281_p1422_D19_7525

Итак, безапелляционно признают за преступниками право на их образ жизни сегодня 9 % респондентов (в 1998 г. – 18 %). Вариант «скорее да» выбрали 6 % опрошенных (в 1998 – 14 %); «скорее нет» – ответили 22 % (в 1998 – 20 %); однозначно «нет» – заявили 46 % (в 1998 – 39 %); и затруднились с ответом – 17 % респондентов (в 1998 – 9 %).

Затем респондентам было предложено определить, какие черты являются наиболее характерными для образа жизни криминалитета, и приписать им соответствующие баллы (по возрастающей – от 1 до 5). Вопрос также повторял исследование 1998 г. Были предложены такие черты, как жестокость, справедли-

вость, героизм, подлость, романтика, алчность, дружба, драматизм, страдание, благородство, честь, верность, наслажде-

ние, сентиментальность. Из этих 14 характеристик только 3 (жестокость, подлость, алчность) являются однозначно негативными, 8 характеристик позитивного звучания и 4 характеристики – амбивалентны. Общий массив полученных результатов в ходе обработки сгруппировался также в трех основных кластерах: «безусловно негативные (приписанные) черты», «безусловно позитивные» и «промежуточный».

Безусловно негативный кластер составил 51,3 % от общего массива и заключает все 3 негативные характеристики, оцененные по высшим баллам (4, 5), а также амбивалентные драматизм и наслаждение (также высшие баллы). В исследовании 1998 г. этот кластер был практически идентичен сегодняшним результатам – 51,5 %. Безусловно позитивный кластер составил 11 %, заключая все, оцененные по высшим баллам, позитивные характеристики. В 1998 г. данный кластер составлял 15 %. Промежуточный кластер составил 21 % от общего массива и заключил в себе примерно поровну негативные, позитивные, и амбивалентные характеристики. В 1998 г. объем данногокластера составлял – 33 %.

В общем, наиболее присущие, по мнению наших респондентов, преступному образу жизни черты, это – жестокость – 65 %

опрошенных, алчность – 50 % и подлость – 38 %.

Наименее характерны для этого образа жизни – благородст-

во – 59 %, сентиментальность – 57 % и героизм – 56 % опро-

шенных.

151

Далее нами выяснялась оценка респондентами возможности обратиться в какой-либо сложной ситуации за помощью к криминальным структурам. На прямой вопрос о том, «случалось ли вам, вашим родственникам или близким знакомым обращаться за помощью в затруднительной ситуации к представителям криминальных структур», утвердительно ответили 36 % и отрицательно – 64 % наших респондентов.

Был далее задан вопрос для тех, кому приходилось обращаться за помощью к криминалитету о приемлемости такого обращения. Ответили, что это «вполне приемлемо» – 16 % опрошенных, сказали, что это «вынужденная, но эффективная мера» – 38 %, признались, что это «не нормальная ситуация» – 27 % и затруднились или не пожелали ответить – 19 % респондентов.

В свою очередь, тем, кому не доводилось обращаться за помощью к преступному сообществу, был задан вопрос о готовности сделать это. 16 % респондентов ответили, что не видят к этому никаких препятствий; 24 % сказали, что «скорее всего» пойдут на это при необходимости; «вряд ли» пойдут на это 32 % опрошенных; заявили, что «никогда» не пойдут на это 9 %; и затруднились с ответом 19 % наших респондентов.

Оценка уровня собственной уязвимости со стороны криминала

Из числа наших респондентов приходилось становиться жертвами преступных действий лично отвечавшим – 29 %, их родственникам – 33 %, их близким знакомым – 31 %, и не приходилось 33 % опрошенных (сумма превышает 100 %, поскольку можно было выбрать более одного варианта). По структуре совершенных в отношении наших респондентов преступные деяния распределились следующим образом. Кража – 38 %, разбой – 17 %, телесные повреждения – 15 %, убийство – 6 %. 24 % респондентов отказались отвечать на данный вопрос.

Восприятие структур института правопорядка

Естественным было выяснить – какого рода восприятие сложилось у наших граждан относительно структур, призванных охранить и обезопасить их от преступных посяганий любого рода. В качестве таковых нами были определены милиция, суд,

тюрьма, прокуратура, налоговая полиция. Были опрошены мето-

дом анкетирования 220 человек в возрасте от 14 до 55 лет.

152

Восприятие указанных структур было исследовано нами с помощью метода транссимволического анализа (ТСА). Согласно предпосылкам данного метода, символическая триада, или сим- вол-предел, представляет собой комплекс, включающий в себя

когнитивный символ (К-символ, существительное) аффективный символ (А-символ, прилагательное), и деятельностный символ

(Д-символ, глагол). Принципиальная символическая триада складывается у индивида, общности в отношении любого феномена/ноумена окружающего мира. Тем самым, для того, чтобы выяснить отношение к чему-либо, восприятие чего-либо, представление о чем-либо, необходимо выяснить состав характерной символической триады, сложившейся у индивида, общности, общества относительно того или иного объекта нашего внимания. Действуя таким образом, возможно реконструировать специфические символические комплексы, или, другими словами, субъективные/коллективные семантические пространства любой глубины и структурированности. Исследуемый символический комплекс, или символ-предел может относиться, таким образом, или к отдельному факту, явлению, событию, предмету, индивиду, группе, или представлять собой комплексное представление о мире, или социальной среде вообще.

Респондентам было предложено закончить следующие предложения: «Милиция – это (что?)…» (реконструкция когнитивного символа), «Милиция, она (какая?)…» (реконструкция аффективного символа), «Милиция (делает что?)…» (реконструкция деятельностного символа). По тому же принципу было исследовано восприятие и остальных структур. Были получены следующие результаты (проценты округлены до целых).

Милиция

Когнитивный символ – орган власти, структура, правоохранительный орган (63 %), беззаконие, беспредел, жестокость, позор (20 %), охрана, защита от преступников (14 %), менты, мусор (3 %).

Аффективный символ – криминальная, продажная, коррумпированная (35 %), честная, хорошая, трудолюбивая – 21 %, недобросовестная, безответственная, презираемая (15 %), беспомощная, несовершенная, бесполезная (11 %), разная, необходимая – 10 %, жестокая, несправедливая (8 %).

153

Деятельностный символ – охраняет правопорядок, помогает людям, борется с преступностью – 53 %, ничего не делает (27 %), играет с законом, использует власть в своих интересах (8 %), прикрывает преступников, нарушает законы, берет взятки (7 %), наказывает – 5 %.

Суд

Когнитивный символ – орган власти, судья, присяжные, здание, заседание (47 %), закон (22 %), защита справедливости, людей от преступников – 15 %, отмывание денег, кровосос, коррупция, беспредел (10 %), морока (4 %), высшая мера наказания, страх (2 %).

Аффективный символ – продажный, неправомерный, жестокий, несправедливый (55 %), гуманный, справедливый, благородный – 26 %, разный, непонятный (8 %), строгий, властный (7 %), затяжной, бесполезный (4 %).

Деятельностный символ – судит, вершит судьбы, выносит приговор – 76 %, выявляет правду, воздает по заслугам – 14 %, лишает свободы невиновных и наоборот (4 %), делает деньги, берет взятки (3 %), ничего не делает (3 %).

Тюрьма

Когнитивный символ – каторга, ад, лишение свободы, жестокость, беспредел (36 %), место отбывания наказания за правонарушения, исправительное учреждение (36 %), изоляция преступников (18 %), клетка (10 %).

Аффективный символ – страшная, жестокая, ужасная, суровая, колючая, сырая, холодная (92 %), большая, переполненная, серая (5 %), поучительная (3 %).

Деятельностный символ – портит, унижает, убивает, калечит, ожесточает (41 %), воспитывает, исправляет (29 %), наказывает преступников, охраняет людей от преступников (25 %), выращивает преступников (5 %).

Прокуратура

Когнитивный символ – орган власти, здание (63 %), обвинение(18 %), взяточники (12 %), защита, охрана правчеловека (7 %).

Аффективный символ – недостойная, несправедливая, страшная, коррумпированная (48 %), неподкупная, справедливая (21 %), нейтральная, разная (18 %), строгая, сильная, вездесущая (8 %), большая, раздутая (5 %).

154

Деятельностный символ – обвиняет, расследует преступления, ловит преступников (49 %), контролирует органы правопорядка, охраняет закон (23 %), делает деньги, берет взятки, нарушает законы (16 %), выносит приговор (13 %).

Налоговая полиция

Когнитивный символ – орган, проверяющий других, посредник между гражданами и государством (55 %), барщина, оброк, вымогатель (17 %), деньги (15 %), взятки (10 %), страх (3 %).

Аффективный символ – наглая, жестокая, алчная, нечестная, жадная (46 %), нейтральная (19 %), престижная, богатая (13 %), строгая, вездесущая, могущественная (10 %), справедливая, ответственная (8 %), необходимая (4 %).

Деятельностный символ – собирает налоги, проверяет другие учреждения (67 %), обдирает население, берет взятки, мешает жить (27 %), пресекает правонарушения, защищает лю-

дей (6 %.).

Интерпретация

Таким образом, большинство опрошенных (56 %) считает соблюдение законов непременно обязательным, вместе с тем, немалая часть наших респондентов (40 %) указывает на то, что это является вынужденной необходимостью. Вместе с тем, обращает на себя внимание тот факт, что только 28 % опрошенных нами россиян не делят законы на «обязательные к исполнению» и «необязательные». Следует в законопослушности учитывать обстоятельства, по мнению большинства наших граждан (59 %), более того, в определенных условиях закон можно и нарушить, по мнению практически такого же числа опрошенных (56 %). Главные мотивации такого возможного нарушения, это – угроза личной безопасности (57 %) и несовершенство самого закона (32 %).

Уверенно законопослушными назвали себя 32 % респондентов, и большинство (46 %) тактично усомнились в своей законопослушности. Показательно, что примерно такое же число респондентов (48 %) признались и в том, что нарушали тем или иным образом закон. О своей «безгрешности» заявили только четверть опрошенных, а другая четверть многозначительно отказалась отвечать на этот вопрос.

155

Судя по результатам тематического апперцептивного теста, большинство опрошенных (54 % – Случай 1 и 49 % – Случай 2) признают правомерность самых крайних мер самозащиты и защиты собственности, именно – физическое уничтожение угрозы. Эти данные вполне согласуются и с мнением по поводу смертной казни – против её отмены высказалось абсолютное большинство наших респондентов – 71 %. То же относится и к предложению по стерилизации женщин-алкоголичек – за это, и за это «в крайних случаях высказались в сумме 87 % опрошенных нами россиян (57 % и 30 %, соответственно).

Такого рода ожесточение нравов не предполагает, вместе с тем, как выяснилось, какого-то особого пиетета по отношению к тем, кто использует брутальность, образно говоря, «профессионально» – преступному сообществу. Причем, за последние 8 лет ситуация с восприятием криминалитета заметно изменилась. В два раза снизилось количество респондентов, безусловно признающих за преступниками право на их образ жизни (с 18 % в 1998 г. до 9 % в 2006 г.), причем, основными признаками такового по-прежнему признаются особо негативные характеристики – жестокость, алчность и подлость. Вместе с тем, обнаружено и весьма показательное восприятие криминалитета, в, так сказать, инструментальном смысле. За помощью к криминальным структурам в затруднительной ситуации обращалось довольно значительное число наших респондентов – 36 %, и суммарно 40 % из тех, кто не имеет такого рода опыта, готовы пойти на это. То есть 76 % наших респондентов выступают актуальными или потенциальными контрагентами в расширении социальной базы функциональной институционализации преступного сообщества, превращающегося, фактически, в посредника между людьми и структурами любого уровня, то есть становящегося уродливым элементом квазигражданского общества. При этом треть опрошенных признались, что так или иначе становились жертвами преступных действий, причем тяжкие преступления занимают в их структуре 38 %. Достаточно показательно, в этой связи, отношение к структурам института правопорядка. Здесь, судя по результатам транссимволического анализа, на фоне признания этих структур в качестве некой безальтернативной данности, с которой, так или иначе, придется мириться, преобладает, все-таки,

156

негативное восприятие. Можно сказать, наши респонденты одинаково обреченно воспринимают как криминальные структуры, так и формальные структуры правопорядка, призванные защищать их от вышеупомянутых. Разница заключается, однако, в том, что на структуры криминалитета полагаются в трудной ситуации, очевидно, большее количество людей.

В плане поло-демографических корреляций мы можем сделать вывод о том, что наименее законопослушны более молодые (до 30 лет) респонденты. Женщины демонстрируют не меньшую склонность к правонарушению, чем мужчины, а иногда и большую. Что касается жестких мер социального контроля, то здесь наиболее радикальную позицию высказывают также более молодые респонденты, как по вопросу о смертной казни, так и в отношении стерилизации.

Таким образом, исходя из данных эмпирического исследования, респонденты не только, в целом, продемонстрировали значительную степень брутализации сознания, проявленную через проективные методики и выраженную через лояльное восприятие примеров жестокости, но и совершенно логично приписали эту же брутальность как собственно криминальной активности, так и деятельности формализованных институтов правопорядка сегодняшнего российского общества. Характерно и то, что социальная обусловленность этой брутализации также достаточно очевидна в проанализированном восприятии – как следует из ответов наших респондентов, категории сослагательного наклонения, учет социально-средовых условий в обязательном порядке детерминируют конкретные социальные практики. В нашем случае – брутальная среда детерминирует брутальные практики, что и проявилось достаточно отчетливо в особенностях массового сознания и восприятия опрошенных россиян.

157

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, подведем итоги. Адаптация всегда предполагает некий целевой объект, социальная адаптация имеет в качестве такового – общество. В этой связи российское общество сегодня выдвигает к собственным гражданам крайне жесткие условия приспособления. В отношении системы биологического выживания мы имеем сегодня, – ни больше, ни меньше, – демографическую катастрофу, обусловленную низкой рождаемостью и сверхсмертностью, что, в свою очередь, детерминировано факторами как экономического, так и морального характера, удручающей нравственной атмосферой и общим негативным эмоциональным состоянием российского социума. В отношении системы социального порядка можно констатировать неустойчивость и рыхлость социальной структуры; порочную инструментальную консолидированность власти в противовес дезинтегрированному обществу; патологическое отчуждение господствующего класса от народа, выражающееся, в том числе, в «овеществлении», реификации общества собственной правящей элитой, рассматривающей его даже не в виде электората, а, скорее, в виде элементарного объекта элементарных операций. При всём при этом, сегодняшняя российская власть демонстрирует своё крайне низкое качество как субъекта социально-экономической модернизации общества. Относительно состояния ценностной системы мы присоединяемся к коллегам, отмечавшим процессы социокультурной дезинтеграции, выражающейся в разрыве социокультурной преемственности, дискретности поколенческих опытов, утрате единого культурного кода социума, проблематизации социальной идентичности, идеологии, морали, традиций, дисфункциональности институтов, напрямую ответственных за социокультурную консолидацию общества. Таким образом, российское общество находится сегодня в состоянии социетального бедствия, которое и является главным

158

«фоном» и фактором адаптации индивидов, его населяющих, то есть всех нас.

Кризисное общество в состоянии социетального бедствия неизбежно задает особую специфику адаптационных практик личности и группы. Характерно, что стресс, переживаемый в результате разрушения основных витальных сфер социума: биологической, структурной, нормативно-ценностной, – как мы пытались продемонстрировать, – подобен по многим параметрам стрессу, переживаемому личностью в условиях боевой обстановки, с соответствующими же приспособительными когнитивными, социальными и психологическими реакциями. Увеличившиеся и расширившиеся риски и угрозы, с которыми сталкиваются в своих повседневных практиках люди, возросший уровень социальной тревожности и страхов, восприятие социальной среды как угрожающей и агрессивной обусловливает и брутализацию общественных отношений в социуме. Брутальная жизненная стратегия деструктивна уже по определению, вне зависимости от того – направлена ли эта деструкция вовне, принимая форму криминализации и агрессии, или внутрь, в форме ресентимента и эскапизма. Наряду с этим, брутальность становится и адаптационным ресурсом – негативная адаптация все равно является адаптацией, то есть поиском и применением наиболее адекватных требованиям социальной среды инструментов приспособления. Можно вес-

ти речь, тем самым, об институциональной ловушке брутально-

сти – эффективной в краткосрочной, но деструктивной в долгосрочной перспективах. Характерно, что данное состояние отличается неустойчивостью, и дальнейшее развитие может пойти в любом направлении – как самой откровенной и безнадежной демодернизации и архаизации, так и гармонизации общественных отношений на основании в большей степени присущих цивилизованному обществу принципов. Одна из главных ролей в выборе той или иной «ориентации действия» (Парсонс) принадлежит, разумеется, субъекту принятия решений социетального уровня, то есть – власти, что, разумеется, не снимает ответственности с каждого отдельного индивида, который всегда делает окончательный выбор.

Итак, брутализация, как мы пытались показать в нашей работе, есть признак дичающего общества, того характера общест-

159

венных отношений, при котором современность остается поверхностной и необязательной, а традиционность уже утратила свои регуляторные механизмы, при котором доминирует право сильного, слабый обречен на вымирание, и никто (ни сильный, ни слабый) не чувствует себя в безопасности. Тем самым, термины «демодернизация», «примитивизация», «варваризация» и «архаизация», которые встречаются сегодня в определениях состояния российского социума наших дней, являются эвфемизмами одичания общества. Мы начали дичать, по сути, разрушив традиционность и не обретя современность. Брутализация общественных отношений нашла, тем самым, в России благодатную почву, благодаря, в том числе, и принципу абсурдной дополнительности, определяющему культурно-цивилизационную специфику сегодняшнего российского общества.

Агрессия и насилие неизбежным образом связаны с процессом одичания общества, совершенно логично вытекают из его дезорганизации и представляют собой вынужденную, но естественную реакцию индивидов на агрессивную социальную среду. Широкая представленность и диверсификация этих феноменов в общественных отношениях всех уровней – от политической сферы до повседневности – создает в массовом сознании его восприятие в качестве не только приемлемого и адекватного, но и «само собой разумеющегося». Данная ситуация обусловлена и тем, что всякий длительный период социального реформирования является в высокой степени стрессогенным, вынуждающим индивида приспосабливаться практически так, как он делал бы это в условиях боевого психологического стресса. Таким образом, брутальность также становится устойчивым эмоционально-поведенческим стереотипом, «структурный след» которого, проявляется, с одной стороны, как явная патология, но с другой – является соответствующей приспособительной реакцией.

Очевидно, что условия затяжного социального кризиса, как пролонгированной провоцирующей ситуации создают благоприятную обстановку для рутинизации и институционализации насилия в качестве приемлемой и даже «обычной» практики общественных отношений. Брутальность, таким образом, превращается в своего рода ценность, что отражается в сфере социального дискурса на разных уровнях коммуникации и усугубляется также противоречием между создаваемыми в обществе потребностями

160