Turaev_B_A_-_Istoria_drevnego_vostoka_Tom_1 (1)

охватывают собой период от древнейших времен до нашей эры; они встречаются еще при Селевкидах и Арсакидах, указывая не только на живучесть культурных традиций, но и на прозябание в эти поздние времена вавилонского языка.

Документы подобного рода в Египте попадаются в большом количестве, главным образом, уже в сравнительно позднее время от VII в. до н. э. и написаны так называемым демотическим шрифтом. Но и от более раннего времени есть образцы этого рода письменности, напр.: завещания на гробницах вельмож Древнего и Среднего царств, дарственные грамоты городам и храмам от времени конца Древнего царства, законодательный указ царя Харемхеба и т. п. Кроме того, у нас довольно много актов судебных процессов (напр., дела о заговоре против Рамсеса III, о разграблении царских гробниц и т. п.). Эти памятники дошли до нас на папирусах, большей частью из придворной школы будущих египетских чиновников, учившихся на них канцелярскому стилю. Подобное же происхождение имеют и многочисленные письма египетских бюрократов, а также деловые бумаги от времен Среднего и Нового царств. Весьма много дошло до нас из Египта разного рода счетов, приходо-расходных книг, дарственных записей. Особенно важен для историка единственный в своем роде памятник этого характера, составленный от имени Рамсеса III ко дню его погребения, как отчет перед богами. Это самый большой из известных до сих пор папирусов (так называемый Papyrus Harris), состоящий из 79 больших листов. Царь, после молитв богам, дает описи несметных даров, которые поступили якобы за его время во все главные египетские храмы; кроме того, он, в назидание потомству, излагает историю своих подвигов. Дарственных записей сохранилось довольно много, особенно от ливийской, саисской и птолемеевской эпох; они начертаны на камнях, при изображениях царя, подносящего божеству иероглиф поля.

Многочисленны памятники богословской и религиозной литературы древне-восточных народов. Ритуальные тексты, мифы, гимны богам, заклинания и сборники магических формул дошли до нас во множестве, как из Вавилона и Ассирии, так и из Египта, и отчасти [хеттской области (Богазкеоя) и] Финикии. Есть у нас и произведения дидактической литературы, особенно представленной в библии книгами, носящими имя Соломона, и бывшей в ходу в Египте, где эти произведения носят большею частью светский характер, представляя учебники хорошего тона, и, для придания авторитетности, обыкновенно приписываются различным мудрецам, жившим гораздо раньше их появления на свет. Несколько нравоучительных текстов и изречений, иногда высокой морали, дошло и из ассиро-вавилонской письменности.

Наконец, историку оказывает не мало услуг изящная литература, а также произведения, имеющие отношение к науке. От вавилонской старины у нас есть различные эпосы, имеющие весьма важное значение в культурной истории человечества и примыкающие одной стороной к области богословия и мифологии. Египет богат волшебными сказками и фантастическими путешествиями. Вавилонские жрецы оставили нам множество астрономических выкладок и записей наблюдений, а также словарей и даже что-то вроде грамматик; египтяне также не были чужды наблюдениям неба; кроме того, от них дошли математические и медицинские сборники. Медицинские тексты есть и среди клинописной литературы.

К этим многочисленным письменным памятникам присоединяются, в качестве наших источников, и вещественные. Здесь на первом месте назовем вавилонские цилиндры, служившие печатями и частью амулетами. Они приготовлялись из дорогих камней, на них вырезались имя владельца и изображения религиозного характера. Для отпечатка подписи их катали на поверхности еще мягкой глиняной таблички. В Египте первоначально также были цилиндры, потом их заменили так наз. скарабеи — фигурки жуков разных величин с надписями на овале внизу. Иногда скарабеи были настолько велики, что давали место для длинных памятных записей (напр., «исторические» скарабеи Аменхотепа III). Египет оставил нам великое множество вещей храмового и погребального культа и домашнего обихода. Знамениты египетские гробницы содержат все, чем их обитатели пользовались при жизни мебель, платье, письменные принадлежности, даже памятники письменности.

21

Таков богатейший материал, находящийся в нашем распоряжении. Будучи туземным, он иногда односторонен и пристрастен, и часто прекращается на цельп периоды, может быть, революционных эпох. Но эти неудобства не могут перевесить преимуществ современного материала, оставленного свидетелями событий.

Переходим теперь к известиям о Древнем Востоке, сохраненным нам греческими писателями.

Между ними, по времени и обширности, первое место принадлежит Геродоту Но он не был первым из греков, писавших о Востоке. Колонии в Малой Азии, основанные на восточной почве и приобщенные восточному миру после персидских завоеваний, имели деятельные сношения с различными странами его и интересовались ими: путешествия обусловливались как любознательностью греков, так и политическими событиями в греческих общинах (поэт Алкей); они не были редкостью, особенно после того, как в Египет и вообще на Восток начался наплыв греков, и даже последние стали поступать в наемники к фараонам и персидским царям, а потом принимать участие в восстаниях египтян против персов. Но в это время цветущая пора туземных культур уже была позади, к тому же у посещавших Восток греков не было ни понимания его, ни знания местных языков; на все стороны его жизни они смотрели чрез греческие очки. Со времени наплыва на Восток иностранцев там образовался класс людей, которые усваивали себе кое-что из окружавшей их жизни и культуры. Такие люди были пригодны в качестве переводчиков и брались за роль гидов и чичероне: для туристов. Услугами именно этих людей и приходилось пользоваться греческим писателям: Гекатею Милетскому, а за ним Геродоту. Каковы сведения, почерпаемые из такого источника, знает всякий, обращавшийся к гидам не только на Востоке, но даже в Европе, и притом в наше время. К тому же гиды Геродота не принадлежали к настоящим туземцам и не умели читать по-египетски. Уже среди египетских греков начался род религиозного синкретизма, т. е. сопоставление своих богов с египетскими, приурочение своих мифов к египетской истории. Это, конечно, не могло остаться без влияния на характер трудов, черпавших сведения из этого источника; кроме того, и сами египтяне в это время едва ли лучше знали свою историю, чем, напр., жители Рима первой половины средних веков — древнюю римскую, когда с поражавшими воображение памятниками Рима соединялись легенды и перепутывались эпохи. То же самое повторяется во все времена и во всех странах, то же самое отразилось и на данных Геродота об Египте: в них хронология перепутана, история заменена легендой, да и то часто неверно понятой и перешедшей через несколько редакций и несколько, рук. Все это еще усугублялось тем, что греки смотрели, на Египет как на страну чудес, и охотно отдавали в своих описаниях предпочтение необыкновенному. Сведения, сообщаемые Геродотом о Вавилоне и Ассирии, еще более спутаны, что вообще соответствовало худшему знакомству греков с прошлым передне-азиатской державы. Кроме того, Геродот в своем большом труде лишь мимоходом говорит об азиатском Двуречье, имея в виду посвятить ему специальное сочинение 'Ασσυριοι λογοι, оставшееся ненаписанным. Впрочем, Геродот в числе своих источников не раз упоминает рассказы жрецов ιερεις. Но едва ли это были высшие жрецы, носители древних традиций и культуры; вероятно Геродоту приходилось иметь дело с низшей храмовой прислугой, с которой ему к тому же приходилось объясняться при помощи тех же переводчиков. Наконец, Геродот путешествовал скоро и бегло: в Египте он был едва ли более четырех месяцев. Тем не менее, несмотря на все эти неблагоприятные условия, труд Геродота все-таки имеет большую ценность уже потому, что дает нам представление о Востоке времени его путешествия, т. е. в половине V века.

Все, что он видел сам, он описывает добросовестно; его промахи происходят или от греческой точки зрения, или от недоразумений, или от несовершенства его источников. Только изредка он позволяет себе измыщления (напр., Крез и Солон). Нередко Геродот передает туземные рассказы легендарно-исторического характера, чрезвычайно важные как отражение туземных, до нас не дошедших литературных памятников, и для знакомства с фольклором того времени; иногда он каким-то образом мог пользоваться подлинными документами, напр.,

22

перечнем персидских сатрапий с их данью, описанием царской дороги, похода Ксеркса и т. п. Возможно, как полагает Wells, что эти сведения он получил от эмигранта и поклонника эллинства Зопира, внука одноименного вельможи — сподвижника Дария. Собранная Геродотом масса культурно-исторического материала делает эти мемуары туриста по царству Ахеменидов весьма важным источником для знакомства с ближайшими к нему тремя веками египетской древности и с персидской монархией, а также и с религией ее, о которой он дает, в общем, верные сведения, доказывающие, что в его время маздеизм уже существовал и нарисованная им картина в некоторых чертах может дополнить ту, которую дает Авеста. — Лучшее издание посвященной Египту II книги Геродота с обширным египтологическим комментарием принадлежит Видеману (Herodots II Buch. 1892). См. Клингер, Сказочные мотивы в истории Геродота (Киевские унив. известия, 1902—3). [Аlу Wolf, Volksmarchen, Sage u. Novelle bei Herodot. Gottingen, 1921; M. Piереr, Orient. Literaturzeit. 1923, cтр. 101 cл.;] How and Wells, A. Commentary on Herodotus, 1912. C. Clemen, Herodot als Zeuge f. d. Mazdaismus. Archiv f. Religionswiss. 16 (1913). Sоurdille, 5, Herodote et la religion de l'Egypte, 1910. Его жe, La duree et l'etendue du voyage d'Herodote en Egypte, 1910. [Ценные дополнения к этому исследованию Sourdille дает U. Erenberg, Zu Herodot (Klio XVI, 1920), стр. 318 wit]. Wells в Journal of Hellenic Studies, XXVII (1907). [К. Тrudinger, Studien zur Geschichte der griechisch-romischen Ethnographic. Basel, 1918, дает оценку Геродота и прочих греческих и римских историков, как наблюдателей чужого, негреческого мира].

Подобное же следует сказать и о Диодоре, посетившем Египет в 60—58 г. до н. э. Его компилятивный труд, составляющий первые три книги компилятивной «Библиотеки», важен главным образом потому, что при составлении его он пользовался, кроме личных наблюдений, кроме труда Агафархида книдского (при описании Нила) и Геродота, особенно Гекатеем Абдеритом, жившим в Египте при Александре Великом и первом Птолемее. (Сочинения этого добросовестного автора до нас не дошли, кроме небольших отрывков). Диодор видел Египет четырьмя столетиями позже Геродота, когда эллинизация пустила еще более глубокие корни и когда забвение древности шло быстрыми шагами вперед. С другой стороны, вследствие греческого господства в Египте, облегчался доступ к источникам и легче было найти хорошо осведомленных людей, и греческих литературных источников за это время появилось не мало. Особенную важность имеют также те места у Диодора, где излагается история греко-персидских сношений V—IV вв. (кн. XI, XIV—XVI), а также судьба Египта и Финикии в персидское время

— это единственное связное и полное изложение событий по источникам, до нас не дошедшим, хотя хронология Диодора не всегда надежна. Нельзя забывать и того, что Диодор с его первым и притом весьма посредственным опытом всемирной истории является продуктом великой эпохи, когда распространились идеи стоиков о братстве народов и об историках как орудиях сближения греков и варваров. Поэтому его изложение не свободно от влияния этих идей, поэтому он и остановился, между прочим, на Гекатее, который всецело был проникнут настроением великой эпохи Александра и, при всей своей добросовестности и подготовленности к путешествию (он обладал даже сведениями в языке), все-таки остался греком, и в египетской истории и нравах хотел видеть подтверждение своего миросозерцания. Он модернизирует и эллинизирует Египет, перенося в его древность идеалы своего времени: просвещенный абсолютизм, философскую этику, рациональную религию, стараясь представить мифологию частью истории культуры. Идеализация «варваров» особенно сказалась в восхвалении египетских законов т даже в скрытой оппозиции птолемеевскому господству. Имеет большую важностью что Гекатей был в Египте при жизни Манефона, и его труд, таким образом, является ценным дополнением к нему. Этим именно и объясняются некоторые совпадения Диодора и Манефона — едва ли Диодор непосредственно пользовался сочинением египетского историка. Вторая книга «Библиотеки», посвященная Азии, излагает историю Ассирии и Вавилонии главным образом по росказням Ктесия и говорит о халдеях, Индии, Аравии и Скифии, частью по хорошим источникам. Третья, содержащая нередко важные данные об Эфиопии, составлена большею частью по Артемидору и., Агафархиду. — См. Вusоll, Diodors Verhaltniss zum Stoicismus. Jahrb. f. kl. Pnill 139 (1889). Sсhwartz, HekaTaeos von Teos. Rheinisches Museum, 40 (1885).

23

Гораздо выше первый дошедший до нас полностью труд по всеобщей географии, принадлежащий Страбону. Это уже не компиляция, а критическое, научное сочинение, считающееся классическим. В частях, посвященных Востоку, оно дает для наших целей весьма много ценного материала, не только географического, но и исторического, особенно для эпохи, современной автору (I в. до н. э.).

В начале IV в. до н. э. за историю Востока, особенно Персии, взялся врач Артаксеркса II, Ктесий из Книда. Это был фельетонист, наслушавшийся тенденциозных росказней какого-то мидянина-патриота, не обладавший ни талантом, ни наблюдательностью Геродота, но поставивший целью своего труда конкуренцию с ним. Последнее обстоятельство для нас иногда оказывается полезным, так как OEM приводит другие версии сказаний, чем Геродот, выдавая их за более достоверные и древние и в некоторых случаях, действительно, сообщая интересные древние сказания. Кроме того, труд его имеет некоторое значение для истории V века. Во всем остальном к нему надо относиться с крайней осторожностью, и уже в древности он приобрел репутацию фальсификатора и лжеца, хотя и ссылается на персидские у официальные летописи (διφδεραι). Исследования о сохранившихся (у Фотия) отрывках Ктесия принадлежат Marquart'y (Die Assyriaca des Ktesias). Philologus, VI Supplementband и Krumbholz'y (Zu d. Assyriaca d. Ktesias). Rhein. Mus., 41 (1886).

Плутарху принадлежит трактат «Об Исиде и Осирисе», написанный им в Дельфах, между 120 и 130 гг. н. э. Ученый автор пользовался греческой литературой (между прочим, Манефоном и Гекатеем Абдеритом) своего времени и дал нам наиболее полное сочинение об египетской религии, в которое вставлены, между прочим, в высокой степени ценные выдержки из Феопомпа о персидской религии. Данные его в значительной своей части подтверждаются памятниками. С другой стороны, многие из них прошли чрез греческое миросозерцание или касаются египетского культа в Европе. Само сочинение посвящено Клее, жрице Исиды в Дельфах, где Плутарх был верховным жрецом. По своим воззрениям и настроению Плутарх был последователь Платона и при помощи его философии рассматривал египетские мифы, но он жил в переходную эпоху и не был последователен. Его по справедливости называют предтечей неоплатонизма, у него уже замечается стремление к богословскому эклектизму, к вере в божественную иерархию. Его учение о боге, как существе премудром, чистом и совершенном, и материи, как орудии зла, было дуалистическим, и с этой стороны египетская (поздняя) и, особенно, персидская религии давали ему средства и материал для изложения этого миросозерцания. Боги всех народов были для него тожественны, особенно египетских он не различал от греческих, тем более, что их культ был тогда распространен по всему миру. Он обладал колоссальной начитанностью и пользовался хорошим материалом, а потому его книга является важным источником, особенно, если исключить из нее то, что составляет продукт религиозного и философского миросозерцания автора. Среди биографий Плутарха имеются такие, как напр., Артаксеркса II и Александра В., для нас особенно важные потому, что основаны частью на потерянных источниках.

Плутарх пользовался, между прочим, важным трудом Дейнона, написавшего историю Персии до Артаксеркса III. Гораздо хуже то, что Плутарх говорит о евреях и их религии, — это может быть интересно разве только как характеристика тех росказней какие ходили даже среди образованных и ученых кругов конца I в. н. э. и притом современников Филона о народе еврейском. Лучшее издание трактата «Об Исиде» — раrthеу, 1850. См. статью Guimеt, Plutarque et l'Egypte. Nouvelle Revue, т. 110 (1898). Я. Елпидинский, Религиозно-нравственное мировоззрение Плутарха Херонейского. Спб., 1893.

Столь же ценный труд для знакомства с религией и культом финикиян, арамеев и отчасти хеттов II в. н.э. представляет трактат «О Сирийской богине», помещаемый в собрании сочинений знаменитого Лукиана Самосатского и, вероятно, ему принадлежащий, несмотря на внешний облик благочестия и ионийский диалект. Автор подражал Геродоту и по языку и по тону, но между строк можно, прочесть чисто лукиановский скептицизм и юмор. Описываются

24

культы финикийского Библа и, особенно обстоятельно, сирийского Иераполя, где арамейская религия наслоилась на хеттскую. Не касаясь множества других греков, писавших о Востоке, сочинения которых или дошли до нас в ничтожных отрывках или только слегка касались нашего предмета, перейдем к историкам, занимающим по важности особое место среди других, писавших по-гречески. Во время эллинизма, как известно, многие из образованных уроженцев Востока задавались мыслью познакомить греков, и вообще лиц, не знавших их языков, с прошлым своих стран, черпая сведения из туземных источников и обрабатывая их на греческом языке. Египет нашел такого историка в лице знаменитого уроженца г. Севеннита, первосвященника Манефона (вероятно — Мер-не-Тхути — «возлюбленный Тотом»), современника Птолемея I, которому он содействовал во введении своеобразной унии греческой религии с египетской в виде культа Сараписа. Конечно, трудно было найти более подходящего автора: он находился на высоте образованности своего времени, принадлежал обеим культурам, обладал египетской традицией и имел доступ к первоисточникам. К сожалению, языческая древность почему-то не оценила его труда по заслугам, и он не дошел до нас полностью. Понадобился он только иудейским и христианским хронографам. Уже сравнительно в раннюю эпоху из его труда иудейские апологеты делали извлечения, которые они приводили для доказательства древности иудейского народа, а также составили конспект, так наз. epitome из всего его сочинения. Это epitome дает таблицу династий от доисторического времени до вторичного покорения Египта персами. 30 династий — не родов: деление на династии обусловливалось скорее происхождением их из той или другой египетской местности и другими соображениями, а не родством. Каждое царствование (а в менее важные эпохи сумма их или целая династия) определяется датами в круглых годах царствования, кроме того, нередко присоединены заметки, частью анекдотического, частью синхронистического (с греческой и библейской историями) содержания. Первые восходят к Подлинному Манефону, вторые принадлежат эксцерптаторам. Их эксцерпты, будучи перерабатываемы и списываемы, дошли до Иосифа Флавия, Евсевия и Африкана. Из последних их заимствовал византийский хронограф Синкелл, отдавший, впрочем, перед ними предпочтение фальсификациям — так наз. «Древней хронике» и «Книге Сотиса» (вероятно, принадлежащей Панодору), в которых египетская древность представлена менее отдаленной и более приближающейся к библейской. Эти фальсификации, частью ходившие под именем Манефона, частью выдававшие себя за его источник, оценены только в 1845 г. Восkh'ом (Manetho und die Hundsternperiode). В своем сочинении против Аниона, для доказательства древности еврейской истории Иосиф Флавий приводит отрывки из истории Нового царства у Манефона, а Африкан и Евсевий, эксцерпты которых приведены у Синкелла, заимствовали из египетского историка таблицу царей с историческими пометками. Эта таблица долго была единственным сколько-нибудь надежным основанием хронологии, она сделалась исходным пунктом для установления системы египетской истории. Манефон разделил свой труд на 3 части (τομοι): первая обнимала собой династии I—XI; вторая XII—XIX; третья XX—XXX. Хотя это деление довольна механично — почти по декадам, но все-таки оно дало мысль делить историю Египта на три периода: Древнего, Среднего и Нового царств, что удерживается и до сих пор, покоясь на культурно-исторических основаниях. Точно также и деление каждого периода на династии удержано до сих пор. К сожалению, от труда Манефона мы имеем почти один скелет, и притом такой, который более всего подвержен порче он состоит из имен царей и дат их царствований, а всем известно, что имена и числа более всего страдают в рукописях от переписчиков; между тем, в данном случае мы их имеем, по крайней мере, из третьих рук, и имена эти были непривычны для греческого уха. В виду этого, конечно, не приходится удивляться, что списки Манефона далеко не всегда подтверждаются памятниками; напротив, то, что уцелело, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, убеждает в важности труда египетского хронографа, хотя он и не может быть назван историческим в нашем смысле, и уже в своем первоначальном виде не был свободен от хронологических погрешностей и слишком зависел от легендарного материала. Сохранение его было бы прежде всего ценна потому, что он отражает представления египтян времен Птолемеев об их прошлом, затем оно было бы особенно важно для установления хронологии. [Манефону посвящено большое исследование В. В. Струве, Манефон и его время (Записки колл. востоковедов, тт. III и IV)]. Вавилонская культура нашла своего эллинистического историка в

25

лице Бероса (вероятно, Бел-риу-шу — «Бел его пастырь»), жреца храма Мардука в Вавилоне, современника Александра В. и первых Селевкидов. Он посвятил Антиоху I Сотеру (281—262) свой труд Βαβυλωνιαχα или Χαλδαιχα, состоящий из трех книг: в первой рассказывались мифы до-потопа, во второй — излагались мифы и история от потопа до Фула (Тиглатпаласара IV), в третьей — до смерти Александра Великого. Сведения свои Берос черпал из клинописных источников, и то немногое, что от него дошло, действительно подтверждается памятниками, и для нас в высокой степени ценно. Судьба его труда; подобна манефоновской: из языческих писателей им пользовались только продолжатель аполлодоровой хроники Александр Полигистор и Абиден. От них заимствовали цитаты из него Иосиф Флавий, Африкан и Евсевий. До нас дошли только эти последние извлечения, сделанные со вторых рук и заключающие в себе сказания о первобытных временах мира и человечества, о потопе, патриархах, о Синахерибе, Навуходоносоре и его преемниках, кончая покорением Вавилона Киром.

У евреев автором, соответствующим двум только что упомянутым, был Иосиф Флавий, о котором распространяться излишне и труды которого дошли полностью. Что касается финикиян, то до нас дошли отрывки большого труда, посвященного их древностям и принадлежащего Филону, эллинизированному уроженцу г. Библа. Свой труд Филон пустил в обращение под именем Санхуниафона, какого-то древнего финикийского мудреца. Он был насквозь проникнут эвгемеризмом, но составлен, хотя и в позднее время (при Адриане — II в. н. э.), может быть, по туземному сочинению лица, которому был доступен богатый доброкачественный материал. Эвгемеристическая тенденция сильно вредит книге и затрудняет пользование ею, но многие данные ее подтверждаются новыми открытиями и она необходима для историка. До нас дошли отрывки из первой книги, содержащие космогонию и мифы; сохранены они Евсевием в его Προπαρασχευη Ευαγγελιχη из религиозно-полемических целей. См. мою книжку «Остатки финикийской литературы». Спб., 1903.

ИСТОРИЯ НАУКИ

Разработка источников истории Древнего Востока могла начаться только с памятника, доступного до открытия ключей к пониманию египетской и вавилонской письменности — с библии. Еще в 1753 г. врач Людовика XIV Жан Астрюк обратил внимание на то, что в пятикнижии имя божие приводится то в форме Элохим, то Иегова (сб. Яхве), повидимому, без последовательности, но иногда в соответствии с тем, что некоторые повествования приводятся в двойной форме (напр., рассказы о творении, о потопе и т. п.), представляя различия в религиозном миросозерцании, а потому относясь к различным временам и кругам. Таким образом, пятикнижие представляет переработку двух источников третьим — редактором. В 1798 г. Ильгеш указал, что элохистическая часть неоднородна, среди нее имеется более новый: слой, который впоследствии был назван священническим кодексом. Он заключает в себе священнические законы Исх. 25—31, 35—40, значительную часть книг Левит и Чисел, предваряя все это сказанием о творении (Быт. 1, 1) и потопе. Граф, Вель-хаузен (1878) и Реус

26

считают эту часть самой новой и возникшей уже во времена после вавилонского плена, приводя ее в, связь с реформой Иосии в 621 г., произведенной после открытия в храме Книги закона, которую они отожествляют с Второзаконием. С точки зрения этой книги обработаны так наз. исторические книги ветхого завета, в основание которых легли источники первостепенного значения, каковы героические песни, эпические повествования, предания о местных святынях, списки, семейные хроники и т. п. И здесь первоначально общей редакции предшествовали памятники, восходящие к иеговисту и элохисту.

Wellhausen, Prolegomena zur Geschichte Israels. 6 изд. 1905 (русск. перевод Н. М. Никольского, 1909). Ему возражает Кillеl, Geschichte d. Volks Israel. 3 изд. 2 тома. 1916. Die alttestamentliche Wissenschaft. 2 изд. 1912. Наглядно представлены составные части библейских книг, будучи напечатаны на разноцветных частях бумаги (еврейского текста и английского перевода) в редакции, Наирt, так называемой радужной библии: The sacred Books of the Old Testament. 1895—7. 20 вып. Перевод с обширным комментарием в изд. Die Schriften des Altea Testaments. Gottingen, 1911. Fr. Вaumgartel, Elohim ausserhalb d. Pentateuch. (Beitr. z. Wiss. v. А. Т. вып. 19). Leipzig, 1914.

Интерес к Египту не прекращался у греков после Диодора, и находились люди, умевшие узнавать кое-что даже из египетской грамоты. Мы, напр., знаем, что в эпоху Римской империи жил какой-то Гермапион, толковавший египетские надписи на обелиске, попавшем в Рим. Из цитаты у Аммиана Марцеллина видно, что он верно читал эти надписи (17, 4, 17—23). Имел довольно близкие к действительности представления и Климент Александрийский. В конце IV в. н. э. жил Гораполлон, оставивший большой трактат об иероглифах. Он объясняет их идеографически, что для поздних эпох было до известной степени правильно, но обусловило превратное представление обо всей иероглифической системе в новой Европе, где интерес к Египту, как стране, упоминаемой с первых же страниц библии, был всегда велик. Особенно возрос этот интерес в эпоху возрождения и реформации, когда искание« первоисточников сделалось потребностью. Однако, сведения о Древнем Востоке были тогда еще слишком ничтожны, и Чириако Анконский, лично посетивший Египет, еще говорит о финикийских письменах у пирамид. Но в это время римская пропаганда, задавшись целью восполнить урон, понесенный на Западе, обратила внимание на потомков древних египтян — коптов; язык их сделался предметом изучения, чему содействовало и поступление в европейские библиотеки, особенно в Ватикан и Париж, рукописей из их монастырей. XVI и XVII вв. были богаты учеными, посвятившими себя коптскому языку, и чрез него обращавшими взор к древнеегипетскому. Но классическая древность завещала, к сожалению, ложное представление о древнем Египте, как стране чудес и седалище высшей премудрости; трактат Гораполлона о поздних иероглифах поддерживал его; отсюда неудачи всех попыток найти ключ к иероглифам. Ученые были твердо убеждены, что последние не буквы и слоги, а непременно идеограммы, под каждой из которых скрывается какое-нибудь непременно очень мудреное, мистическое понятие. Таким путем, не умея прочесть ни одного иероглифа, они беззастенчиво переводили с обелисков, стоящих на площадях Рима, целые надписи, находя в них то описания близких к христианству таинств, то морально-политические рассуждения, то физические трактаты, то, наконец, псалмы Давидовы. Типичным представителем этого направления был ученый XVII в. иезуит Афанасий Кирхер, оставивший, однако, на ряду с абсурдными переводами, и здравую теорию о связи египетского языка с коптским. Исход из этого был естественен — занятия египтологией сделались признаком диллетантизма. Так продолжалось до самого конца XVIII столетия. См. Quatremere, Recherches sur la langue et la litterature de l'Egypte. 1808. Marestaing, Un egyptologue du XVIII siecle, le pere Kircher.

27

Литературный папирус: "Сказка о потерпевшем кораблекрушение" . Собрание Гос. Эрмитажа.

В 1798 г. была, как известно, предпринята наполеоновская экспедиция в Египет, имевшая не только военный, но и научный характер. Результатами ее были: во-первых, 24 тома текста и 12 атласов изображений «Description de l'Egypte», способствовавших своими прекрасными воспроизведениями древне-египетских памятников искусства поддержанию интереса к древнему Египту, и, во-вторых, так называемый Розеттский камень, с которого египтология датирует свое рождение. Этот камень найден в августе 1799 г. при земляных работах солдат у форта St. Julien возле Розетты; представлял он базальтовую плиту, на которой было начертано почетное постановление египетских жрецов в честь Птолемея V Епифана за оказанные им по усмирении восстания благодеяния храмам. Текст был редактирован на трех языках и тремя шрифтами: древне-египетском — иероглифами, разговорном языке времен Птолемеев — так наз. демотическим шрифтом, и греческом. Заключительные слова греческой редакции... τοις δε ιεροις χαι εγχωριοις χαι ελληνιχοις γραμμασιν... не оставляли сомнения в том, что две первые — оригинал последней. Присутствие в тексте собственных Имен подрывало веру в исключительную идеографичность иероглифов. Необходимо было предположить среди них существование алфавитных знаков. Еще датчанин Цоэга высказывал мнение, что слова, заключенные в египетских текстах в овалы, — собственные имена царей. Руководствуясь этим соображением, Франсуа Шамполлион (1790—1832) приступил к своим работам над Розеттской надписью. Первый толчок к занятиям древним Египтом дали ему результаты наполеоновской экспедиции и направили его сначала на занятия коптским языком, а затем египетской историей

— на основании древних авторов. Еще будучи 17-летним юношей, составил он труд по этому предмету, а через три года выступил с рефератом о собственных именах в Розеттской надписи, заставляющих предполагать возможность алфавитных знаков. Неустанно работая, переходя от разочарований к открытиям, вынося неприятности и недоброжелательства, нередко уклоняясь от верного пути, он, наконец, пользуясь надписью на двуязычном обелиске, доставленной ему из Фил, успешно разложил на буквы имена Птолемея и Клеопатры, и затем, перейдя к Розеттской и другим известным в то время надписям, успел разобраться в сложном египетском шрифте, состоящем из нескольких сот знаков, фонетический характер большинства которых он окончательно признал 23 декабря 1821 г.; затем, пользуясь коптским языком, начал успешно переводить тексты, составил первый опыт грамматики и словаря. Кроме того, ему принадлежит прекрасное издание египетских памятников в 4 больших атласах: Monuments de l'Egypte et de la Nubie 1835 г. и cл. Эти результаты его путешествия 1828—9 г. выпущены уже после его смерти; к нему пояснительный текст — Notices descriptives — первое подробное описание памятников древнего Египта. Атласы были также изданы после его смерти в Италии его спутником Розеллини. (См. о Шамполлионе книгу Н artleben, Champollion, sein Leben und sein Werk. 2 тома. Berlin, 1906). После его ранней смерти, преемник ему не сразу нашелся. Выдвинулись люди, желавшие итти самостоятельным путем и полемизировавшие с Шамполлионом при его жизни; это были, в особенности, немцы Шпон, Зейффарт, итальянец Сальволини, петербургский

28

академик Клапрот и русский грек Гульянов. Но их попытки, конечно, не привели ни к чему. Археологические изысканий прусской экспедиции, снаряженной Фридрихом-Вильгельмом IV, и работы ее руководителя, берлинского проф. Лепсиуса, скоро дали науке новую пищу в виде огромного количества памятников, изданных в 12 фолиантах «Denkmaler aus Aegypten und Aethiopien». Французская наука выдвинула в это время археолога Мариэттаи талантливых исследователей Руже и Шаба, которые направили египтологию на настоящий путь. Изучение открытого в 1867 г. Лепсиусом нового трехязычного, сохранившегося в целости, танисского постановления в честь Птолемея Эвергета доказало неопровержимо торжество молодой науки. Во второй половине XIX в. с пользой и успехом трудился на ее ниве Бругш, оставивший теперь уже значительно устаревшие справочные книги, словари, сборники надписей, а также обширные собрания частью сырого, частью слегка переработанного материала. В настоящее время изучению египетской древности посвящают себя ученые всех стран, всюду имеются прекрасные музеи, существуют специальные кафедры и специальные периодические органы, посвященные изданию и разработке памятников. Наконец, для охраны и извлечения последних из земли в Египте существуют правительственные Service des antiquites, постоянная французская миссия, английское общество Egypt Exploration Fund; постоянно предпринимаются раскопки и частными учеными. С успехом трудится в Египте и немецкое Orientgesellschaft. Археологические изыскания лроизводятся также в определенных областях египетской культуры: Нубии, Оазах (экспедиции Бругша, Голенищева, Штейндорфа, 1899), Синайском полуострове (работы Weil'я, Les inscriptions egypt. de Sinai, 1904, и Flinders Petrie, Researches in Sinai, 1900). CM. E. Катаров, Прошлое и настоящее египтологии (Богословск. вестн., 1915).

Математический папирус. Собрание Гос. музея изобразительных искусств в Москве.

Первое известие о клинописи принес в Европу итальянский путешественник Рietrо dellа Vаllee в 1621 г. из Персеполя, где он срисовал несколько клинописных знаков и высказал предположение, что их надо читать слева направо. Он же вывез из Египта конто-арабский словарь и две мумии. В 1674 г. Сhardin в своем описании путешествия в Персию уже привел целую клинообразную надпись, а в 1762 г. граф Сауlus издал алебастровую вазу с именем Ксеркса, написанным тремя; клинообразными и египетским иероглифическим шрифтами. Различные путешественники за это время успели скопировать в Персеполе несколько новых текстов, большею частью трехязычных, но наиболее точные копии удалось сделать только в 1765 г. Карстену Нибуру, который в то же время распознал в клинописных текстах три различных системы и в простейшей из них — 42 алфавитных знака. Он же дал первые рисунки персепольских развалин. В 1802 г. датский академик Мюнтер определил силлабический характер второй системы и считал третью написанною идеографическими знаками; все три, когда они соединены на одной надписи, он совершенно верно считал переводами одного и того же текста на разные языки, причем на первом месте должен стоять господствующий язык т. е. для Персеполя — персидский. А так как первая система — наиболее простая и алфавитная, то он немедленно приступил к ее разбору. Четыре десятка ее знаков он разложил на гласные и согласные, руководствуясь априорным положением, что первые встречаются чаще. Затем,

29

пользуясь зендским языком, стал, определяться какие гласные встречаются чаще. Таким путем, однако, ему удалось разобрать только две буквы — а и б; кроме того, он обратил внимание ученых на то, что в надписях повторяются те же группы знаков, иногда с видоизменениями в концах. Он распознал в этом повторение слов с различными падежными окончаниями. Дальнейший шаг сделал Гротефенд, воспользовавшись двумя небольшими надписями клинописью первого рода из числа привезенных Нибуром. Найдя в них параллельные тождественные группы знаков, он, руководствуясь предположением Тихсена, что в персепольских надписях надо искать титулатуру Ахеменидов, заключил, что наиболее часто встречающаяся группа знаков должна обозначать слово «царь», а предшествующая ей, различная в обеих надписях — имя царя. Таким образом он разложил обе надписи:

X, Y, Z — собственные имена; β и е — окончания падежа, а с и d — пока неизвестные группы знаков.

Взяв за образец титулатуру Сасанидов, Гротефенд предположил, что а — «великий»; царь + β — «царей», с — «сын», d — Ахеменид. Тогда получится: X, царь великий, царь царей, Y—а сын, Ахеменид, — Z, царь великий, царь царей, X—а царя сын, Ахеменид. Оставалось угадать собственные имена. В династии Ахеменидов было два случая, когда дед не был царем: отец Кира — Камбиз и отец Дария — Виштаспа. В данном случае дед царя не назван царем; он мог быть только Виштаспой, так как имя его по длине подходило к группе знаков и, кроме того, что еще более важно, имя царя начиналось теми же знаками, что слово «царь». Очевидно, это был Ксеркс, по-персидски Кшаярша, тогда как «царь» — «кшаятия». Недостаток материала и ошибочное предположение о полной тожественности древне-перситтского и зентдского языков были причиной того, что Гротефенду удалось правильно определить на основании собственных имен только 9 знаков. Тем не менее, это был решительный шаг по пути разбора клинописи. Доклад об этом открытий Гротефенд сделал 4 сентября 1802 г. в заседании Геттингенского ученого общества, но в Германии он не имел успеха, и только французские ученые как следует оценили его. Так, следуя его системе, Бюрнуф в 1836 г. определил все знаки древне-персидского клинописного алфавита. Весьма важное значение для проверки работ Гротефенда и Бюрнуфа, а также для дальнейшего движения, имели работы Раулинсона. Этот англичанин служил офицером в персидской армии и, стоя на западной границе Персии, почти не знал об успехах европейской науки. Самостоятельно занявшись клинописью в 1835 г., он пришел к тем же результатам, что и Гротефенд, исходя из других надписей. Особенно плодотворно было открытие им громадной надписи, начертанной Дарием I на Бехистунской скале и повествующей об усмирении им многочисленных мятежей и низложении различных самозванцев, С большой затратой времени, средств и сил, с опасностью для жизни скопировал он эту трехязычную надпись, помещенную на высоте 100 футов от подошвы скалы. До 50 встречающихся в ней собственных имен дали возможность окончательно проверить чтение его предшественников, а самый текст, дал материал.

(400 строк) для грамматики и словаря древне-персидского языка. Эта же надпись дала Раулинсону средство для проникновения в две другие системы клинописи. Более сотни силлабических знаков второй системы были разобраны им и Норрисом (1855); язык был признан, после долгих колебаний, наречием области Суз, новоэламским. Труднее было справиться с третьей системой. Она состояла из нескольких сотен знаков, но занимала меньше места, чем две предыдущие. Сначала полагали, что она не силлабическая, а идеографическая, т. е., что в ней каждый знак служит для изображения целого понятия. Но внимательное рассмотрение трехязычных надписей убедило, что, будучи переводом персидского текста, третья система заключает в себе и собственные имена персидских царей, написанные несколькими знаками, а следовательно, в ней есть если не буквы, то слоговые знаки. Еще Мюнтер в 1802 г. говорил, что некоторые знаки третьей системы напоминают те, которые начертаны на кирпичах, находимых в развалинах Вавилона. Богатые археологические находки

30