книги / Онтологический смысл понятия хронотопа

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

мира, отрешается от мирского в пользу феноменального: настроив радиоприемник на нужную частоту и различив передачу, мы на время прослушивания словно выпадаем из нашего аудиоокружения: посторонние звуки (в том числе электронные помехи и шумы) отходят на второй план, становятся неслышными, теряют силу… Но участь созерцания состоит в том, что оно обязательно вернется в мир. Мир притягивает к себе созерцание, отзывает его назад. Мир мешает созерцанию в самом акте и тянет его назад, завершая процесс. Созерцание временно, и в этой временности состоит печальная его участь. Чем глубже впадает созерцание в хронотоп созерцаемого, тем беспощаднее действует мирское и бытовое, возвращая созерцание обратно. И созерцание ничего не может этому противопоставить. Созерцанию отведены только крайне узкая сцена, место и время. Созерцание ограничено со всех сторон. Обыденное созерцание невнимательно, сиюминутно, постоянно отвлекается на мирское, постоянно отвлекаемо мирским. Такое созерцание замутнено телесным, бытовым, временным. Подлинное, чистое феноменальное созерцание должно быть открытым, должно «смотреть во все глаза», не отворачиваясь, как изначальное детское восприятие до 6–7 лет. Настоящее созерцание только и должно быть таким, открытым созерцаемому, воспринимаемому вне мирских и социальных наслоений, данных человеку жизненным опытом. В распахнутости, открытости созерцания ключ к его феноменальности, путь к восхождению. Чем лучше в созерцании, тем хуже в быту, в мире. Мир и быт мстят созерцанию за его стремление к потустороннему.

Созерцанию предстает мировой феномен. Созерцание погружено в его образ. Мир раскрывается созерцанию в виде мирового феномена, всеобъемлющего, репрезентирующего единство мира. Перед созерцанием развертывается плоскость, плато мира, вплоть до самого горизонта. Мировой феномен развертывается на этом плато созерцания, ок-

111

А.В. ПОЛИТОВ

ружно ограничиваясь горизонтом. Граница мирового феномена со всех сторон окружает созерцание. Перед созерцанием развертывается картина мирового феномена. Созерцание погружено в мировой феномен, в его раскрытый образ. Образ мирового феномена не запечатлен ни в чем, он сам распахивается перед созерцанием, не нуждаясь ни в какой основе. Каким способом разворачивается явленное созерцанию мировым феноменом, образ самого мира? Явленный образ ограничивает сам себя окружным горизонтом, накрывает себя небесной сферой. Но за пределы этого окружного поля зрения созерцание распространиться не может. Нет мира для созерцания за пределами явленного поля зрения, потому что за горизонтом мировой феномен скрыт, образ не проявлен. Образ, несущий цельность мира, ограничивает сам себя, являясь созерцанию в виде мирового плато, со всех сторон ограниченного горизонтом. Образ мира посюсторонен полностью, он ограничивает сам себя, очерчивая вокруг горизонтную черту. В таком виде мировой феномен, образ мира и предстает созерцанию. Само созерцание погружено в мир, в его центр, на дно. В созерцании средоточие мирового феномена. От центра созерцания мировой феномен окружно распространяется до горизонта. Мировой феномен всегда предстает созерцанию в замкнутом виде, в образе мировой плоскости, ограниченной со всех сторон. Мировой феномен, созерцаемый в тишине, молчании и одиночестве, ничем не замутнен. С неба в мир проистекает свет солнца, сосны на фоне синего неба, снег, и в дали лес. Но поле зрения может быть очерчено и бытовым, и индустриальным сущим. Все это формирует цельный пейзаж, целостную картину, явленный мировой феномен. Мировой феномен являет цельность мира, репрезентирует целостный образ мира. Мировым феноменом выступает то, как мир явлен созерцанию. Созерцание стремится к мировому феномену. Но мировой феномен предстает созерцанию не всегда. Образ может быть замут-

112

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

нен близью; последняя не дает мировому феномену развернуться в широкое плато, замыкает созерцание на себя. Быт наступает на мировой феномен со всех сторон. Поэтому мировой феномен открывается созерцанию не всегда, но в определенных, небытовых условиях. От места, зараженного бытом, созерцание устремляется туда, где еще живо природное, где бытовое не отметилось или находится в дали, нейтрализуется далью. На своем пространстве, развернутом в виде плато, плоскости, мировой феномен размечает место для сущего, расставляя его. Всему уготовано место, все расположено в общей картине мирового феномена. Мировой феномен все связывает воедино: близь и даль, природное и бытовое, небо и землю, образ и созерцание. Все совместно расположено в этом пейзаже, все стянуто цельностью мирового феномена. Мировой феномен просматривается с разных ракурсов, под разными углами, с разных сторон. Но неизменным остается единство, цельность распахнутой картины мира. В этой грандиозной картине открыт мировой феномен. Явленный в нем образ мира распахнут для созерцания и запечатления. Пейзаж мирового феномена, картина мира привлекают созерцание. Образ мира, открытый в чаше окружного поля зрения, грандиозен. Лесная даль, поле, река, вид с горы. Всюду созерцанию явлен мировой феномен, несущий в себе цельность мира.

Бытийный образ содержит в себе смысловое излучение мира. Образ бытия разворачивается, каждый раз обыгрывая свое содержание, меняясь постоянно. Бытийный образ, несущий в себе исток самого бытия, служит исходным и конечным пунктом смыслового излучения мирового феномена. Бытийный образ, содержащий смысл мира, феноменально раскрывается в ряде хронотопов. Сами хронотопы отсылают к смысловому излучению мира. Хронотоп выступает смысловым единством, смыслообразующим стержнем, ядром того, что он выражает. Хронотоп выступает как образ, смы-

113

А.В. ПОЛИТОВ

словое излучение, выражающее суть. Хронотоп, как носитель смыслового поля, может отсылать к определенной эпохе. Хронотоп разворачивает внутри себя целое смысловое поле. Эпоха, описываемая хронотопом, есть его эйдетическое внутреннее пространство. Хронотоп репрезентирует определенную эпоху, которую нельзя понимать только как «период мировой истории». Культурно-историческая эпоха предстает не просто как временная последовательность, но

икак эйдетическое пространство – то целое, то общее, что присуще данному времени, духу, людям, жившим в этот исторический промежуток. Эпоха предстает как семантическое поле, смысловое пространство, смысловой континуум, предстает как хронотоп, как цельный репрезентирующий образ, как феномен, как самостоятельная бытийствующая единица. Эпоха есть особенный мир, самостоятельный феномен, отдельный мир, существующий сам по себе, сохраняющий сам себя в цельности своего внутреннего, своего замкнутого на себя смыслового пространства. Благодаря своей феноменальности эпоха предстает созерцанию, доступна для созерцания. Однако прошедшая эпоха потому

изамкнута, цельна, поскольку она мертва, завершена. Внутри прошедшей эпохи можно временно пребывать в качестве созерцающего, но нельзя существовать, поскольку прошедшая эпоха надмирна, внемирна. Эпохи, к которым обращается созерцание, – мертвые миры, потусторонние, выступающие в качестве сверхмирных сущностей. Это завершенные эпохи, «трупы», которые можно изучать, но в них больше нет жизни. Это замкнутые внутренние миры, по смысловому ландшафту которых созерцание может путешествовать. Но поселиться в этих вымерших мирах оно не в силах, поскольку эти эпохи закончены, завершены. Продолжительность эпохи может быть совершенно различной; с течением истории европейской цивилизации становится очевидным историческое «сжимание» временных периодов по их про-

114

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

должительности: каждая последующая эпоха короче предыдущей. Внутри эпох можно выделить множество под-эпох, менее выразительных в своей цельности и потому объединяемых в одну. Но каждую такую под-эпоху можно отличить от другой последующей или предыдущей. Каждая меньшая эпоха, последовательность которых составляет большую эпоху, выступает также особенным миром со своими, присущими только этой эпохе, смыслами.

Есть историческое измерение времени, есть историкофилософское. В историко-философском рассмотрении современная эпоха обычно именуется как эпоха постмодерна. Такое название указывает на происхождение и связь с другой предшествующей философской эпохой, эпохой модерна, временем постклассической философии, которая началась после высшего взлета классической метафизики – гегелевской системы. Эпоха модерна заняла исторический отрезок протяженностью примерно в сто лет, со второй половины XIX до середины ХХ века. Эпоха постмодерна началась со второй половины ХХ века и продолжается до сих пор. Однако все вышеперечисленные наименования эпох – модерн, постмодерн – не более чем ярлыки, которыми отмечают соответствующие эпохи. Проблема имени и наименования, названия здесь проявляется остро, потому что эти ярлыки внутренне пусты, сами по себе ничего не выражают. В случае

сфилософскими эпохами дело обстоит не столь ясно, как

скультурно-историческими эпохами. Историческая эпоха целостна в своей завершенности, каждая последующая историческая эпоха наслаивается на предшествующую. Иначе обстоит дело с философской традицией, которая выстраивается в качестве нелинейной структуры, где можно выделить две связанных эпохи: первая – двухтысячелетняя европейская классическая философская традиция от досократиков до Г.В.Ф. Гегеля. Это была абсолютная метафизика, вершина стремления человеческой мысли к бытию. Достигнув тоталь-

115

А.В. ПОЛИТОВ

ного апофеоза в гегелевской системе, традиция закруглилась, замкнулась сама на себя. Она завершилась, поскольку ей некуда было больше развиваться. Гегелевская философия в такой же мере довела метафизику до высшей точки, в какой иссушила, омертвила ее. Абсолютная тотальность гегелевской мысли уничтожила живое стремление метафизики к бытию. Поэтому в точке своего высшего взлета метафизика нашла и свое завершение: она больше не могла существовать, поскольку гегелевская система вобрала в себя все основания, сделав их дальнейшее развитие невозможным, потому что это было бы простым повторением одного и того же. Второй философской эпохой выступает модерн, неклассическая философия, время существования которой начинается с крушения гегелевской системы и продолжается по сей день. В наиболее общем виде модерн включает в себя постмодерн как свое продолжение. Но постмодерн не выступает отрицанием модерна так же, как модерн выступал отрицанием классической метафизики. Постмодерн есть дальнейшее углубление и развитие всех тенденций, которые были заложены модерном.

Хронотоп эпохи – автономное смысловое поле, значащее пространство, в котором обитают смысловые образы, конституирующие сам хронотоп. Хронотоп выстраивается как универсальная имманентная бытийная структура: каждое сущее, каждое событие, каждый временной ряд, могущие образовать собственную эйдетическую сферу, хронотоп, создают его. Хронотоп – не только смысл эпохи, но и сама эпоха как смысловое пространство. Хронотоп есть и вместилище смысла, и сам смысл, и пространственно-временная структура эйдоса, и сам эйдос. Благодаря этому авторазмещению смыслового поля внутри себя хронотоп способен выразить дух эпохи, ее значение, ее образ. То, что относится к определенной эпохе, выражает ее саму, выражает ее хронотоп – смысловое ядро. Все выражения эпохи сводятся к ее хронотопу, к ее смысловому единству. Но «эпоха» есть только обо-

116

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

значение внутреннего семантического1 поля хронотопа, ярлык определенного эйдоса, и не привычное «историческое время». Хронотоп не выражает «суть времени» или «суть эпохи» в расхожем смысле. Хронотоп выражает суть эпохи, но не временного периода в «истории мира», а суть значений автономного смыслового пространства. В свою очередь, это смысловое пространство наглядно представимо как «эпоха», но не «эпоха» в смысле исторического периода. Если бы хронотоп представлял бы «историческую эпоху», то все попытки конструирования онтологии подобного типа немедленно покрылись бы неистребимым спекулятивным налетом «истории метафизики» в гегелевском смысле. «Эпохи» в распространенном их понимании представляют собой спекулятивные, лишенные достаточного основания мифические пустые конструкции вроде «Средневековья», «Нового времени», «Модерна»; хронотоп же отсылает к времени как смысловому сгустку, инвариантному всем возможным трактовкам и наименованиям. Суть (самость) хронотопной общности не меняется от внешнего ей ярлыка-наименования. Эпоха, выражаемая хронотопом, не есть «историческая эпоха», но выступает самостоятельным смысловым пространством. Эпоху можно представить как семантическую цельность, как излучающее смыслы эйдетическое ядро, которое не «есть» как сущее, не «находится» в мире, ни «вне» мира, ни «в истории». Эпоха есть значащее пространство, цельность которого

ипредставляет хронотоп. Смысловое поле, разворачивающееся в виде эпохи, выражаемой хронотопом, выступает эйдетическим сгустком прошедшего времени. Пространство смысла

иесть сам смысл; хронотоп как мир эйдоса и есть сам эйдос.

1 Здесь и далее будет использоваться заимствованное у В.В. Налимова понятие «семантический мир» (синонимами которого в настоящем тексте выступают также термины «семантическое поле» и «семантическое пространство»).

117

А.В. ПОЛИТОВ

Все попытки представить хронотоп или эпоху как сущее, мировое или историческое сводят все к обычному спекулятивному представлению в рамках «мировой истории». Представить в привычном виде мирского то, что к мирскому не сводится, – типичный спекулятивный жест метафизики либо истории. Это спекулятивный жест выражается в языковой игре, уловках и увертках языка, стремящегося все поставить в свои собственные рамки естественного и привычного. Все мирские маски исподволь надеваются привычным языковым жестом описания в рамках естественного. Язык привыкает «жить» в мире. Используя жест теоретизирования, язык не просветляет, но затемняет смысловое, низводя его в мир, во время, вовлекая в ход истории. Язык – не дом для бытийного истока, но тюрьма. Язык своими мирскими жестами сводит к мирскому все, до чего дотрагивается. Бытие превращено языком в бытие, о котором можно говорить, теоретизировать, которое можно описывать. Поэтому навязчивость языка, навязчивость мирского и привычного постоянно дает себя знать во всем. Навязчивое желание представить эпоху в качестве привычного – периода в истории. Этот незаметный жест спекулятивности происходит легко и незаметно. Стоит только заговорить об эпохе, как язык тут же произведет свой жест: «в какое это было время?». Моментально теория попадает в западню, устроенную языком, ловушку привычного мирского рассмотрения. Мирской язык превращается в тюрьму для смыслового, но не в его дом. Домом для эйдоса выступает только хронотоп. Бесполезно представлять хронотоп, его эпоху, его внутреннее смысловое поле в виде привычного «периода мировой истории», памятной по учебным пособиям. И трудно избегнуть ложных жестов языка, оторваться от привычного, отказаться от знакомых картинок «мировой истории».

Хронотопная система не относится просто и только лишь ко «времени и пространству», но относится к бытию.

118

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

Здесь язык опять расставляет ловушки: ведь относиться может только сущее в миру, во времени. Язык тайным жестом представляет хронотоп как нечто и как нечто расположенное, как нечто относящееся к чему-либо, как нечто, более «приближенное к» бытию, либо менее «приближенное к» бытию. Легким жестом язык обмирщает бытие, говорит о нем как о мирском сущем, заставляет думать и говорить о бытии как о сущем в мире и во времени. Задача погружения в хронотоп – задача избегнуть спекулятивного жеста обмирщения. Но описываются автономные эйдети- чески-хронотопные общности все равно языком сущего. Язык – это всегда язык сущего, на котором говорит, представляет, описывает, теоретизирует сущее. Но язык подвержен и некоторой нейтрализации. Отказ от спекулятивных жестов путем их усмотрения помогает на «некоторое время». Язык неизбывен, но смысловое излучение хронотопа нейтрализует его, пока созерцание погружено в этот подлинный исток бытия, во вместилище эйдоса. Погружено не в пространство и не во время, погружено в само бытие. Отказаться от мирского представления бытия трудно и невозможно, поскольку созерцание, как и язык, всегда исходит из мира, от мира; этим происхождением все определяется. Невозможно уйти от мира, как невозможно представлению представить что-то как не «что-то», как не сущее, без пространства, без времени, без мира, без существования. Язык говорит, что бытие есть, сводя бытие к сущему, в привычность окружающего мира. Такой жест уничтожает понимание бытия. Уничтожает, но только как сущее. Поэтому открывается возможность, выпуск, через который созерцание устремляется к самому бытию, в хронотоп. Но возможно ли укоренение созерцания в самом хронотопе, если внутреннее семантическое поле бытия описывается только языком сущего? Как возможно остаться во внутреннем мире бытия, если к бытию созерцание

119

А.В. ПОЛИТОВ

прорывается только из мира, из времени, из быта, и этот прорыв заранее обречен на катастрофу?

Быт есть негативная модификация бытия. Быт не есть феномен, напротив, быт противостоит всякому феномену и феноменальности. Быт ничего не являет, кроме своей абсолютной негативности. Быт есть воплощенная негативность, тотальное отрицание. Быт «есть», быт есть абсолютное сущее. Быт только сущ, удел быта – существование. Быт есть тотальная воплощенность. Быт не несет с собой ничего, кроме атрибутов и модусов сущего. Быт есть абсолютное и крайнее объединение всех акциденций сущего. Быт не несет с собой ни трансцендентного, ни феноменального, ни эйдетического. Быт исключительно посюсторонен и абсолютно отрицает потустороннее. Быт отрицает все, чего он касается. Все, чего коснулся быт, превращено в тот же быт, в заботу, в попечительство. Все, что заражено бытом, теряет смысл. Все, что заключено в быт, обречено только существовать без права на потустороннее. Быт захватывает окружный мир, стремясь заразить все, что можно. Все, что находится в быту, низведено до бытового. Бытовое есть низменное существование сущего. Бытовое только «есть», и ничего больше. Быт распространяется в мире как пандемия. Раз появившись в мире, быт стремится подчинить себе все. Быт не есть просто модифицированное негативно бытие. Быт сам стремится стать бытием. Чувствуя свою ущербность, быт выдает себя за единственно наличную бытийную субстанцию. Быт растворяет бытие в разговорах. Бытие, изгаженное бытовыми разговорами, превращается в вульгарное «бытие». Вульгарность – удел и родной дом быта. Быт вульгарен, но ущербно затушевывает свою вульгарность, переводя ее в раздел сокровенного, интимного. Разговоры о вульгарном приглушены, но так, чтобы «всем было слышно» и уже «понятно». Понятливость – одна из черт быта. «Понятно», «понимаю», «понял», «понимаешь» напол-

120