из электронной библиотеки / 482555095804855.pdf

Человек-история и есть конец истории, к которому неоднократно приближались, но теперь подошли к нему как никогда близко. История растворяется в теле без органов,

растекается по его поверхности. Виртуального субъекта можно считать человеком свободным от истории, от ее диктата, что достигается ее освоением. Безумие, шизофрения как симптом такого субъекта делает его независимым от всех ограничений,

барьеров которые сметает желание: «Эти люди желания (хотя они,

возможно, еще не существуют) подобны Заратустре. Они знают невероятные страдания, головокружения и болезни. У них есть свои призраки. Они должны снова изобрести каждый жест. Но такой человек производит себя в качестве свободного, одинокого и веселящегося человека, способного в конце концов сказать и сделать что-то простое от собственного имени, не выпрашивая позволения, - это желание, которое ни в чем не испытывает нехватки, поток, который преодолевает преграды и коды, имя,

которое отныне не обозначает никакого Эго»1. Раньше могло показаться, что желание само подхватывает человека и «несет» его;

что субъект поверхности возникает самопроизвольно, случайно.

Однако, за этим стоит трудная работа, связанная с осознанием детерриторизации, осознанием «отсутствия своего места». Утрата

«твердой» поверхности, которая вознаграждается свободой.

Мы уже сказали о том, что виртуальный субъект является своеобразным пределом, к которому стремится и от которого отталкивается любая система, любое общество. История может

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С. 208.

151

быть рассмотрена в данном аспекте как эволюция методов удержания желания в «рамках». Еще более интересным для нас представляется задача проследить генеалогию субъекта поверхности как ускользающего элемента общества – неучтенного его члена.

Основная задача общества это «кодирование потоков», учет и фиксация желания-воли. Тем самым общество предстает как общество-скриптор. Запись есть главная забота, и она совершается на «теле без органов». Запись и есть кодирование, которое осуществляется разнообразно.

Еще один аспект общества это его возможная характеристика как машины машин, мегамашины: «общественная машина является машиной в буквальном смысле, независимо от какой бы то ни было метафоры, поскольку она представляет неподвижный двигатель и работает благодаря срезам различных типов – выборке потока,

отделению цепочки, распределению долей. Кодирование потоков предполагает все эти операции»1. Это суть, так как все остальные функции вторичны.

Первой такой машиной организации желания или, пользуясь терминологией Делеза, территориальной машиной, является

«Первобытная территориальная машина». И в ней объектом приложения желания, объектом его связывания выступают

«фрагменты», различные части тела. Также Первобытная машина является в полном смысле слова «территориальной» и только она,

поскольку производит запись на «неделимой земле», тогда как

1 Там же. С.223.

152

государство делает это на абстрактной, бесконечно делимой поверхности-территории.

Полное, неделимое «Тело Земли» заменяется «Телом Деспота» как поверхностью записи в государственной территориальной машине. Запись-кодирование в первобытной машине осуществляется в «двоичном коде союза» и «происхождения». Через эти серии желание протекает, а социум осуществляет регистрацию и деление по линиям «свой» - «чужой».

И снова условием существования мегамашины является сбой.

Первобытная машина черпает импульс развития в кризисе, и он оказывается неизбежным из-за пересечения племенной и родовой структур первобытного общества: «вся система эволюционирует между двух полюсов – полюсом слияния, противостоящего другим группам, и полюсом раскола, возникающего из-за постоянного формирования новых линий родства, стремящихся к независимости попутно с капитализацией союзов и происхождения. На всем пространстве от одного полюса к другому все сбои и провалы производятся в системе, которая постоянно возрождается из своих собственных разногласий»1.

Желание составляет основу машинерии социума, протекание его потоков по сериям родства и союзничества образует сообщество людей, посредством этой же «организации желания» оно кодируется. Кодировка осуществляется системой запретов и предписаний. Но еще более очевидный способ записи – это запись на телах: татуировки, шрамы, инициации. Движение желания

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У- Фактория, 2007. – С.240.

153

осуществляется в сериях как избыток и недостаток, что на уровне общества воплощается в институтах дара и кражи. Обмен, как основа рыночной экономики противоположен им. Это институты накопления и расточения, а, следовательно, регистрации объектов желания. В то же время, дар является элементом нестабильности системы, он есть выражение ее поломки, но также и развития.

Дар, как и кража, обуславливают долг, который выступает своеобразной квинтэссенцией записи: «Вся глупость и произвол законов, вся боль инициаций, весь извращенный аппарат подавления и воспитания, каленое железо и инструменты пыток имеют лишь этот смысл – выдрессировать человека, отметить его плоть, сделать его способным к союзу, сформировать в его отношении кредитора-должника, которое с обеих сторон оказывается делом памяти (памяти простирающейся к будущему).

Не будучи простой видимостью, приобретаемой обменом, долг является непосредственным следствием и прямым инструментом территориальной и телесной записи»1. На смену этому способу кодирования желания неизбежно приходит другой. Первобытную территориальную машину сменяет Деспотическая. Нам же интересен вопрос размещения в Первобытной территориальной машине виртуального субъекта. Очевидно, что сама логика системы должна его предусматривать. Кодирование должно давать сбой, а «желающие машины» прерываться Телом без органов. Но как возможно ускользнуть от означивания обществом и присоединения к Телу без органов (в данном случае земле) как его

1 Там же. С. 300.

154

части. По нашему мнению, через удвоение «знака». Преизбыток приводит к пустоте. Сверхинвестиция желания в частичные органы образует «тело без органов». Единственной фигурой приближающейся к пределу этой мегамашины может быть

«колдун-шаман». Он в высшей степени децентрирован и сам,

осуществляя кодирование, может от него ускользнуть.

За «Первобытной» мегамашиной следует «Варварская»,

которая упраздняет ее. Прежняя организация желания сменяется новой, которая основана на прерывании старой племенной организации и систем родства. Им на смену приходит установление нового союза, в основе которого уже не лежит кровное родство. От предыдущей машины сохраняются лишь первичные элементы,

которые как мозаика были разобраны на составные части собраны вновь в другом порядке. Так и здесь, роль «кирпичиков» играют семьи, кланы и проч. Но более важным является то, ради чего были разорваны прежние союзы – то, что Делез и Гваттари называют

«прямым происхождением». Элементы серий, следующие один за другим, пересекающиеся и расходящиеся теперь центрируются в одной точке – фигуре Деспота. Он заменяет собой Землю как тело без органной и поверхность записи: «Деспот отклоняет латеральные союзы и развернутые линии происхождения старого общества. Он навязывает новый союз и вступает в отношение прямого божественного происхождения – все это выражается в странной машине или, скорее, в машине странности, которая находится в пустыне, которая подвергает самым жестоким, самым

155

суровым испытаниям…»1. Ключевой фигурой инвестирования желания становится Деспот, который через своих представителей организует пространство социума. Иногда этот процесс носит светский, иногда религиозный характер, но всегда целью является построение империи.

Деспот является точкой максимума и в то же время минимума интенсивности желания и потому от «обнуляет» все установления старой мегамашины. Отменяет территоризацию, так как сам детерриторизирован, сверхномадичен. История подтверждает – империи образуют номады. Они разбивают строгую организацию на элементы, подобно тому, как децентрированный субъект управляется с индивидуальностями и собирает их заново в единый поток желания, сходящийся на фигуре Деспота: «Заменив подвижные отделения означающей цепочки, отделенный объект выпрыгнул за эту цепочку; вместо выборок из потоков теперь существуют потоки, которые все сливаются воедино, составляя потребление суверена – происходит радикальное изменение режима фетиша или символа. Значение имеет не персона суверена и даже не его функция, которая может быть ограничена. Значима только общественная машина, которая претерпела значительные изменения – на месте территориальной машины появилась мегамашина государства, функциональная пирамида с деспотом как неподвижным двигателем на вершине, с бюрократией как боковой поверхностью и придаточным органом, с жителями деревень у основания, исполняющими роль рабочих элементов.

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.304.

156

Запасы стали объектом накопления, залоговые пакеты – бесконечным отношением в форме дани»1. В этой мегамашине логика избытка и недостатка, циркуляции желания находит воплощение в долге, роль которого меняется, он действительно становится невосполнимым. Элементы социума располагаются на отведенной им территории как ячейке на теле без органов и облагаются данью, символизирующей их неизбывное должничество. Зависимость от рода сменяется зависимостью от деспотического государства.

Подтверждением нашего тезиса о виртуальном характере субъектности Правителя-Деспота в деспотической

«территориальной машине» служит указание Фуко на особое отношение к фигуре Короля при смене «мегамашин», по сути это ситуация столкновения двух номадических субъектов «старого» и «нового»: «к королю нельзя применить ни один из законов общественного тела. Он – абсолютный враг, которого все общественное тело должно рассматривать в качестве врага.

Следовательно, нужно убить его, так же как убивают врага или монстра. И даже это, - говорит Сен-Жюст, - было бы слишком большой честью, та как, попросив у всего общественного тела убить Людовика XVI и избавиться от него как от своего монструозного врага, мы приравняем все общественное тело к нему одному. Иначе говоря, тем самым отдельно взятый индивид и общественное тело будут, в известном смысле, признаны

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С. 307.

157

равновеликими»1. Эта дилемма, касающаяся наказания короля, на наш взгляд довольно показательна, так как отражает разрыв двух систем кодирования желания. Равнозначность социума и короля не позволяет его казнить как простого преступника, он post factum

есть сам социум, а точнее его основа, как «полное тело» записи желания. Но он уже не нужен и новая система записи капиталистической мегамашины упраздняет его. Процесс производства желания находит новую поверхность регистрации.

Показательна и апелляция к общественному договору как институту отторжения старого номада в пользу нового. Этот инструмент интересен своей абстракцией, куда большей, чем личные отношения зависимости вассала от сюзерена. Все то же усиление молярности за счет молекулярности.

Человек, определяемый как «желающая машина» есть так же и машина актуализаций. Человек посредством воли-желания переводит из состояния виртуального в актуальное, тем самым творя реальность, то есть, производя актуальное. Этим актуальным могут быть вещи и слова, способ существования которых воплощается в событии. Существенным вопросом является вопрос об ограниченности или ее отсутствии в ходе актуализации.

Свободен ли субъект как субъект производящий актуальное, как субъект виртуальный он, безусловно, свободен. Нам представляется, что в качестве ограничителя выступает социум,

который призван кодировать желание. То есть социум делает возможным лишь некоторую виртуальность и не возможной

1 Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.: Наука, 2004. – С. 123.

158

другую; или же определяет меру «воли к нереальному», делая ее возможной для одних и не возможной для других. У Делеза и Гваттари такое наложение ограничений обозначается чуть ли не визуально, как территоризация, как прикрепление «желающей машины» к «телу без органов», а также занимание ею строго определенного места на поверхности. Посредством чего и как это происходит, помимо рассмотренной выше логики осуществления желания. Очевидно, что это слово и знак. Рассмотренное выше отсылает более к вещам и их распределению в пространстве.

Впрочем, со словом происходит то же самое. Желание производит слово, но с его же помощью на желание налагается ограничение.

Желание кодируется в слове. Социум посредством слова вытесняет из Субъекта «тело без органов». Странным образом желание обращается против себя. Желание производства сменяется желанием кодирования и кодификации. Причем способ озвучивания и означивания в Первобытной территориальной машине и машине Деспотической различны. В первой слово как озвучивание вещей сопряжено с «графизмом». Слово фиксируется на теле человека. Татуировки, насечки и надрезы – способ наложения и прикрепления к телу, органам как воплощениям «тела без органов». Слово «расползается» по частичным органам и объектам и так же множится в устной традиции. Иначе социум вторгается в тела в машине деспотической, где способ становится менее подвижным. «Тело без органов» вытесняется посредством письменности. Слово связано уже не с телом и органом, а с письмом. Род как живая телесность, чувственно фиксируемая и

159

зримая, уступает место бесплотному Деспоту, незримо присутствующему в книге, каждой букве закона, Кодекса и т.д. Код переселяется с тела на глаз, тело как совокупность отдельных органов и глаз, распространяющий власть Деспота на всего субъекта: «Территориальное представление состоит в первую очередь из двух гетерогенных элементов, голоса и графизма:

первый является представлением слова, образованным в латеральном союзе, второй – представлением вещи (тела),

установленным в развернутой линии происхождения. Один действует на другого, второй реагирует на первого, каждый со своей собственной силой, которая коннотирует с силой другого,

чтобы выполнить великую задачу вытеснения интенсивного зародышевого потока. В действительности вытесняется полное тело как основа интенсивной земли, которая должна уступить место развернутому социусу, в котором происходят или не происходят те или иные интенсивности. Необходимо, чтобы полное тело земли было развернуто в социусе или, как социус. Таким образом, первобытный социус покрывается сетью, в которой все время осуществляются прыжки от слов к вещам, от тел к обозначениям… Все это переворачивается с ног на голову в новом проекте, после прихода деспотической машины и имперского представления. Во-первых, графизм выравнивается по голосу,

накладывается на него и становится письмом. Одновременно он индуцирует голос, но не голос союза, а голос нового союза,

фиксированный голос потустороннего мира, который выражается в потоке письма как прямое происхождение… С этого момента

160