероглифами

- «письмена, узор» и

- «изменения, превращения».

Недаром вплоть до сравнительно недавнего времени как китайские, так и японские лингвисты считали достойным научного изучения, элементом культуры, лишь письменный текст, но не устный язык. Японцы до середины ХIХ века не проявляли особого интереса к грамматике как таковой, обучение родному языку сводилось к обучению письменности, т.е. иероглифики и стандартным оборотам, свойственным письменной речи. В этой стране лишь после Второй мировой войны, в силу исторически обусловленной необходимости интересы, в первую очередь, преподавателей языка, а затем и ученых обратились к разговорному языку и к различным видам дискурса. Обращает на себя внимание популярный в Японии рекламный лозунг школ и курсов иностранных языков «Учим не языку, а общению!». Естественно, у иностранцев возникает вопрос - как общаться, как найти общий язык с японцами, утверждающими, что «культура – это отказ от четких высказыва-

ний» [1, с. 205]?

Проблема для европейцев, изучающих восточные языки, состоит в том, что они находятся за пределами, вне рамок восточной культуры. Не случайно иностранцев называют

в Китае лао вай – «старина/некто, извне/со стороны»,

в Японии ( ) гайдзин (гайкоку дзин)– «человек извне/со стороны (из другой страны)».

Вэтом контексте нельзя не упомянуть об одной характерной черте японцев, присущей им гораздо в большей степени, нежели другим нациям, и отражающейся не только при их контактах с иностранцами, но и в отношениях между собой. Я имею в виду строго регламентированное поведение, в том числе и речевое, в рамках парадигмы «свой-чужой».

Вто время, как английский и некоторые другие западные языки, четко разделяют артиклями всё сущее по признаку «определенности – неопределенности», в японской языковой картине мира определяющим моментом восприятия действительности является расширение поля зрения от говорящего или наблюдателя вовне, причем такое расширение подразумевает не только пространственные параметры. Универсальная и присутствующая в коллективном сознании любого этноса оппозиция «свой-чужой» находит очень яркое отражение в японском языке, определяя восприятие всего, что окружает человека. Впрочем, нельзя не отметить, что сильнейшее стремление сохранить дистанцию в отношении «чужого» сплавляется в сознании японцев с умением находить и усваивать новое. Именно это свойство японской культуры и позволяет нам говорить о высокой степени её толерантности.

Уже на этапе введения лексического материала следует обратить внимание студентов на то, что в японском обществе вполне естественным считается наличие разных видов морали - по отношению к чужим и по отношению к своим. Этот момент определяет и различие норм поведения, в том числе и речевого, японцев, четко ориентированных на статусные регламентации в группе и вне ее. Японская культура – это культура стыда, и поскольку изначально не предполагается существование свободы и личного выбора человека как нравственных ценностей, их мораль не может быть основана на личной совести. Мораль японцев зиждется на чувстве стыда и корпоративного долга. Людей, готовящихся

34

к ведению диалога на японском языке, надо подготовить к тому что «японцы, для которых справедливость носит относительный характер, спокойно, в предельно короткое время меняют свои критерии этики» [1, с. 150]. Именно так говорит о своих соотечественниках автор социально-политических исследований Т. Сакаия11 .

Говоря о диалоге культур на уроке иностранного языка, мы предполагаем изучение языка в качестве явления, обусловленного той или иной культурой и спецификой мышления, мировидения людей, говорящих на этом языке. Интересное наблюдение за «мировидением» в самом прямом смысле этого слова можно найти в работе Ё.Морита [2], утверждающего, что японцы смотрят на мир как змея, ползающая по земле и видящая в мелких деталях все, что попадает в её поле зрения – листья и деревья, гору и камни, воду и море, а европейцы видят (или пытаются увидеть) все сверху и сразу, как птицы. Японский лингвист так и называет эти различающиеся способы взгляда на окружающий мир:

хэби но ситэн «точка зрения змеи» и

тори но ситэн «точка зрения птицы».

Подобный детальный или даже «расчлененный» взгляд японцев на мир находит своё отражение и в лексике языка, в первую очередь, в определенной скудности наименований абстрактных понятий, и в грамматике, например, при использовании переходных или непереходных глаголов.

На уроках японского языка, необходимо уже на уровне введения нового материала обращать внимание студентов на специфику японского мировосприятия и характерные черты национального менталитета, которые находят свое отражение не только в лексике и фразеологии, но и в грамматическом строе языка. Для привития навыков конструктивного диалога имеет смысл знакомить учащихся со схожими моментами в менталитете русских и японцев [3]. Они, как и мы, склонны рассматривать происходящее как совокупность событий, не поддающихся человеческому разумению. Такая тенденция мировосприятия обеспечивает богатство и разнообразие безличных конструкций в языке. Структура японского языка тяготеет к безличности и неопределенности, предлагая ситуацию, в которой не субъект делает что-то по отношению к чему-то или кому-то, а, напротив, что-либо делается по отношению к субъекту безотносительно к его воле.

Не из-за того ли, что люди смотрят на мир с «точки зрения птицы» в английском языке человек («я» с большой буквы “I”) берёт на себя и действие, и ответственность за него. В японском, как, впрочем, и в русском языке - действие (и, соответственно, ответственность) очень естественно представляется безличным, индивидуум растворяется в необозначенных силах: в природе, в стихии, в коллективе. Японский язык, как и русский, скрывает человека как активного деятеля за пассивными и безличными конструкциями, поэтому фразы «мне не спится» или «обнаружилась пропажа выделенных средств» не нуждаются ни в наличии подлежащего, ни в каком бы то ни было объяснении грамматики. Корни такого синтаксического пристрастия этих языков таятся в национальной культуре, коллективном, общинном характере менталитета, в стремлении не предъявлять себя в качестве активно действующего индивидуума, что, помимо прочего, снимает и личную ответственность за происходящее.

Не удивительно, что у живущих многие века практически в едином информационном пространстве европейцев смысловые поля языков весьма близки друг к другу [4]. Впрочем, известно, что значения зачастую трансформируются, а иногда даже меняется их коннотация, и смысловое поле не только при заимствовании, но и в случае однокоренных

11 Перевод и издание на русском языке цитируемого произведение Сакаия Т. «Что такое Япония?» были рекомендованы и финансируемы Японским фондом, стратегическое направление деятельности которого определяет Министерства иностранных дел Японии. Можно утверждать, что мнение автора книги абсолютно соответствует общепринятому в этой стране мнению.

35

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

слов родственных языков. Достаточно вспомнить, что по-польски слово uroda значит «красота», а в словенском языке pozor – это «внимание».

Когда говорят о переводе обычно достаточно много внимания уделяют вопросам, связанным с фразеологией и безэквивалентной лексикой. При работе с восточными языками, эти проблемы часто отходят на второй план. Как при обучении переводу, так и при отработке навыков ведения беседы приходится обращать особое внимание не столько на безэквивалентную лексику, которая явно бросается в глаза студентам, сколько на общепонятные, казалось бы, не требующие особых объяснений слова, которые зачастую могут иначе восприниматься в стране изучаемого языка.

Взаимопонимание может быть достижимо лишь при условии знания не только значений разнообразных «знаков языка» (графики/фонетики, грамматики, лексики) и правил сложения этих значений, но необходима также и осведомленность в языковой картине мира людей, говорящих на этом языке. Много полезных выводов, которые должны при беседе помочь лучше понять иностранца, спрогнозировать его реакцию на то или иное предложение, позволит сделать знание того, какие ассоциации связаны у собеседника с такими часто встречающимися словами как «счастье», «любовь», «беда» и многими другими якобы «общепонятными» словами, выяснить «что такое ХОРОШО и что такое ПЛОХО» в языковой картине мира партнера по общению.

Обычно студентам довольно нелегко ответить на вопрос о том, насколько и как осознают японцы значение выражения «всеобщее равенство», в условиях выстроенного по иерархическим принципам обществе, подразумевающем приоритет социального статуса, возраста и выслуги лет, может ли его японский эквивалент соответствовать европейским представлениям о равенстве. Затруднение порой вызывает и выбор японского слова для адекватного перевода и таких концептов, присущих, пожалуй, любой культуре, как ДОБРО или ЗЛО. Разумеется, и в японском языке есть оппозиция дзэн аку – «добро зло», но традиционно каждый элемент данного противопоставления воспринимается носителями этого языка как форма реализации природы и интерпретируются ими исключительно как нечто относительное, действительное для конкретного человека в конкретный момент при конкретных обстоятельствах. В этом, как и во многих других подобных случаях, мы сталкиваемся с тем, что полученные благодаря переводу понятия иной культуры естественно интерпретируются в рамках культурных смыслов собственной культуры.

В японской культуре, оформившейся в результате переплетения и синтеза синтоистских и буддийских корней с конфуцианством, многие составляющие из перечня понятий, составляющих основу психологического единства человечества, о котором говорит А. Вежбицкая [5], весьма отличаются от европейских аналогов по своему значению. Несмотря на то, что жизнь современного поколения несет на себе печать нового быта и новых условий общения, речевое поведение жителей стран Дальнего Востока продолжает во многом соотноситься с правилами конфуцианской этики и морали. Подобное речевое поведение способствует, пусть хотя бы лишь внешней, гармонизации отношений, о чем так любят говорить японцы.

Работу с языковым материалом на уроках на мы должны, с одной стороны, проводить без использования критериев европейской культуры и, с другой, без саморефлексии культуры, явления которой будут рассматриваться. Готовя для сопоставления материалы японского и русского языков, следует прежде всего обозначить понятия, особенно важные для каждой из рассматриваемых культур. В частности, анализ концептов «ЖИЗНЬ», «СМЕРТЬ», «ЧЕЛОВЕК», «ПРОСТРАНСТВО», «ВРЕМЯ» и ряда других в японской языковой картине мира позволит говорить о специфическом отношении японцев к рассматриваемым понятиям, весьма отличном от того, что свойственно не только русским, но и другим европейцам [6].

36