disser_arhipov

131

провокационном, подпадающем под защиту статьи 10 Конвенции, выражались идеи, которые противоречат основополагающим ценностям Конвенции, нашедшим отражение в Преамбуле к ней, таким как справедливость и мир».160

В предлагаемом в настоящей работе методологическом ключе допустимо утверждать, что Европейский Суд, таким образом, определил семантические пределы права в данной ситуации.

§ 3.7. Материалы, утратившие свою актуальность в контексте «права на забвение»

Области художественного (воображаемого) и несерьезного (юмора и сатиры), о которых шла речь ранее, и область игрового, о которой речь шла в предыдущем параграфе и пойдет дальше, – не единственные релевантные предмету исследования.

Материалы, которые можно назвать «историческими» или, более широко,

утратившими актуальность, также непосредственно связаны с проблемой семантических пределов права. Как было показано ранее, проблемы с толкованием правовых текстов, направленных, например, на установление ограничений на распространение информации, могут быть актуальны не только для вымысла, но и для реальности – в части событий минувших дней, многие из которых уже не актуальны для настоящего.

В качестве иллюстрации того, что данный ракурс проблемы уже начинает осознаваться в законодательстве, можно обратить внимание на то, как сейчас в Законе об информации реализовано «право на забвение»,161 предусмотренное ст.

160Там же.

161Отметим, что условное название «право на забвение» применительно к специальной норме об обязанностях оператора поисковой системы, которое в России имеет в большей степени значение специальной правовой нормы из области публично-правового регулирования отношений в Интернете, не полностью совпадает с аналогичным «правом на забвение» (“right to be forgotten”) в GDPR, которое сейчас интерпретируется как специальная норма законодательства о персональных данных. Однако источник у обоих подходов общий – это дело ЕСПЧ Марио Костехи Гонсалеса. См.: Компании «Гугл Спейн СЛ» и «Гугл Инк.» против Испанского агентства по защите данных (AEPD) и

132

10.3 указанного нормативно-правового акта. Указанная статья возлагает на оператора поисковой системы, на которого распространяется данная норма по критерию направленности,162 обязанность по требованию физического лица прекратить выдачу сведений, позволяющих получить доступ к информации о заявителе, являющейся, в том числе, «неактуальной, утратившей значение для заявителя в силу последующих событий или действий заявителя, за исключением информации о событиях, содержащих признаки уголовно наказуемых деяний, сроки привлечения к уголовной ответственности по которым не истекли, и информации о совершении гражданином преступления, по которому не снята или не погашена судимость».

Можно сказать, что данная статья, в некотором смысле, содержит пример отдельных критериев семантических пределов права: утрата значения в силу последующих событий или действий заявителя. При этом за семантические пределы права, в таком смысле, не выходит указанная информация о деяниях, относящихся к области уголовно-правовой практики. Пример с «правом на забвение» представляется весьма уместным для данной части исследования. С сожалением вынуждены отметить, что пояснительная записка к проекту федерального закона, которым, в итоге, была введена ст. 10.3 Закона об информации, не раскрывает подходы к тому, как следует понимать иные признаки «неактуальности» информации.163

Марио Костехи Гонсалеса [Электронный ресурс] // Бюллетень Европейского суда по правам человека. Российское издание. – 2014. – № 9. – С. 22–23. – Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс» (дата обращения: 10.01.2018).

162Ст. 10.3 Закона об информации, в силу прямого указания, распространяется на операторов поисковой системы, которые распространяют в сети Интернет рекламу, которая направлена на потребителей, находящихся на территории Российской Федерации. Такое указание само по себе представляет собой один из дискуссионных подходов

копределению юрисдикции в Интернете, но рассмотрение данных специальных вопросов информационного права находится за пределами настоящей работы.

163Пояснительная записка с Законопроекту № 804132-6 «О внесении изменений в Федеральный закон “Об информации, информационных технологиях и о защите информации” и статьи 29 и 402 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации» в части установления обязанностей операторов поисковой системы

133

§ 3.8. Проблемы юридического разграничения азартных игр и игр, не являющихся азартными

В качестве еще одной области, которая может послужить источником для примеров, можно вспомнить проблему определения того, является или нет та или иная игра азартной с точки зрения права. Проблема разграничения азартных и не азартных игр, на первый взгляд, является узкой и отраслевой. Однако, в то же время, в данной проблеме может быть усмотрено и философско-правовое измерение, соответствующее предмету настоящего исследования. В большинстве юрисдикций и культур азартные игры рассматриваются как социокультурная практика, имеющая негативную ценность, и требующая вмешательства законодателя для установления запретов или, как минимум, ограничений. В связи с этим и возникает проблема правовой квалификации игр как азартных и не азартных, осложненная многозначностью слов «азарт» и «игра» в обыденном языке. Кроме того, есть и еще одна грань проблемы правового регулирования азартных игр как таковых. В правовых системах многих стран мира отношения, связанные с организацией азартных игр и участием в них, рассматриваются как допустимый предмет правового регулирования с точки зрения запретов и ограничений. В то же время, требования, вытекающие из данных отношений, часто не подлежат судебной защите в силу прямого указания закона. Этот аспект также непосредственно связан с предметом настоящего исследования.

Прежде чем перейти к рассмотрению игровой деятельности, не относящейся к азартным играм, приведем краткий анализ ситуации с нормативным регулированием самих азартных игр – данная область представляет собой весьма наглядный пример оценки предмета общественных отношений с точки зрения критериев несерьезности

при распространении информации о гражданах [Электронный ресурс] // Система обеспечения законодательной деятельности (СОЗД). – [Сайт]. – URL: http://sozd.parliament.gov.ru/bill/804132-6 (дата обращения: 21.02.2019).

134

и фантазийности, которые более подробно будут раскрыты далее, в контексте методологии настоящего исследования.

Правовая политика, отраженная в действующем российском законодательстве, ограничивает и строго регламентирует деятельность по организации и проведению азартных игр. В отличие от культурологических, этологических и иных интерпретаций,164 законодательное определение азартной игры не связывает данный процесс непосредственно с психологическим феноменом азарта как таковым (иначе бы практически любую игру можно было бы считать азартной). Согласно п. 1 ст. 4 Федерального закона от 29.12.2006 г. № 244-ФЗ,165 азартная игра представляет собой основанное на риске соглашение о выигрыше, заключенное между двумя или несколькими участниками такого соглашения между собой либо с организатором азартной игры по правилам, установленным организатором азартной игры. На первый взгляд, данное определение может или же должно быть применено к какойлибо игре как таковой (например, игре в покер или игре в рулетку). Однако, в действительности, это определение подразумевает правовую квалификацию не игры как таковой, а договоренности о том, как следует в какую-либо игру играть. В контексте настоящей работы здесь очевидна параллель между тем, что об играх говорили как М. Мидгли, так и А. Росс (см. § 6.1 Главы 3 настоящего исследования), подчеркивая, что любая игра с необходимостью отсылает к договоренностям о том, как в эту игру следует играть, имея в виду не только игровую механику, но и само отношение к игре. Предметом «основанного на риске соглашения о выигрыше…» может быть любой процесс, результат которого заранее не известен и при этом

164См. напр: Понукалина О.В. Игры общества потребления: конструирование повседневности // Вестник Саратовского государственного технического университета. – 2009. - №1. – С. 1–7; Ахундова Л.А., Азарова Е.А. Гемблинг как форма нехимической аддикции в современном обществе // Инновационная наука. – 2016. - № 4–5 (16). – С. 91–93.

165О государственном регулировании деятельности по организации и проведению азартных игр и о внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации [Электронный ресурс]: Федеральный закон от 29.12.2006 г. № 244-ФЗ (ред. от 25.12.2018 г.). – Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс» (дата обращения: 21.02.2019).

135

случаен. Причем в доктрине права, относящейся к проблематике правового регулирования деятельности по организации азартных игр, справедливо подчеркивается принципиальная важность надлежащего толкования слова «риск», используемого в приведенном определении. «Риск» в целом понимается как

возможность случайной утраты имущества, принадлежащего игроку.166 Вы можете играть в покер, не делая ставки, а наслаждаясь процессом. Такая игра азартной в законодательном смысле не будет. Напротив, играя в шахматы со ставками, деятельность игроков будет представлять собой азартную игру, несмотря на то, что по своей природе шахматы с трудом могут быть рассмотрены как азартная игра в том смысле, в котором это слово употребляется в обыденном языке – в шахматах нет элемента случайности, который был бы предусмотрен самими правилами игры (для целей данного анализа мы не учитываем все возможные «случайности», проистекающие из индивидуальной реакции игроков).

Подводя промежуточные итоги отметим, что во всех приведенных выше примерах можно выделить нечто общее – это связь предмета общественных отношений с чем-то оторванным от «серьезной» повседневности, а также вытекающие из этого проблемы толкования права применительно к соответствующим ситуациям, которые, по крайней мере, в некоторых случаях могут привести к результатам, абсурдным с точки зрения обыденного языка и здравого смысла. Попробуем более точно охарактеризовать контекст, в котором значимость таких проблем качественно изменяется, и сформировать сообразную такому контексту гипотезу для дальнейшего анализа.

166 См.: Иванова О.А. Азартные игры: понятие и признаки в концепции российского законодательства // Вестник Волжского университета им. В.Н. Татищева. – 2015. – № 2 (82). –С. 111–117.

136

§ 4. Концепция медиального поворота как обобщение ключевых признаков социокультурного контекста проблемы

Актуальный социокультурный контекст, обусловливающий проблему семантических пределов права, может быть охарактеризован двумя основными факторами. Во-первых, это цифровой поворот, подразумевающий такие изменения материальных основ производства, распространения и потребления информации, которые влекут изменения социокультурных практик.167 Во-вторых, это игровой поворот, в результате которого, с одной стороны, появляется новая форма [массовой] культуры и искусства (в том числе, влекущая переоценку «серьезности» происходящего в социокоммуникативном измерении), а с другой – поляризующая социальные группы, поскольку в отношении значения компьютерных игр высказываются радикально противоположные мнения.168 Представление об указанных «поворотах» для целей настоящей работы условно и инструментально. Их можно систематизировать и разделять по-разному. Так, руководитель Центра медиафилософии Института философии СПбГУ и de facto основатель российского направления медиафилософии В.В. Савчук в книге «Медиафилософия. Приступ реальности»169 отмечает:

«В современной философии мы без труда обнаружим различные повороты: онтологический, лингвистический, иконический, теологический, перформативный,

167См. напр. Udupa S., Costa E., Budka P. The Digital Turn: New Directions in Media Anthropology / Discussion Paper for the Follow-Up E-Seminar on the EASA Media Anthropology Network Panel “The Digital Turn” at the 15th European Association of Social Anthropologists (EASA) Biennal Conference, Stockholm, Sweden, 14-17 August 2018 [Electronic resource] // Media Anthropology Network. – [Site]. – URL: http://www.mediaanthropology.net/file/udupa_costa_budka_digital_turn_discussion_paper.pdf (accessed: 03.08.2019).

168Пожалуй, наиболее точно игровой поворот в культуре и в теории медиа описан в следующей работе: Raessens J. The Ludic Turn in Media Theory / Lecture. 2012 [Electronic resource] / Utrecht University Repository. – [Site]. – URL: https://dspace.library.uu.nl/handle/1874/255181 (accessed: 03.08.2019).

169Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. – Санкт-Петербург: Издательство РХГА. – 2014. – 162 с. Здесь и далее мы преимущественно сосредоточим внимание на этой работе В.В. Савчука как первом и главном в России монографическом исследовании медиафилософии, по мере необходимости обращаясь и к некоторым зарубежным авторам.

137

постмодернистский, медиальный, антропологический, риторический, пространственный. Их число растет. Оглядевшись пристальнее, кто-то непременно добавит новые, неучтенные».170

В смысле такой рабочей классификации, и цифровой поворот, и игровой поворот могут рассматриваться как части общего медиального поворота (или «медиаповорота»). Такая квалификация имеет двойной смысл в контексте настоящей работы, ведь «обобщенные символические посредники», концепция которых лежит в основе разрабатываемого подхода о семантических пределах права, в оригинальных текстах Т. Парсонса и его англоязычных последователей – это “generalized symbolic media”, тогда как «посредник» – скорее, традиция перевода в теоретической социологии, но по существу, речь идет и о «медиа» в смысле медиафилософии.171

Один из новых ракурсов, который представлен в настоящей работе, заключается как раз в том, чтобы дать юридическую оценку медиальному повороту, характеристика которого приведена в настоящем параграфе далее. Право является частью социокультурного измерения жизни общества, а значит такое тотальное явление, как медиальный поворот, с неизбежностью воздействует и на право. Как отмечает И.Л. Честнов, «право – это социальное явление, обусловленное взаимодействиями с другими социальными феноменами, вне и без которых право не существует, и с обществом как социальным целым… Таким образом, нет правовых явлений (законов, индивидуальных актов, правоотношений), которые одновременно

170Там же. С. 7.

171Осознание конституирующей социальную реальность роли «медиа» как посредника коммуникации характерно для многих научных направлений XX в. Например, в «Социологии права» Ю.И. Гревцов следующим образом воспроизводит взгляд П.А. Сорокина на структуру правового отношения: «П.А. Сорокин, уделивший много внимания анализу социального взаимодействия, выделил в структуре взаимодействия три элемента: стороны (субъекты) социального взаимодействия; акты или поведение, действия сторон взаимодействия и проводники

(выделено мною – В.А.). Под последними он понимал самые различные явления, с помощью которых или по которым «взаимные акции и реакции взаимодействующих индивидов передаются друг другу, или, выражаясь языком энергетики, по которым энергия, в частности психическая энергия, передается от индивида к другому». Правовые нормы относятся, по схеме П.А. Сорокина, к проводникам». См.: Гревцов Ю.И. Социология права. Курс лекций. – СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2001. – С. 163. Ю.И. Гревцов при этом цитирует П.А. Сорокина по следующему изданию: Сорокин П.А. Система социологии. Т. 1. М., 1993. С. 172.

138

не были бы психическими (как писал в свое время Л.И. Петражицкий), экономическими, политическими и т.д. – в широком смысле – социокультурными феноменами».172 Соответственно, если современное общество характеризуется медиальным поворотом, то право нуждается в переосмыслении в контексте таких социокультурных изменений.

Медиальный поворот представляет собой системное явление, которое видоизменяет парадигму социокультурной жизни, едва ли до конца осмысленное в философии, очевидно, существенным образом влияет на круг актуальных проблем юриспруденции. В некотором смысле, данное исследование – исследование о праве в условиях медиального поворота, а проблема семантических пределов права актуализируется именно сейчас, поскольку значительная часть эмпирического материала, в отношении которого данная проблема проявляется прямо, связана с действием права в медиапространстве.173 Как отмечает В.В. Савчук,

«…после череды важнейших для XX и начала XXI в. поворотов все настоятельнее слышны голоса признать суммирующим и, одновременно, фундаментальным медиальный поворот (medial turn)»;174 «…медиа – и способ коммуникации, и орудие производства, и изощренный способ симуляции (выделено мною – В.А.), и орудие политической борьбы».175 Важно и следующее наблюдение: «…после лингвистического приходит медиальный поворот – онтологическое свидетельство изменения реальности, – что бытие и медиареальность отождествляются и взаимозаменяются, растворяясь друг в друге. Этапы его становления таковы: действительность опосредована мышлением, мышление – языком, язык – знаком, знак

– медиа. Надстраиваясь друг над другом, “бытие” в современных условиях дается только через медиа».176

172Честнов И.Л. Постклассическая коммуникативная концепция права как «незримая коллегия» // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2013. № 5 (310). – С. 119.

173В этом контексте рискнем предположить, что проникновение терминологии, характерной для современной симулятивной реальности медиального поворота, в юридические дискуссии само по себе является признаком медиального поворота. Так, например, в статье В.В. Лазарева 2016 года, посвященной толкованию права, подчеркиваются методологические перспективы изучения мемов в юриспруденции. См.: Лазарев В.В. Толкование права: классика, модерн и постмодерн // Журнал российского права. 2016. № 8. – С. 15–28.

174Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. С. 19.

175Там же. С. 23.

176Там же. С. 24.

139

В этом контексте отметим подсказку к сути общефилософской проблемы исследования: право нацелено на регулирование реальности, но «жесткая реальность» доинформационного общества, в котором сложились основные институты права и само право как социальный институт, трансформируется в современную «игривую медиареальность», в которой сложно (но при этом необходимо!) найти принцип, по которому мы сможем определять ту область применения норм, имеющих предоставительно-обязывающий характер, которая не будет противоречить здравому смыслу, иными словами – не приведет к абсурду. Прослеживается аналогия между рассуждением М.М. Бахтина и Ж. Бодрийяра: в некотором смысле, если раньше карнавал представлял собой изолированное в пространстве или, по крайней мере, во времени игровое действие, то сейчас мы находимся в условии «карнавализации» пространства, обусловленной его медиатизацией.177 Основная проблема и выражается в том, что симулякры медиареальности сейчас не изолированы в рамках особого действа, а непредсказуемо распределены в медиапространстве. Данное наблюдение соответствует и тому, какие отличия от игр прошлого, в связи со взглядами М.М. Бахтина, можно усмотреть в современных примерах компьютерных игр (см. § 5 Главы 1 настоящего исследования). Образно говоря, с точки зрения истории культуры, до медиального

поворота медиареальность была объектом права, но сейчас происходит осмысление того, что право действует в медиареальности и само выступает в качестве ее объекта.

Медиафилософия формируется в эпоху «новых медиа». Хотя «нет более скоропортящегося интеллектуального продукта, чем слово новое»,178 в контексте данной работы понятно, о чем идет речь. Во избежание путаницы и исключительно

177См. напр.: M. Raei. Jean Baudrillard and the notion of modernity and media // Medium.com. Feb. 11, 2018. – [Site]. – URL: https://medium.com/@raeimohsen/jean-baudrillard-and-the-notion-of-modernity-and-media-4b5fc1a92f7c (accessed: 09.09.2019).

178Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. С. 50.

140

для целей настоящего юридического исследования (но не для целей медиафилософии) мы можем заменить слово «новый» на слово «цифровой», это будет более точно.

«При всей очевидности и интуитивной ясности, выражение “новые медиа” не имеют терминологического статуса, – отмечает В.В. Савчук, – скорее, его окружает облако

смыслов, отсылающих к компьютеру, всевозможным мобильным устройства и Интернету».179

На рубеже XX и XXI в. Л. Манович противопоставил «новые» медиа «старым» именно по линии разграничения «аналоговый – цифровой», выделив пять основных принципов «новых медиа».180 Как полагает В.В. Савчук, «по прошествии короткого, но насыщенного событиями и открытиями времени многие отличительные характеристики новых медиа становятся инвалидными, либо уходят во второстепенные и несущественные».181 Тем не менее, данная оценка зависит от предмета исследования. Если для инновационной медиафилософии она, вероятно, будет верна, то для консервативной по своей природе юриспруденции, – нет. Каждый из признаков, выделенных Л. Мановичем, сохраняет актуальность для права, о чем мы ниже скажем отдельно, а в практике правоприменения актуализируется лишь тогда, когда становится значимым в смысле конвертируемой «социально-валютной ценности» обобщенных символических посредников (о чем более подробно будет сказано в Главах 2 и 3 настоящего исследования). В современных российских условиях системная юридическая значимость всех

179Там же. С. 49.

180См.: Manovich L. The Language of New Media. – London: MIT Press: Cambridge, Massachusets, 2001. – 202 p.

181Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. С. 50.