Myuller_Avgust_Istoria_islama_s_osnovania_do_noveiyshikh_vremen_T_1_Avgust_Myuller_per_s_nem_pod_red_priv_-dots_N_A_Med

набожные возгласы, начинающиеся обыкновенно с Лаббейка, Аллахýмма, Лаббейка (к Твоим услугам, о Аллах, к Твоим услугам!). Прибывши в Мекку, следует снова тавáф и Сá’й, и паломничество совершено. Иначе происходят великие празднества паломников, хаджж Стекающиеся изо всех стран толпы пилигримов (хаджжи), после первого тавáфа и Сá’йя, направляются общей процессией. , 8 го числа месяца Зу’ль Хиджжа, пересекая долину,

мимо мечети Муздалифа на большую равнину, у подножия горы Арафáт, в трех-милях на запад от Мекки- . Гранитный этот холм высится почтя на 200 фут над, окрестностью; пилигримы достигают

его поздно вечером или на другой день утром (девятого). На вершине горы, где, по преданию, ангел Гавриил научал впервые Адама почитанию Творца, пилигримы произносят два рак’ата. Пополудни появляется имам на полусклоне горы и произносит, перед густо скученной толпой, проповедь (хутбу), которая должна продолжаться до самого заката солнечного; короткие проме жуточные паузы дополняются громкими взрывами «лаббейк» присутствующих хаджжи. В тот же самый вечер караван пилигримов покидает Арафáт и, на возвратном пути, ночует у Муздалифа. При утренних сумерках, десятого числа, начинает имам здесь новую проповедь. С восходом солнца он заключает ее собственно «праздничной молитвой», по окончании которой процессия двигается далее и достигает долины Мина. Здесь снова все останавливаются, а затем паломники собираются у восточного, довольно узкого входа, пересекающего здесь долину от востока на запад, в направлении к Мекке. Тут стоит нечто вроде столба или алтаря, в который каждый из присутствующих обязан бросить 7 маленьких камешков; ту же самую церемонию и тоже у столба в середине долины и в третьем месте, у выхода из долины, проделывают все пилигримы. По объяснению теологов, это есть подражание примеру Авраама; по совету ангела Гавриила, он сумел таким образом прогнать сатану, когда тот загородил ему выход. Затем наступает жертва, торжественный заключительный акт всех празднеств: каждый правоверный покупает у бедуинов, которые пригоняют сюда большие стада, овцу. Обратившись по направлению к Кá’бе, со словами: «Во имя Бога, Всемилостивого и Всемилосердого! Господь велик!», — перерезывает каждый пилигрим животному горло. Этим, собственно, заканчиваются все церемонии празднеств. Снимается ихрáм и, по примеру малого паломнического посещения, обрезаются волосы. Но большинство обыкновенно остается еще на два дня (11 и 12) в Мине, чтобы повторить каждый полдень церемонию бросания камешков. 12-го пополудни, возвращаются все в Мекку, где еще раз

240

совершают тавáф и Сá’й, а затем каждый хаджжи, если пожелает, может отправиться в обратный путь.

Происхождение священных обрядов, совершаемых с незапамятных времен язычества, совершенно неизвестно, равно как и символическое значение различных отдельных актов, за исключением, конечно, простых церемоний почитания, как, напр., целования черного камня и жертвы, которая первоначально, как и везде, представляла или принесение первенца года или обозначала жертву умилостивления. Но об этом мусульманин, конечно, и не думает. Он довольствуется сознанием, что исполняет в точности все, что, по откровению божиему, было объявлено в первобытные времена Аврааму, а затем было подтверждено снова Мухаммеду. И очень естественно, как и следует ожидать от людей, приносящих столь великие жертвы, для того лишь, чтобы взглянуть на святые места, при этих празднествах религиозное воодушевление достигает у многих необычайных размеров. Один из тех немногих европейцев, которому удалось вмешаться неприметно в толпу набожных, сознается, что на него произвело действие потрясающее, когда с уст многих тысяч кающихся и нуждающихся в избавлении людей прокатилось по долине громом: «Тебе служим, о Боже, Тебе служим!»

И для мусульман, не участвующих лично в хаддже, 3 дня Зу’ль хиджжи, от 10 до 12 го, всюду во всем мусульманском мире священны; считаются они за «великое празднество» (у турок Курбáн Байрáм «праздник - жертвы»), сопровождаемое принесением

жертв, молитвой и т. д. Но как праздник народный, он далеко уступает ныне «малому празднику».

В течение многих столетий вошли в обычай разного рода и другие паломничества, зиярет специального свойства, к могилам святых велѝ т. е. к людям, известным по своей набожности, мученикам и т. п., а также( к местам) погребений, понятно лишь гадательным по( большей), части, древних пророков и божиих людей

до Мухаммеданского периода, так напр. Авраама в Хеврон. Вообще во многих странах (так напр. в Марокко и Алжире) культ святых, более соответствующий народным воззрениям, чем первоначальный характер мусульманства, направленного исключительно к поклонению Аллаху, наносит сильный ущерб самой религии.

О происхождении пятой канонической обязанности, налога в пользу бедных, упоминалось уже раньше, как о предписанной Кораном раздавании милостыни. С тех же пор, как мусульманская община развернулась в величественное государство, обязанность эта приняла характер государственного налога. По обыкновению,

241

он не должен был превышать одной сороковой всего достояния, т. е. двух с половиной процентов со всего движимого и недвижимого имущества, взыскиваемых с того, кто владел им в течение 12 месяцев; доход этот расходовался на бедных и на «пути божии», т. е. надела распространения религии. Но при этом, особенно в позднейшие времена, открывался чрезвычайно широкий простор произволу восточных деспотов и недобросовестности сборщиков податей. Впрочем, вначале лишь незначительная часть государственных доходов получалась из этого источника. Военная добыча и подать с покоренных народов давала несравненно более, как это будет видно из дальнейшего изложения.

Этими пятью каноническими обязанностями далеко, однако, не исчерпываются все религиозные обязанности мусульман, тем не менее они считаются по преимуществу за самые ненарушимые и неизменные. Из массы других предписаний, очерчивающих круг совокупности повинностей государственной и гражданской жизни, я выберу еще несколько из наиболее важных.

Отношения к неверующим были, по необходимости, неприязненны. Им объявлялась, где только было возможно, война, и каждая подобная война считалась религиозною обязанностью — джихáд, священной войной . Необходимо было ее вести безусловно против всех идолопоклонников, а против иудеев и христиан только тогда, когда они136 трижды отклонили предложение

принять ислам. В таком случае, после победы, мужчин убивали, женщин и детей обращали в рабство. Павший в священной войне, запечатлевший кровью преданность свою вере, заслуживал, бесспорно, утех рая. Впрочем, мусульманам дозволялось заключать капитуляции с иудеями и христианами, по образцу тех, пример которых преподал пророк.

Весьма ревностно придерживаются все правоверные, имеющие более или менее притязание на набожность, законов, ограничивающих еду и питье. В этих предписаниях мы часто наталкиваемся на сходное с установленным в Ветхом завете. Нечистыми и негодными к употреблению считаются все животные, издохшие или неизрезанные на бойне (исключается дичь, убитая

Поэтому нет ничего удивительного, когда в начале войны между турками и, хотя бы, например, русскими в газетах появляется обыкновенно, что Шейх136 Уль Ислáм объявляет «священную войну», развертывает знамя

пророка и т. д. Само собой понятно, что война начата против неверующих или еретиков- . -

242

на охоте), также кровь убитых и все, что было, так или иначе, осквернено (напр., через прикосновение неверующего); далее, мясо некоторых животных, в особенности хищных зверей, собак, кошек и свиней. Из напитков запрещаются все опьяняющие: хотя в Коране (2, 216) указывается на одно только вино, но большинство ученых богословов относят сюда, как оно, действительно, соответствует смыслу, и другие напитки, производящие то же самое действие. Люди мирского направления предпочитают, естественно, самое широкое толкование и, не стесняясь, пьют финиковое вино и пиво известных сортов. Открыто пить вино даже и ныне осмеливаются лишь немногие, так как пьянство наказывают строго, плетьми. Но тайком и в старину сильно грешили против этого предписания, а в некоторые периоды, как, напр., при Омайядах и первых Аббасидах, когда высшие классы привыкли жить слишком роскошно, на это даже не обращалось никакого внимания. Вместе с вином Коран запрещает азартные игры, но, следуя дальнейшим указаниям пророка, запрещение игр и музыки было впоследствии отменено и одни лишь набожные люди придерживаются строго первоначального предписания. Зато другое повеление, сохранившееся только в предании, по которому не дозволялось изготовлять изображения живых существ, исполняется строго и поныне, чем и определяется в высшей степени своеобразный характер мусульманской архитектуры. Фотография начала, однако, с недавнего времени, распространяться среди мусульман, отчасти нарушая предписание пророка.

Обрезание новорожденных было в обычае у арабов задолго до Мухаммеда. Ислам его только удержал; оно служит знаком принадлежности к общине и необходимо в той же мере, как и у иудеев, или же как крещение у христиан. Совершается оно на пятом или шестом году жизни и составляет семейный праздник.

Законоположения, относящиеся к браку, по сравнению с произволом языческого периода, конечно, составляют шаг вперед; но санкционирование полигамии среди мусульманских народов принесло многоразличный вред. Положим, не следует в данном случае впадать в преувеличения. Если, по нашим понятиям, мусульманину предоставлена большая легкость в заключении браков, то с другой стороны нельзя не признать, что вообще между мусульманами, до и после брака, существует бесконечно менее безнравственности, чем у нас, напр., на Западе. Затем пророком весьма обстоятельно предписывается, чтобы никто не смел брать более жен, чем сколько в состоянии прилично содержать. Поэтому

243

большая часть народа, за весьма редкими исключениями, довольствуется одною подругой. Благодаря, однако, легкости получения развода и вследствие разрешения, кроме четырех законных жен, брать для себя в виде побочных сколько угодно рабынь, мусульманские брачные установления не благоприятствуют ни порядочности семейной жизни, ни сохранению выработанного народного типа в высших классах общества. И общественное положение женщин также стало подчиненным вследствие того же предписания Корана, причем повеление о возвращении приданого после развода давало женщине лишь несовершенную137 защиту,

ибо отослать ее мужчина мог всегда, когда вздумает или найдет это подходящим. Впрочем, применение этого права связано с разного рода формальностями, клонящимися к тому, чтобы предотвратить всякую поспешность или же убедить стороны к примирению. Тем не менее определенно выраженная воля мужчины ставит женщину в беспомощное состояние. Очень важно также в историческом отношении, что законность детей зависела не от положения их матери, а от признания со стороны отца. Раз оно выражено, сын рабыни становится равноправным с детьми законной жены, во всех имущественных правах и при разделе наследства. Оно делится вообще на равные части между детьми мужеского рода и не дает предпочтения ни одному из них, если только не состоится между ними иного соглашения; также не дозволяется включать в дарственные записи более трети всего состояния. Дочери получают по закону половину того, что приходится их братьям.

Более заслуживают одобрения постановления о рабах; хотя ислам их и не уничтожил, но во многих отношениях смягчил обхождение с ними. Само собой, понятно, что человеколюбивые стремления Мухаммеда были часто нарушаемы и поныне нарушаются не только по произволу деспотических властелинов, но еще чаще от жестокосердия и свирепости собственников, но ведь то

Следует, впрочем, напомнить, что низведение женщин до положения пленниц гарема не вытекало, собственно, из истинного духа ислама. Постепенного137 улучшения их положения можно было ожидать в будущем, если

бы не случайное обстоятельство, повлекшее за собой несоответственное предписание. А жизнь в гареме, тесно связанная с институтом евнухов, появилась лишь позднее при Омайядах и позаимствована целиком у христианской Византии. — В IX‒X стол. славились «заводы» евнухов, содержимые евреями во Франции (см. Dozy, Histoire des musulmans d’Espagne, Leyde, 1861,

t. III, 60).

244

же самое совершается поныне и в странах христианских. Пророком предписывалось тому, кто добыл раба как военнопленного на войне, либо купил, наследовал, наконец, получил в подарок, — пользоваться лично им и его рабочей силой, но зато налагалось на владельца обязательство обходиться с ним более или менее человечно. Если мусульманин брал себе в гарем наложницей рабыню и получалось от неё потомство, то он не имел права продавать ее, а после его смерти она становилась свободной. Считалось добрым делом даровать рабу волю; последний мог также откупиться, если был в состоянии внести своему господину соответствующий выкуп, смотря по уговору, до или после освобождения. Вольноотпущенный оставался во всяком случае, как бы клиентом, в некотором подчиненном отношении к своему прежнему господину.

Менее замечательного в мусульманском уголовном законе. Убийца подвергается смерти; за случайное и ненамеренное убийство требуется вознаграждение оставшихся родных или налагается какое либо другое взыскание. За телесное повреждение виновник может поплатиться, следуя основному принципу «око за око, зуб за- зуб», но может также откупиться денежным возна-

граждением потерпевшего. Воровство, если предмет кражи более или менее значителен, наказывается отсечением правой руки; в случае повторений следует дальнейшее калеченье или продолжительное заключенье в тюрьму. Прелюбодеяние наказывается сотнею ударов кнутом, а если виновник из неверующих и соблазнил мусульманку, то подвергается смертной казни. Богохульство, хуление Мухаммеда или древних пророков, как то Моисея и Христа, считается также одним из тягчайших грехов и наказывается смертью; тому же подвергается отпавший от -ислама, если он про-

должает упорствовать в своем отступничестве.

Если в религиозных законах ислама, как можно заключить по вышеизложенному, заключается бесконечное множество отдельных постановлений, которые другие религии, за исключением иудейской, предоставляют государственному праву, зато мы не находим в Коране краткого изложения главнейших нравственных, предписаний, какие группируются, напр., в десяти заповедях. Встречаются, правда, случайные нравственные наставления, напр., необходимость поступать честно в деловых сношениях и т. п., но потребности построения небольшого свода общих правил, к которым во всем житейском каждый мог бы самостоятельно приноравливать свою совесть, ислам как бы не ощущает. Для него деяния не важны, все сосредоточивается на вере. Каждое повеление Божие, возвещенное чрез откровение пророку, как таковое и

245

обязательно, не принимая в соображение какой бы то ни было связи с остальными постановлениями. Поэтому для мусульманина почти непонятна разница между религиозностью и нравственностью. Ни в каком случае нельзя ему втолковать, что Богу могут быть угоднее честные поступки человека, чем молитва и омовение, исполняемые пунктуально. Это неразборчивое смешение обрядовых, нравственных и юридических предписаний, причем первые, почти в той мере как у фарисеев, выступают на передний план, а затем механическая смесь монотеистических воззрений в форме иудейских и христианских вероположений, притом понятых далеко неправильно, с остатками, не имеющими никакого значения в религиозном отношении, арабских национальных обычаев, представляют, в общем, не особенно утешительную картину. Зато с другой стороны, принимая во внимание время появления ислама, нельзя не признать за ним, в сущности, необычайного значения. Не в том, конечно, заключается секрет успехов Мухаммеда, что он часто с неразумной, иногда почти детской сноровкой складывал свое священное писание из искаженных обрывков преданий других религий, а в том, что он сумел свою религию — все равно откуда она ни происходила — приладить ко всем глубоко укоренившимся предрассудкам арабов и при этом не устранить совершенно основ своего монотеистического учения; вот что было верхом искусства, и мастерское выполнение этой трудной задачи составляет главную его заслугу. Не сразу удалось ему это. Даже так называемое «возвращение к язычеству» было не чем иным, как предисловием для возвышения Кá’бы до степени киблы и для включения хаджжа в число «столпов веры». Итак, ислам отличается от других монотеистических религий не только отрицательным отклонением от определенных, по преимуществу христианских догматов, но также и прививкой монотеизма в народности арабской, что и обозначилось, наружно церемониями хаджжа, а внутренно — особым направлением в понятии о божестве. С того самого момента, когда пророку арабов удалось на почве своей новой религии собрать свой народ, естественно начинает ислам со всей силой своего первозданного непочатого могущества напирать на соседние народы, государственной жизни которых отчасти блестящей, по крайней мере по наружности, а внутри уже давно заплесневелой и разлагающейся, предстояло по необходимости рухнуть при первом же столкновении. К изложению истории этой почти беспримерной катастрофы мы теперь и перейдем.

246

Книга вторая ПРАВОВЕРНЫЕ ХАЛИФЫ

Глава I

Как ни опасна казаласьХалифатс самого начала последняя болезнь пророка, конец его, наступивший после видимого улучшения положения больного, утром в день смерти, поразил всех своей неожиданной быстротой. Большая часть членов общины мирно разошлась после богослужения. Даже Абу Бекр вернулся в свое жилище в предместье. Фáтимы, дочери пророка, тоже не было у смертного одра отца. Муж её, Алий, после истории с ожерельем, находился в открытой ссоре с Айшей, в доме которой лежал Мухаммед. Поэтому оба, и муж, и жена, ограничивались посещением больного изредка. Один только Омар оставался возле Айши у одра умирающего и присутствовал при последнем вздохе пророка. Роковое событие не застало врасплох Омара: еще за день пред тем он сумел устранить желание больного, потребовавшего было письменные принадлежности; нельзя поэтому допустить, чтобы ему не приходили на ум те требования, которые с наступлением страшного события по необходимости будут предъявлены всем приближенным пророка. Что бы, однако, он ни обдумал или успел порешить, вместе с Абу Бекром, конец наступил так внезапно, что невозможно было пока ничего предпринять для упрочения общественного порядка и для немедленной передачи власти надлежащему члену общины. А она, увы, не была в состоянии ждать и выносить, хотя бы на момент, отсутствие общего, признаваемого всеми руководителя. Между тем, Божьим повелениям, истекающим из уст пророка, привыкли повиноваться все, и беглецы и ансары; но уста эти навеки сомкнулись и не могли уже более сдерживать завистливое соперничество, с которым мединцы посматривали на сыновей Мекки, а Хашимиты — на членов посторонних семей, ближайших советников Мухаммеда, как, напр., Абу Бекра и Омара. Положим, вся община, неоспоримо138 , понимала,

что в руках последних, посвященных во все политические замыслы пророка, принимавших в проведении их главное участие,

К роду Хашим, как известно, принадлежал Мухаммед. Особенно выдавались двоюродный брат пророка Алий и дядя его Аббàс, поддерживаемые родственниками138 и личными приверженцами.

247

судьба ислама найдет наилучших руководителей. Но все же трудно было рассчитывать, что личный эгоизм сильных и беспощадных натур — а их в различных кружках правоверных можно было насчитывать сотнями — будет способен к чисто реальной рассудительности в такой решающий все момент.

К тому же в данную минуту не оказывалось преобладающего авторитета, могущего уравновесить эгоизм отдельных личностей. Почивший основатель религии несомненно оставил своим правоверным в Коране образец непреложной истины касательно образа действий в делах веры. Но в предписаниях божественной книги не было, однако целесообразного единства: порядок в церковных и государственных делах был установлен отдельными положениями, изданными без особого порядка, смотря по потребностям данной минуты. В Коране не находилось ни единого слова, которое указывало бы на порядок преемственности власти. Сам же Мухаммед, в течение своей болезни, не озаботился сделать прямого распоряжения; а если Абу Бекру и поручалось прежде руководительство караванами пилигримов, ныне же — замещение пророка во время совершения молитв в мечети, то это не значило всё таки особенно много, если принять во внимание, что важный указ отречения, составленный в Мекке, Мухаммед, по ясно выраженной- им воле, предоставил в то время прочесть не Абу Бекру, а

его товарищу, Алию. Поэтому невозможно было теперь иначе поступить, как отыскать решение в старинных обычаях арабского народа, что, однако, было бы напрасным трудом, так как всякое ближайшее обоснование наследственности было до такой степени чуждо вольнолюбивым нравам бедуинов, что даже под давлением византийской и персидской гегемонии с трудом могло пустить корни право наследства в провинциях Гассан и Хира; тем не менее, понятно, могло оно существовать среди привыкших к неограниченной свободе исконных племен полуострова. Положим, нередко случалось, что по смерти главы, отличавшегося храбростью и богатством, выбор старейшин племени падал на сына, но это происходило тогда только, когда личное уважение или же интересы племени клонились именно к этому, причем малейшее давление в таком деле ощущалось всеми до болезненности. Но Мухаммед не оставил после себя ни одного сына. Если Фáтима, как единственное оставшееся в живых дитя пророка, пользовалась личным уважением, все же была она только женщина и не могла предъявить серьезных притязаний в пользу своего

248

супруга Алия, вне тесного кружка Хашимитов и немногих других, личных её приверженцев.

Кто мог бы успеть в подобных сомнительных обстоятельствах действовать быстрее других, тот имел бы за собой несомненно значительное преимущество. Ибо, несмотря на неоднократно засвидетельствованную Мухаммедом равноправность всех правоверных, эта равноправность пока не была практически закреплена на полях сражений в Персии и Сирии; распоряжались всем фактически люди Медины, беглецы, ансары, и вообще те, кто в последние времена занял местечко среди окружающих пророка, остальная же масса арабских племен оставалась по прежнему инертной. Само собой, лишь мединцы и могли участвовать в избрании нового властелина, не говоря уже о том, что было- просто

невозможно ждать, когда соберутся уполномоченные от всех частей страны. Таким образом кому первому удалось бы в Медине захватить в свои руки власть, тот имел бы на своей стороне все данные для успеха. Следовало предвидеть, что при первом же обнародовании печальной вести тотчас же станут образовываться различные группировки народонаселения. Для Омара поэтому всего важнее было помешать распространению печального известия, пока не соберутся вокруг него по крайней мере Абу Бекр и значительное число остальных беглецов. Тотчас же отправлен был Айшей к отцу гонец, а Омар вышел из дому к остававшейся еще возле мечети толпе правоверных, до которой уже успел достичь смутный слух. Он объявил народу, что только «лицемерам» могло прийти в голову, что посланник Божий скончался. «Это — заведомая ложь, — продолжал он в том же духе; — пророк, как некогда Моисей, удалился лишь от своего народа на 40 дней; по истечении этого срока он вернется и накажет смертью всех, кто выдумал, что он умер». Пока он так разглагольствовал, подошел и Абу Бекр. Удостоверившись, что неожиданное событие, увы, поистине свершилось, он воскликнул: «О ты, за которого я с радостью пожертвовал бы отцом и матерью, как при жизни ты был для меня дорог, так и ныне ты, мертвый, для меня дорог!» — и облобызал бледное чело того, кого почитал не только «посланником божиим», но также и неизменным вернейшим своим другом. Затем, побуждаемый настоятельной потребностью позаботиться прежде всего обеспечить будущность того великого дела, которому всецело посвящена была эта погасшая жизнь, Абу Бекр спешно вышел к все еще выжидавшей толпе, властно приказал Омару замолчать, а сам, припоминая некоторые места из Корана, которые

249