книги2 / 263

С этими определениями структуры двух видов романа нельзя не согласиться. Действительно, в социально-историческое­ романе сюжет может быть разветвленным, не однолинейным,­ и автор имеет возможность выражать свои идеи через­ образы многих героев, в биографическом же романе к одному лицу стягиваются все сюжетные нити, через это лицо как бы «пропускается» эпоха. В этом основная композицион­ ная особенность биографического романа.

По сравнению с обычным­ историческим романом биографический роман более «трудный» жанр: автор обладает меньшей творческой сво­ ­бодой, чаще всего он должен обходиться без вымышленных лиц и событий. Об этом говорят и сами авторы. И. Новиков пишет: «работа над романом с историческими­ лицами» тем отличается, что автор несвободен в выборе персонажей и в развитии фабулы, ибо «все это уже как бы дано, но зато требуется полное раскрытие образа и эпохи»238.

Здесь нелегко создать и целостность композиции. Об этом говорит Г. Серебрякова: «Когда работаешь над историко-биографическим романом, постоянно ощущаешь одну непреоборимую трудность, связанную с сюжетным­ развитием, с композицией. Автор обычного романа волен свободно строить сюжет, наращивая напряженность действия и активно подчеркивая тем самым читательский интерес. Такое­ сюжетное “нарастание” почти невозможно осуществить в произведениях историко-биографических, потому что оно, как правило, не соответствует реальному движению биографии героя­. Река жизни течет медленно, и часто бывает так, что самого течения не видно.

Но секрет в том-то и состоит, что надо суметь увидеть. Надо суметь­ увидеть “узел” и высветить его лучом прожектора­. В каждом таком “узле” своя кульминация, своя развяз­ка; это как бы отдельные новеллы, и читатель, идя от одной из них к другой, должен получить “компенсацию” за отсутствующий­ единый сюжет. Во всяком случае к этому я стремлюсь»239.

По-иному решается в биографическом романе и вопрос об эпохе, о взаимоотношении человека и истории.

Слабым местом многих биографических романов было изображение героя без породившей его социальной почвы, в результате чего многое в его личности оставалось непонятным­ и даже загадочным. Овладение методом социалистического­ реализма и заключалось в осознании того, что нельзя описывать жизнь выдающегося историче-

238  Новиков И. Как я работал над романом «Пушкин в Михайловском» // Литературная газета. 1937. № 7.

239  Синельников М. Все это очень связано. Писатель за рабочим столом // Литературная газета. 1964, 7.III.

240

ского лица вне времени­ и пространства, что каждый индивид является продуктом определенных общественных условий.

Вопрос о способах изображения тех социальных факто­ров, которые предопределили характер и деятельность героя, стал одним из основных в критических откликах на биографические­ романы.

В биографическом романе обязательный социальный фон все же может быть представлен не так широко, как в обычном историческом романе. В историческом романе события составляют­ основу содержания, исторические лица изображаются прежде всего как участники этих событий и в связи с ними раскрывается их личная жизнь, В исто- рико-биографическом романе, напротив, центральное место занимает историческое лицо, а историческая обстановка развертывается в той мере, в какой это необходимо, чтобы показать формирование харак­ тера героя и арену его деятельности. Поэтому в социально-историче- ском романе ведущей, определяющей линией сюжета является, как правило, событие, в биографическом романе – жизненный путь героя.

Ни «Петр I» А. Толстого, ни «Дмитрий Донской» С. Бородина,­ ни «Багратион» С. Голубова, хотя они и названы именами исторических лиц, не являются биографическими­ романами: в них движение сюжета определяет сама история, а не биографическая канва персонажа.

Изображение событий, пусть даже важных самих по себе, но не имеющих прямого отношения к герою, в биографическом романе может вести к излишнему загромождению, нарушению композиционной стройности­ и отвлечению внимания от главной задачи – всестороннего раскрытия личности героя в психологическом и социальном плане.

Вопрос о социальном фоне необходимо ставить еще и в зависимость от характера и диапазона деятельности исторического лица. Г. Серебрякова говорит о том, как значительность избранной темы – жизнь Маркса – обязывала ее к расширению социальных рамок романа: «Человек­ развивается под воздействием среды и своего времени­. Чем “вместительнее” и глубже душа, чем богаче интеллект человека,­ тем больше внешних факторов его формирует. Для гениев, подобных Марксу и Энгельсу, нет преград в пространстве и во времени. Их мышление охватывает всю планету­ и века. Исходя из этого, “строила” я многоплановые романы, действие которых охватывает все наиболее значительные­ события эпохи первой половины и середины XIX века, развитие общественной и философской мысли того времени»240.

И действительно, Г. Серебряковой потребовался громадный­ труд для создания такой обстановки, которая полностью могла объяснить

240  Серебрякова Г. Похищение огня // Правда. 1961, 22.XII.

241

появление колоссальной фигуры создателя теории научного коммунизма.

В романе «Юность Маркса», а затем­ в «Похищении огня» Серебрякова идет как бы по следам Маркса, останавливаясь­ на всех тех событиях, которые были предметом его изучения и анализа, и прежде всего на революционных­ движениях – на лионском восстании ткачей, на революции 1848 года во Франции и Германии, на чартизме. Изучая исто­ рию жизни Маркса, мы знакомимся вместе с тем с историей борьбы революционного пролетариата в Европе, с его победами­ и поражениями, с экономическим положением рабочего класса.

Чтобы окунуться в атмосферу, которой дышал Маркс, писа­тель­­ ница посетила все страны и города, где он жил и работал – Германию, Францию, Бельгию, Англию, – и дала живые зарисовки природы и жизни людей в этих странах. Она не обошла ни одного политического деятеля­ или философа, игравшего роль на историчес­кой арене, чтобы не измерить его деятельность масштабами дела и мысли Маркса. В романе нашли место все идейные противники Маркса – Прудон, Лассаль, Вейтлинг, Бакунин, Бланки, Луи Блан. В непримиримой борьбе с ними проявлялась­ революционная принципиальность Маркса, неумолимая логика мысли, энциклопедические знания, остроумие, уверенность­ в своей правоте, основанная на непреложных фактах действительности.

Интересны встречи Маркса и Бакунина. Маркс противопоставлял­ путаности взглядов Бакунина трезвый взгляд на вещи, реальную оценку обстановки. Вот одна из сцен, в которой показана неоправданная восторженность­ Бакунина и спокойная ирония Маркса:

Мы все пьяны, – вскрикнул Бакунин. – Уже колеблются все

страны Европы. В Берлине паника. Меттерних скрылся. Австрия прогонит Габсбургов­. Итальянцы обретут свободу. Революция охва-

тит Польшу­ и докатится до России.

–Кто бы мог подумать, что вы, русские, еще более темпераментны, чем французы и мы, рейнландцы, – сказал Маркс. – Казалось бы,

снега и льды охлаждают ваши порывы. А в действительности у вас пылкие сердца и горячие головы.

–Разверзлось небо! Стихийная революция, почти что мгновенно увенчавшаяся победой. Французские работники точно на сказоч-

ных крыльях взлетели на вершину самых недосягаемых желаний.

–Вы неисправимый мечтатель. Революция не веселый карнавал, она, увы, противоречива и начинена порохом, – сказал Карл раздумчиво.

Бакунин нахмурился, покраснел241.

241  Серебрякова Г. Похищение огня. М.: Советский писатель, 1962. С. 250.

242

В Лассале Маркс быстро разгадал нестойкость революционных­ убеждений, любовь к позе, мелкое честолюбие, неразборчивость в средствах для достижения цели. Вот почему у Маркса­ «все время оставалось возникшее с первого дня знакомства­ двойственное чувство к нему – расположение и вместе с тем острая антипатия»242.

Так же противопоставлен Марксу Вейтлинг, автор расплывчатой и противоречивой книги «Гарантии гармонии и свободы». Не вызывала симпатии уже его внешность: «Хорошо подстриженная бородка, напомаженные волосы, самоуверенная поза Вейтлинга были точно у приказчика из дорогого магазина»­243.

– Скажите, Вейтлинг, – спросил Карл громко, – каковы ваши теоретические­ взгляды сегодня и как вы думаете их отстаивать, увязывая христианский догматизм с идеями коммунистов?­ Ведь имен-

но это вы предлагаете в своей последней­ книжке?

Вейтлинг растерялся. Он окинул неуверенным взглядом собравшихся и принялся объяснять, в чем его цель244.

Картина культурной жизни, духовных интересов эпохи­ создается введением почти всех выдающихся­ поэтов и писателей, которые были лично знакомы­ с Марксом либо были ему идейно близки: в романе нарисованы­ выразительные портреты Гейне, Фрейлиграта, Гервега, Веерта,­ Джонса, Беранже, Жорж Санд, Герцена и др.

Политические деятели представлены в романе­ именами вдохновителя европейской реакции Меттерниха, узурпатора Луи Бонапарта, лидеров английской буржуазии Пальмерстона, Дизраэли, Гладстона.

Таким образом, Г. Серебрякова пыталась как можно полнее­ реализовать свое представление о «внешних факторах», формировавших личность Маркса.

Однако верный замысел не всегда находил соответствующее­ выполнение. Увлекшись изображением событий европейской истории, Г. Серебрякова иногда забывала, что фон должен быть активным, сюжетно организованным, ощутимо связанным с основным предметом повествования.

Наиболее подробно на анализе первого тома романа остановился­ Ф. Левин. Признав, что автор проделал «изумительную­ работу» по изучению исторической и иной литературы, критик пришел к выводу, что художественно не претворенный­ исторический материал превали­ рует в книге и что «Юность Маркса», следовательно, не роман, а «бел-

242  Там же. С. 357.

243  Там же. С. 130.

244  Там же. С. 131–132.

243

летризованная история». Одним из существенных недостатков книги автор статьи не без основания считал то, что факты, не претворенные в художественные образы, загромождают произведение,­ что «показ часто заменяется рассказом». Книга, по мнению критика, страдает от избранного автором «натуралистического метода изображения», от его «чрезмерной добросовестности, дотошности, скрупулезности, переходящей в педантизм». Ф. Левин находит, что чрезвычайным­ оби­ лием внешних, обстановочных фактов писательница не повышает, а ухудшает художественную ценность произведения: «Автор руководствовался, разумеется, самыми лучшими намерениями, желая вос­ произвести обстановку,­ быт, людей, но забыл о том, что один удачно найденный художественным штрих куда важнее и сильнее, чем весь этот “внешним реализм” подробных описаний и описей… Вся же эта детализация, загромождающая роман, распыляет и утомляет­ внимание читателя и тормозит восприятие основного в книге»245.

Действительно, Г. Серебрякова не нашла той меры, которая необходима при изображении взаимосвязи человека и эпохи. Образы Иоганна Стока, представляющего немецкий пролетариат, и Джона, выступающего от имени чартистского движения, являются не совсем жизненными, и введение их в рамки­ романа не всегда органически увязывается с основной сюжетной линией. По мнению другого критика, изобилие объясняющего, интерпретирующего материала привело к тому, что «образ Маркса­ оказался на периферии романа»246.

Что касается романа Ю. Тынянова «Пушкин», первые части которого печатались в 1935–1937 гг., то он был, по единодушному признанию критики, не только новым этапом в творческом развитии писателя, но и одним из наиболее выдающихся произведений второй половины 30-х годов. «Большим и радостным событием в советской ли­ тературе» назван был этот роман Б. Мейлахом247. Общее внимание было привлечено широким охватом событий, характеризующих пушкинское время. По определению другого критика, Тынянов в «свободную, вместительную раму» своего романа «ввел эпоху, и ввел не как фон, на котором выступают главные действующие лица. Эпоха в романе… действует,­ она выдвигает героя – Пушкина»248. Заслугой автора является­ масштабность задуманного им поэтического труда: война 1812 года и литературная война методу «славянами» и «европейцами»,

245  ЛевинФ.Беллетризованнаяистория//Литературныйкритик.1935.№ 12.С.88. 246  Книпович Е. «Юность Маркса» Г. Серебряковой // Художественная литература.

1934. № 2. С. 5.

247  Мейлах Б. Начало романа о Пушкине // Литературная газета. 1937, 2.VI. 248  Юнович М. «Пушкин» Юрия Тынянова // Правда. 1937, 6.VI.

244

императорский двор и разоренные дворянские усадьбы, пьяные помещики, крепостные, Александр I и Сперанский,­ Карамзин и Малиновский, Василий Львович Пушкин и многие другие – законодатели и любители литературы – все это должно помогать читателю перенестись в то время, когда зрел, развивался поэтический гений Пушкина.

Но возникает вопрос, выполняют ли, действительно, все эти факты свою сюжетную роль? И нет ли диспропорции между главами, отведенными герою, с одной стороны, и его окружению­ – с другой. Именно эти сомнения высказывает­ В. Перцов, констатируя «тщательную разработку второстепенных­ персонажей, щедрость автора на отступления общеисторического порядка»; критик считает, что автор перешел­ границу, за которой исторические подробности не столько­ помогают понять образ Пушкина, сколько ощущаются как перегрузка в ущерб основному образу. А некоторые­ эпизоды «воспринимаются скорее как литературоведческие­ экскурсы, чем как драматические узлы, необходимые для показа того, как формировались литературные вкусы будущего поэта»249.

Можно сказать, что если ранние биографические­ романы в советской литературе страдали узостью в изображении эпохи, неумением выявлять социальные связи­ и зависимости, определяющие характер деятельности героя, то в значительнейших романах 1930-х годов этот недостаток­ был изжит, но возникла противоположная крайность: социальное окружение стало приобретать превалирующее значение­.

Авторы, руководствуясь естественным желанием воспроизвести­ с наибольшей полнотой ту обстановку, в которой формировалась личность героя, вводят в роман множество­ таких фактов и частностей, которые приобретают самостоятельное значение и играют роль иллюстративного материала,­ имея более или менее отдаленное отношение к основному замыслу писателя.

В этой связи следует остановиться на трилогии О. Форш «Радищев». Некоторые критики относят ее, хотя и с оговорками, к историкобиографическому жанру, считая, что это произведение «представляет значительный интерес в связи с общей проблематикой художественного воплощения историко-биографической темы»250. Известное основание­ для этого дает то обстоятельство, что в романе главной фигурой является Радищев и перед читателем­ проходит значительная часть его жизни, рассматривается­ эволюция взглядов.

249  ПерцовВ.«Пушкин»Ю.Тынянова//Литературноеобозрение.1937.№ 2.С.75. 250  Орлов Вл. «Радищев» Ольги Форш // Литературный современник. 1940. № 3.

С. 143.

245

Однако охват событий в трилогии настолько широк и некоторые­ персонажи (Потемкин, Екатерина) настолько, по словам­ критика, «заслоняют несколько схематичную фигуру Радищева»­251, что роман перерастает рамки биографического­ жанра; с другой стороны, раскрытие образа Радищева не достигает такой полноты и всесторонности, какие необходимы для лица, которое все время должно находиться в фокусе романа. Несмотря на детализацию жизненных впечатлений, мыслей,­ чувств и самой судьбы Радищева, главному делу его жиз­ни в трилогии отведено очень мало места для того, чтобы составить полное представление о нем.

Приведенные отзывы о новых биографических романах, независимо от того, насколько они справедливы в частностях, представляются ценными с методологической точки зрения. Они свидетельствуют об упрочении принципов социалистического­ реализма в применении к историческим жанрам: полноценным­ историко-биографический роман может считаться только в том случае, если герой связан неразрывными нитями с эпохой,­ если показано, как в его судьбе скрещиваются многочисленные­ влияния, идущие из разных сфер жизни – социаль­ ной, политической, идеологической, семейно-бытовой и т. д., а с другой стороны – если эпоха в романе не поглощает человека­ до такой степени, что «за деревьям не видно леса».

Подобного рода трудности, колебания между двумя возможностями возникали у писателей и при создании образа героя. В историкобиографических романах автора подстерегает двоякая опасность: или растворить описание жизни героя в фактах приватного существования, бытовой повседневности,­ забывая о главном – о его историческом деле, или создать вокруг него ореол, освободив его от всего обычного

ибудничного, от человеческих страстей­ и слабостей.

Отом, как нужно изображать исторических деятелей, мы находим ценные указания у классиков марксизма-ленинизма. Они были противниками сглаживания противоречий в портретных характеристиках деятелей революции и требовали только неприкрытой правды. Энгельс писал по поводу книг, посвященных вождям февральской революции 1848 года: «Было бы весьма желательно, чтобы люди, стоящие во главе партии движения, до революции ли, в тайных обществах или печати, после нее ли, в качестве официальных лиц, – были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей сво­ ей жизненной яркости. Все существующие описания никогда не рисуют этих лиц в их реальном виде, а лишь в официальном виде, с котур-

251  Западов А. Заметки о «Пагубной книге» // Резец. 1939. № 13-14. С. 16.

246

нами на ногах и с ореолом вокруг головы. В этих преображенных рафаэлевских портретах пропадает вся правдивость изображения»252.

Ленин, говоря о партийных руководителях, требовал, чтобы «как на ладони» освещалась вся их жизнь и деятельность, чтобы массы знакомились «с их индивидуальными особенностями, с их сильными и слабыми сторонами, с их победами и “поражениями”»253.

Выраженные в этих высказываниях мысли имеют непосредственное отношение и к художественной литературе, к определению­ средств и способов изображения исторических лиц.

Лучшие представители историко-биографического романа понимали необходимость избегать указанных увлечений в ту или иную сторону – не умалять значения известных исторических деятелей и не создавать вокруг них «ореола». Они пытались воссоздавать образы выдающихся людей со всей реалистической прямотой, ничего не утаивая. Г. Серебрякова, по ее словам, хорошо осознала ошибочность как одной, так и другой крайности. Она осуждает западный биографический роман, который идет по пути пошлого прини­жения героя. «Желая снять с пьедестала гения и “очеловечить”­ его, писатель принимается рыться в бытовых мелочах и отыскивать темные пятна в биографии и, что еще хуже, приподнимать портьеру алькова…» С другой стороны, существовал­ соблазн приглаживания, канонизации героя, почти граничащий с культом. «Он, – говорит Г. Серебрякова, – грозит­ нам, писателям, пишущим о живых людях, пагубными последствиями,­ мы легко можем превратиться в богомазов»254.

Писательница рассказывает, что только благодаря вмешательству­ Горького в романе был восстановлен забракованный редакторами исторически­ засвидетельствованный эпизод, когда первокурсник Карл Маркс был присужден к карцеру за участие в дуэли и за то, что в знак протеста против филистеров­ и трусливых обывателей разбил стекла­ уличного фонаря­. «Было бы неверно, – говорит писательница в Послесловии, – изображать­ Маркса, Энгельса, Ленина только что не небожителями, хотя они сами всегда подчеркивали, что ничто человеческое им не чуждо»255. Г. Серебрякова последовала совету Горького писать так, чтобы «за мрамором памятников» вставали «жи­вые люди».

В Марксе она хотела показать не только мыслителя и революционера, но и мужа, и отца, и просто человека, способного­ и радоваться и страдать, как все люди.

252  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 280.

253  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 7 С. 100.

254  Серебрякова Г. Похищение огня. С. 835, 836.

255  Там же. С. 836.

247

Г. Серебрякова неоднократно задерживает внимание на внутренних коллизиях Маркса, посвятившего всю свою жизнь благу человечества и ради выполнения этой великой миссии не останавливавшемся ни перед какими жертвами. Мы часто­ видим Маркса как раз во время обрушивающихся на него бед – преследований полиции, выселений на улицу, нищеты и лишений­ и самого большого несчастья – смерти детей от всяких жизненных неустройств. Эти беда и несчастья все время преследуют­ Маркса и его семью в годы вынужденных скитаний по Германии, Франции, Бельгии, Англии.

Вот одна из сцен, обнаруживающих необыкновенную силу духа Маркса. Умирает маленькая дочь Франциска.

Немного успокоив и уложив жену, Маркс подошел к чуть тлею-

щему камину­ и закурил. Скоро горка окурков выросла в пепельнице. Он взволнованно зажигал и раскуривал одну за другой тонкие пахитоски. Мысли, тяжелые, как жизнь на Динстрит, давили его. Облокотясь­ головой на крепкую руку, Карл думал о том, имел ли он

право обречь на столь тяжкие испытания Женни и детей. Может

быть, следовало, избрав столь тернистый боевой путь, идти в жизни одному?

С юности Карл выбирал только трудные дороги, был верен­ одной цели сделать наибольшее число людей счастливыми. Бесстраш-

но ради этого он спустился в ад, где жило большинство­ человече-

ства. В философии, истории, экономической науке искал он упорно средства вывести людей к счастью.

Нищета, потери детей, голод, болезни – удел тех, кому он посвятил себя, – были и его судьбой. Иначе быть не могло. Вместе с Карлом терпели лишения Женни и их дети.

Мог ли Маркс с его чуткой душой, строгим, правдивым сердцем

и титаническим умом избрать иную жизнь? Тогда это был бы другой человек.

Возле умершего ребенка Карл сурово допрашивал свою совесть: был ли он прав, не жесток ли к себе? И совесть отвечала без колебаний: «Иди дальше той же тропой. Она ведет к тому, чтобы победить

все несчастья. Эта потеря еще раз поможет тебе понять безмерность горестей на земле, твои слезы – едва зримая капля в море других…»

Маркс вглядывался в спящих. Как горячо любил он детей! Не раз­ мышляя, пожертвовал бы отец ради них своей жизнью, но отсту-

питься от своей совести, целей, идей не смог бы никогда256.

Ю. Тынянов в своем романе также не побоялся показать Пушкина не только в его поэтическом деле, но и в «заботах суетного света». Кри-

256  Серебрякова Г. Похищение огня. С. 542.

248

тика считала положительным то, что «в отличие от многочисленных биографов, сглаживающих существенные­ моменты в характеристике юного поэта, Тынянов касается значения и ранних пробуждений в нем любовной страсти и возникшего еще во время пребывания в лицее интереса к “вольной” и эротической литературе, следствием которого явились его поэмы “Тень Баркова” и “Монах”»257. Не было у Тынянова ложной тенденции наводить на образ будущего поэта с первой страницы «хрестоматийный глянец».

Рассказывая о годах детства и юности Пушкина, Тынянов воздерживается от того, чтобы, по выражению И. Сергиевского, «овзрослить героя, впасть в то преувеличение, пределом которого­ является лубочный образ этакого поэтического чудо-богатыря, родившегося с песней на устах и растущего не по дням, а по часам, с тем, чтобы к моменту своего совершеннолетия затмить всю русскую литературу тех лет»258.

Таким образов, Серебрякова и Тынянов были далеки от иконописности; изображая характеры исключительных натур, они пытались создавать образы живых, полнокровных людей.

Главной и наиболее сложной проблемой в романах о выдающихся­ людях всегда было художественное воспроизведение одаренности, тех трудноуловимых психологических качеств,­ которые таят в себе секрет гениальности.

И. Сергиевский в статье, специально посвященной определению­ жанра романа Ю. Тынянова «Пушкин», писал, что целая пропасть отделяет настоящий историко-биографический роман от тех беллетризированных биографий и тем более монтажей, которые во множестве появлялись в нашей литературе.

Автор подлинного историко-биографического романа о Пушкине должен раскрыть гений поэта художественными средствами­. «Роман о Пушкине оправдан только тогда, когда показано­ становление, развитие великого поэта, когда изображены­ его творческие искания, его идейная жизнь. Причем именно показано: очень плохо, если наглядный показ творческих­ исканий Пушкина подменяется отвлеченным рассказом о них. Доказывать величие Пушкина цитатами из его произведений может биограф поэта, историк литературы. Для автора романа о Пушкине поступать таким образом – значит идти по линии наименьшего сопротивления»259.

257  Мейлах Б. Начало романа о Пушкине // Литературная газета. 1937, 2.VI.

258  Сергиевский И. О биографическом романе и романе Тынянова­ // Литературный критик. 1937. № 4. С. 186.

259  Там же.

249