1 курс / История медицины / Очерки_по_истории_кафедры_физиологии_Военно_медицинской_Академии

хранителем анатомического и зоотомического кабинетов Академии наук. В 1835 г. он назначается адъюнктом кафедры Велланского, однако очень скоро переводится на кафедру «гинеко-пе- диатрики». В 1836 г. Загорский получает диплом «на докторское звание», а в 1837 г., когда Велланского уволили от должности профессора и члена правления», после прочтения пробной лекции «определяется профессором» кафедры физиологии и патологии.

А. П. Загорский не вел на кафедре никакой научной работы. Он был типичным представителем тех ученых, о которых Сеченов говорил: «Профессора читали лекции, стараясь преподнести слушателям последние выводы науки, а слушатели пассивно воспринимали их. Научной работы... от профессора в сущности не требовалось. .. Ученость определялась начитанностью, современность— тем, насколько профессор следит книжно за наукой, деятельность — внесением в преподавание здоровой логической критики, талантливость — умением обобщать, а преподавательские способности — ораторским талантом» (Сеченов, 1907).

Литературная деятельность Загорского ограничивалась составлением нескольких статей для словаря Плюшара и изданием литографированных записок курса (1855). Однако этот руководитель кафедры был, бесспорно, образованным физиологом, следившим за успехами науки, о чем говорит прежде всего его многолетняя дружба с Пироговым, а также членство в научном кружке врачей, группировавшемся около Н. И. Пирогова и возникшем в 1846 г.

Избрание в кружок было обставлено большими строгостями: при баллотировании в члены его одного голоса против оказывалось достаточно, чтобы быть неизбранным. Кружок собирался то у одного, то у другого из его членов и вел интенсивную работу; сам Пирогов сделал в нем 141 доклад.

А. П. Загорский несомненно улучшил дело преподавания физиологии. Это выразилось прежде всего в использовании новых учебников, которые кафедра рекомендовала слушателям. Вначале он читал лекции по руководству Эбле «Ручная книга по физиологии человека» (СПб, 1846) и по книге А. М. Филомафитского, которая была заменена учебником Валентина (с 1849 г.) — «Начальные основания физиологии человеческого тела» (1848 и 1851) и, наконец, учебником Дондерса («Физиология человека», СПб, 1859). Физиология и патология читались параллельно.

Улучшение преподавания выразилось не только в использовании новых, современных руководств. С 1846 г. на кафедре началась демонстрация физиологических «предметов». С этой целью Загорский получил разрешение ежемесячно расходовать из экономической суммы академии по 15 руб. серебром, а ординатору 2-го Военно-сухопутного госпиталя доктору Эйхвальду было позволено заниматься с профессором физиологическими опытами в Анатомическом институте. Таким образом было поло-

11

Глава 2

СЕЧЕНОВСКИЙ ПЕРИОД (1860-1870 гг.)

В николаевской Росии условия для развития отечественной науки складывались неблагоприятно, в результате чего создавалась трудная обстановка для русского ученого, особенно тяжелая для представителей экспериментальных дисциплин. Для физика и физиолога реализация их идей требовала соответствующего оборудования экспериментальных лабораторий, которые отсутствовали в стенах существовавших тогда высших учебных заведений. Эти обстоятельства заставляли представителей научной молодежи направляться за границу с целью использования там более благоприятных в те времена условий для разработки выдвигавшихся ими проблем. Среди этой же научной молодежи мы видим и И. М. Сеченова, окончившего в 1856 г. медицинский факультет Московского университета.

Он поехал за границу с твердым намерением заниматься физиологией у берлинского физиолога И. Мюллера.

Чередуя во время заграничного пребывания занятия с путешествиями, Сеченов на зимний семестр 1857 г. отправился в Берлин к И. Мюллеру и в Лейпциг, в физиологическую лабораторию, номинально возглавлявшуюся Э. Г. Вебером. Ее фактическим руководителем был экстраординарный профессор Функе. Сеченов явился туда с готовой темой — изучение влияния алкоголя на азотистый обмен, на мышцы и нервную систему. Выполняя эту большую серию экспериментальных исследований, он был, по его собственным словам, «предоставлен при опытах собственным силам». В этой лаборатории Сеченов выполняет и публикует свою первую печатную работу, в которой исправляет ошибку, допущенную французским физиологом Клодом Бернаром при исследовании вопроса о влиянии цианистых соединений на

13

нервно-мышечный препарат лягушки. Зиму 1857 г. Сеченов проводит в Берлине, продолжая разрабатывать в лаборатории ГоппеЗейлера интересовавший его вопрос о влиянии алкоголя на организм.

В весенние дни 1858 г. Сеченов направляется в Вену, в лабораторию Карла Людвига (1816—1895 гг.). Этот первый «московит», которого видел венский профессор, удивил его тем, что выразил желание работать на свою собственную тему: «влияние алкоголя на кровообращение и поглощение кровью кислорода». Осторожный Людвиг все же «сделал ... род экзамена о физиологии и должно быть удовлетворился ответами, потому что пустил в лабораторию» (И.М.Сеченов, 1907).

Весь летний семестр Сеченов был занят исследованиями поглощения кислорода кровью, графическими записями кровяного давления у собак. Этот первый период его работы в лаборатории Людвига не избаловал молодого физиолога вниманием шефа, не принимавшего никакого участия в судьбе опытов и лишь время от времени спрашивавшего, все ли благополучно. Однако высокие качества нового сотрудника изменили отношение к нему Людвига. Он начал приглашать Сеченова ассистировать ему в опытах и, наконец, сблизился с ним, установив простые и дружеские отношения. Ставя опыт, профессор «рассказывал веселые анекдоты из древней университетской жизни», рассказывал «о чудаках профессорах». Его интересовал Лермонтов, которого он знал по немецким переводам, и он был непрочь послушать в передаче Сеченова его стихи по-русски.

После Вены Сеченов направляется в Гейдельберг. Пребывание Сеченова в этом городе имело существенное для него значение в двух отношениях. Во-первых, живя в Гейдельберге, он получил возможность использовать для своих работ лаборатории Бунзена и Гельмгольца и, во-вторых, у него с рядом людей складываются определенные отношения, сыгравшие существенную роль в его дальнейшей судьбе.

Сеченов заявил Бунзену «о своем желании заняться титрованием и анализом газов», а к Гельмгольцу пришел, имея 4 плана работ. Получив от Гельмгольца предложение изучать флюоресценцию глаза, он занял отведенное ему место в единственной лабораторной комнате. Предоставленный и в этой лаборатории самому себе, Сеченов блестяще справился с решением сложной экспериментальной задачи. Гельмгольц высоко оценил значение этой работы Сеченова, сообщив о полученных русским ученым результатах в письме к видному физиологу Брюкке. «Я с удовольствием прочел Вашу статью о флюоресценции хрусталика», — писал Людвиг Сеченову, прося его разрешить упомянуть об этом открытии в составлявшемся им руководстве по физиологии.

14

Живя в Гейдельбергс, Сеченов примкнул к «неаристократической» части русской колонии. Он стал членом тесного кружка, в число которого входили Д. И. Менделеев, А. П. Бородин, писательница Марко Вовчок (Маркович) и многолетний интимным друг Герцена — Т. Пассек. По крайней мере раз в день все они встречались в обеденный час за общим столом гостиницы «Баварский двор», привлекавшей малосостоятельную научную молодежь своими дешевыми ценами. В эти дни возникает у Сеченова прочная и долгая дружба с Менделеевым и Бородиным. Бородин писал одной из своих корреспонденток: «Я короче всех сошелся, конечно, с Менделеевым и Сеченовым — отличным господином, чревычайно простым и очень дельным» (1928).

После пребывания в Гейдельберге Сеченов на короткий срок посетил Париж и затем возвратился на родину. Тем самым кончалось более чем трехлетнее его пребывание за границей. Уехав из России вчерашним студентом, он переезжал границу самостоятельным научным работником.

Добиться этого было нелегко в те короткие сроки, которые Сеченов пробыл за границей. Нелегко прежде всего вследствие огромного поступательного движения физиологии, происшедшего ко времени начала работы Сеченова, когда оказался заложенным фундамент современного состояния этой науки.

Передача успехов зарубежной физиологии русским ученым была затруднена прежде всего технически, из-за бедности заграничных научных институтов. Напомним, что в 1832 г. совет Бреславльского университета отверг предложение Пуркинье об организации физиологической лаборатории, которую открыли только

в1839 г. Физиологический институт в Праге был основан только

в1850 г. В Берлинском университете в год приезда туда Сеченова вся лаборатория Дюбуа-Реймона состояла из одной единствен-

ной комнаты, куда никому не было доступа, и примыкавшего к ней холодного коридора с окном и простым столом, за которым могли работать сотрудники.

Лаборатория К. Бернара в 1862 г., когда к нему приехал Сеченов, «состояла из небольшой комнаты, в которой он работал сам, и смежной с ней аудитории. В аудитории перед скамьями для слушателей (стоял — А. Л.) стол профессора на низенькой платформе», позволение работать за которым и было получено Сеченовым. Помощник К. Бернара Леконти да старый военный отставной врач Раншеваль составляли весь наличный состав всесветно известной лаборатории в College de France (Сеченов. 1907).

Эта лаборатория была не только тесна — в ней не хватало самого необходимого оборудования, как, например, известных тогда приборов для электрического раздражения нервов, В качестве зрителя Сеченову разрешалось присутствовать при подготовке опытов к лекции. Шеф относился вежливо к нему и «совер-

15

шенно безучастно» — к его работе. Появляясь не ранее часа дня в рабочую комнату, Бернар изредка спрашивал Сеченова об успехах немецкой науки. Большего Сеченов и не ждал от него — «самого знаменитого вивисектора Европы», относя К. Бернара

ктому типу исследователей, которые разрабатывают «рождавшиеся в голове темы всегда собственными руками», не прибегая

кпомощи сотрудников и не уча их.

Оставалось одно: воспользоваться временем пребывания

вПариже для разработки собственной темы.

Вэтой своей полной самостоятельности в период заграничного пребывания Сеченов не представлял исключения. Полезно вспомнить, что его друг Д. И. Менделеев одну из комнат своей квартиры превратил в лабораторию, попросту не посещая ничьих лабораторий.

Серьезным препятствием к передаче успехов зарубежной науки русским ученым была принципиальная установка ряда руководящих немецких исследователей о неспособности русских к творческой работе в области науки.

Русские ученые своими исследованиями приумножали славу приютившим их лабораториям и, в частности, — лаборатории Людвига. Достаточно вспомнить, насколько облегчились исследования газов крови, когда Сеченов сконструировал свой прибор для их количественного определения. Позднее другой русский исследователь Цион выполнил у Людвига ряд ценных работ по вопросам регуляции кровообращения. Третий — Овсянников сделал выдающееся открытие, установив локализацию сосудодвигательного центра в продолговатом мозгу. Их было много — этих самостоятельных русских «учеников», вынужденных неблагоприятными для развития науки условиями в родной стране отдавать чужим лабораториям свое вдохновение искателей истины, публиковать плоды своих трудов на чужом языке, числиться за иностранными «школами».

Конец 50-х годов XIX столетия для академии оказался временем начала существеннейших изменений, проведение которых в жизнь связано с именем П. А. Дубовицкого, назначенного в 1857 г. президентом академии. Его ближайшими помощниками оказались химик Н. Н. Зинин и вице-президент Медико-хирурги- ческой академии, бывший профессор физиологии Московского университета И. Т. Глебов. Одной из основных идей, блестяще реализованной этими людьми, явилось убеждение в необходимости положить в основу изучения медицинских наук методы естествознания, частью которого и является медицина. Для осуществления этого направления необходимо было привлечь в академию молодых и талантливых профессоров, подбором которых особенно много занимался И. Т. Глебов. Одним из его кандидатов оказался И. М. Сеченов.

16

В феврале 1860 г. Сеченов возвратился в Россию. Через месяц по приезде он защитил диссертацию, сдав, по сути говоря формально, экзамен, требовавшийся для назначения на должность адъюнкта (Загорскому и зоологу академику Брандту в присутствии ученого секретаря академии химика Зинина). «Вскоре меня приняли адъюнкт-профессором по кафедре физиологии и заставили читать лекции до конца академического года»,— вспоминал Сеченов в своих автобиографических записках 1.

Помещение, полученное Сеченовым для его лаборатории, было не из блестящих и помещалось в нижнем этаже надворного флигеля рядом с анатомическим театром. Много позднее Сеченов писал: «... я узнал еще одно свойство моей лаборатории: под комнатой, где я просидел восемь лет, находился заброшенный погреб с застоявшейся водой, которая, замерзая зимой, медленно оттаивала в остальную часть года. Этому погребу я обязан хворью в течение всей половины 60-х годов, от которой совсем избавился только в Одессе»2.

С большой любовью Сеченов начинает организовывать в этом помещении лабораторию. Ему удалось приобрести ряд исключительно ценных по тому времени приборов. За время его пребывания на кафедре сумма, израсходованная на приобретение аппаратуры, составила 3500 руб. (Попельский, 1899) при ежемесячных расходах на лабораторные нужды 30 руб.

Штатных сотрудников в своей лаборатории Сеченов не имел. Институтский врач — затем прозектор — Заварыкин3 был по специальности гистологом и, следовательно, сотрудником Якубовича. Этот недостаток помощников с лихвой окупался большим притоком в лабораторию «нештатных сотрудников» — студентов академии и врачей 4.

1 Вскоре после этого Сеченов был утвержден ординарным профессором, несмотря на то, что па той же кафедре физиологии уже имелся ординарный профессор Якубович.

2 Автобиографические записки. Изд. АМН СССР, 1952, стр. 167 и 170.

3 Одна из работ Заварыкина была посвящена изучению всасывания краски из кишечной петли. Это исследование ценилось Сеченовым, который

4 Одна из особенностей научного быта сеченовской лаборатории заключалась в том, что И. М. не выносил визга животных и требовал от своих сотрудников обязательного применения наркоза. «Я помню, — писал Тарханов,— как, входя в лабораторию и слыша визг или крик животных при вивисекциях, производившихся учениками, он горячо укорял их за то. что они недостаточно обезболивали животных, иногда зажимал себе уши или просто убегал из лаборатории» (Памяти проф. И. М. Сеченова, 1906).

17

Якубович и Сеченов поделили между собой преподавание курса таким образом, что Иван Михайлович взял на себя чтение кровообращения, дыхания, всасывания из пищеварительного тракта, выделения, пластику тела и мышечную физиологию, а кровь, пищеварение и нервную систему оставил за собой Якубович. С 1869 г., после ухода Якубовича, Сеченов становится официальным представителем физиологии в академии. В этом же году выделяется кафедра гистологии, которую занимает адъюнкт-профессор кафедры Якубовича — Заварыкин.

Наряду с научной работой предметом постоянных забот Сеченова была и его учебная деятельность как профессора физиологии. Как он сам вспоминал в своих «Автобиографических записках»: «...готовясь к лекциям, я писал их от слова до слова». В этот же «академический» период он уделял много внимания обеспечению слушателей учебными пособиями и за период 1863—1867 гг. перевел со своей ученицей учебник физиологии Германна и учебник физиологической химии Кюне, написал в трех выпусках «Физиологию нервной системы». К этой же серии следует причислить «Физиологию органов чувств. Зрение.» (1867).

Свои лекции И. М. Сеченов читал «в обширной физиологической аудитории Академии»; окна этого зала выходили на Неву. Аудитория «представляла собою ветхое, сырое помещение»; слушатели рассаживались на деревянных скамейках, расположенных амфитеатром. «Арена профессора (кафедры в буквальном значении этого слова не было) отгораживалась от передних рядов скамеек перилами»-

Вспоминая свои посещения лекций Сеченова, А. Сталь пишет: «... Войдя в эту аудиторию, я в первый момент потерял способность ориентироваться зрением и слухом; многочисленная толпа весьма разнообразных по виду, возрасту и полу слушателей занимала не только все места на скамьях, но многие стояли на подоконниках или усаживались запросто на полу впереди перил, непосредственно у стола профессора или у самой стены. Шум, гам, говор, дым от выкуренных папирос и сигар стоял коромыслом. Мало-помалу я стал ориентироваться в многолюдном сборище разнообразной молодежи и как-то скоро освоился с этою дымною, шумною атмосферою, клокочущей жизнью, энергией и стремлением к чему-то высокому, чистому, идеальному. В то время никто из слушателей (а между ними были весьма почтенные и солидные люди) не находили в этом хаосе ничего дикого или непристойного для всеми уважаемого профессора И. М. Сеченова» 1.

18

«... Но вот пробило 9 часов. Из боковой двери аудитории входят ассистенты с различными физиологическими снарядами, с препаратами и животными. Шумная толпа моментально успокаивается, и в аудитории внезапно наступает безмолвная тишина. Перед глазами слушателей появляется весьма скромный, высокого роста, худощавый человек, одетый в обыкновенный черный сюртук, и держит в руках какой-то аппарат, на него устремлены взгляды всех присутствующих: это и есть любимый профессор И. М. Сеченов. Он без всякой аффектации, без дальних околичностей начинает свою научную беседу . . .» 1.

«Речь Сеченова, — отмечает Сталь, —была своеобразна: чрезвычайно проста, без всяких метафор и краснобайства, ясна и убедительна своей строгой логикою. Говоря о биологических и физических законах, лектор связывал их такою прочною и неведомою нитью логизма, что нам — слушателям, трактуемый вопрос представлялся непоколебимым, законом естества .. . Главные выводы или заключения его лекций до того прочно укладывались в памяти внимательного слушателя, что некоторые из них, например, законы давления в артериях или влияние выдыхания на отрицательное давление грудной клетки и деятельность сердца

ит. п. физиологические основы, я помню с того времени поныне,

т.е. тридцать пять с лишком лет спустя» 2

«Одна из главных заслуг Ивана Михайловича, как лектора по физиологии, было его стремление сказанное подтверждать опытами на животных, произведенными тут же перед глазами слушателей. Составить цепь мыслей из ряда отдельно стоящих фактов, связать несколько разнообразных физических, химических и анатомических явлений в одно целое, заслужившее стать биологическим законом, — стремился сам И. М. Сеченов, и проводил он эту ассоциацию мыслей так логично, просто и ясно, что слушателям казалось, что иначе и быть не может, что указанный лектором вывод науки и есть нерушимая истина. Вот почему физиология, — вспоминает Сталь, — была тогда самым любимым предметом для всех студентов Медико-хирургической академии... беседа Ивана Михайловича затягивалась более двух часов; между тем никто, по-видимому, не выражал ни утомления, ни нетерпения оставить аудиторию, опасаясь нарушением должной тишины вызвать неудовольствие со стороны большинства слушателей.

По окончании лекции, при выходе Ивана Михайловича из аудитории, весьма часто громкие рукоплескания провожали его

19

Столь же неизгладимое впечатление производили лекции И. М. Сеченова и много позднее, в 90-х годах прошлого столетия. Замечательные воспоминания о них оставил А. Ф. Самойлов, присутствовавший на них в качестве ассистента кафедры физиологии Московского "университета в 1894 г. Сеченов, по словам Самойлова, «... был только лектором, он не был оратором, он не был трибуном, он никогда не повышал голоса, чтобы интонациями нарастания поднимать настроение слушателей, бить на их чувство. .. Он читал спокойно и ровно. В стройном сочетании кратких, метких, сильных фраз текла его речь. Необыкновенно четкой была его дикция. Слова, произносимые им, вылетали удивительно остро отточенными, вычеканенными, и это делалось само собой, без всякого умысла . . . Удивителен был его голос: чуть звонкий, чуть-чуть резкий, высокого баритонного характера. И. М. никогда во время лекции не напрягал своего голоса, он говорил так же спокойно, как и во время обычного разговора, а, между тем, голос разносился и наполнял всю большую аудиторию .. .

Но лекторское дарование И. М., — отмечает Самойлов, — заключалось конечно, не только в дикции и не в изяществе сеченовского языка, а в силе и особенной убедительности сеченовской логики. Его логика порабощала слушателя. С первых же слов его в аудитории воцарялась мертвая тишина. Спокойно льется эта прекрасная и отчетливая речь, и одна мысль нанизывается на другую с неутомимой всепокоряющей логикой. Студенты не раз говорили мне, что записывать лекции Сеченова нельзя — жалко. И это правда: жалко было растрачивать свое внимание на труд записывания и терять целостность впечатления и наслаждения, которые давали эти лекции. Сеченов говорил необыкновенно убедительно; все его выводы из показанных и рассказанных опытов казались понятными сами собой. Он иногда во время лекции выходил из-за стола, останавливался у кого-нибудь из слушателей в первом ряду и как бы беседовал с ним, стараясь и словами и жестами как бы убедить его в чем-то. . .» 1

В пору своей работы в Медико-хирургической академии Сеченов явился пионером высшего женского образования; выступая в роли его организатора, он ведет переговоры с химиком А. П. Бородиным, подготовляет материалы к первому заседанию комитета (октябрь, 1868 г.), который должен был начать дело «женского университета». На лекциях Сеченова присутствуют слушательницы-девушки. Первая русская женщина-физиолог Н. П. Суслова была его ученицей и под его руководством выполнила свою докторскую диссертацию.

1 Л. Ф. С а м о й л о в . Избранные статьи и речи. Изд. АН СССР, 1946. стр. 45—47.

20